НЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДИТЯ

Елена Черткова

НЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДИТЯ

Солнце уже давно закатилось за гору, но ночь была светла от огней во всех домах: когда один год сменял другой, никто не ложился спать до полуночи…

Донна Мария, уже немолодая худощавая женщина, шла тихим переулком к краю деревни. В руках несла тарелку с традиционным «королевским» пирогом – засахаренные груши, орехи, изюм, – пышным и красивым, словно головные уборы монархов. Так их представляли себе обычные деревенские жители, к которым и относилась Мария.

Она подошла к раскидистому дереву у тропы и поставила угощение на валун, подпирающий ствол. Чуть выше к нему была привязана кукла, набитая соломой, еще новая. Штанишки клетчатые, поясок из красного атласа… Рита-мастерица делала. Всё у мальчугана ладное, губки бантиком, щечки румяные, ресницы пушистые.

Донна Мария воровато огляделась, прислушалась.

Ни шагов, ни голосов. Ночь да ветер.

Просунула Мария руку кукольному мальчишке за спинку и надрезала ножиком ткань. Выловила пальцами крохотный мешочек, который заранее спрятала у себя в рукаве, и вложила внутрь куклы, в прореху, как раз на том уровне, где на коре крестик нарисован.

Кукла эта – ловушка для злых духов. Захотят они в ребенка вселиться, увидят такую игрушку, не умея отличить, нырнут в нее – а там крест святой. Вот и сгорят, не натворив бед.

А теперь крест она закрыла и нитью заговоренной куколку обмотала. Всё сделала так, как сказала старуха.

Стоило вспомнить Марии тот день, как дрожь по ее телу пробежала.

А дело простое: не было у донны Марии детей. И уже точно не будет. Откуда им взяться у одинокой женщины ее возраста в крошечной горной деревеньке? На ярмарке же встретилась ей старуха Матильда. Марии про нее бабы давно рассказывали. Живет она в соседней деревне, за перевалом. В основном знахарством промышляет, не сказать, что ведьма… Ну или сказать: колдовство тоже знает. Смотря кто с чем придет. На их щедроты и живет. Ведь даже те, кто зарекались от встречи, в трудный час, когда иной помощи не найти, к ней идут. Так и Мария решила, что кроме этой старухи никто ее беду не управит.

Отвела Матильда несчастную в сторонку. Села на бревно и говорит:

– Могу в нужде твоей помочь. Только ты ж понимаешь, что ребенок, которого я тебе сделаю, не из человеческой утробы родится и не в человеческую могилу уйдет?

– А из чьей? – испугалась донна Мария.

– Я с духами лесными да горными дружу. У них и попрошу дитя. Но дитя это по истечении срока вернуть надо будет обратно. Негоже духам в человеческом теле слишком долго по земле ходить.

– Совсем недолго проживет? – опечалилась Мария.

– Ну, зим двадцать, может, – странно сощурилась ведьма, оценивающе глядя на нее.

– Ну на человека-то будет похож?

– Будет! Таким красивым будет, что глаз не отвести!

– Согласна! – бросила женщина.

– Тогда слушай. Видишь на вершине редкий еловый лесок? Там зимой пауки гнезда на ветвях вьют. – Собеседница сморщилась, но кивнула. – Нужно снять одно и аккуратно размотать так, чтобы получилась нить длиною в локоть. Пока разматываешь, говори: «Назад не уйдешь, здесь приют найдешь. Будем мы одной нитью связаны, кровью смазаны. Будешь мне дитя, а я тебе стану матерью. Буду поить тебя собой, как земля корни водой, пока не стану седой, а ты молодой. Когда придет срок долг отдать, птица певчая даст знать. Поведет за собою домой». Когда снимать гнездо это будешь, если уколешься – кровь с пальцев не вытирай, пока работу не закончишь. Пара капель – не беда, только польза. Слушай дальше. Знаешь, у старого моста дерево большое растет?

– Ведьмин рот? – уточнила Мария.

Все знали это жуткое дерево. Никто уже и не помнил, что с ним случилось, такое древнее оно было. Ствол у него был такой ширины, что вдвоем не обхватить, но время прогрызло в нем огромное дупло, а потом повалило великана на спину. И теперь дупло это, словно открытая пасть чудовища, в небо смотрело. И еще три новых ствола из дупла выросли. Давно вытянулись, сами уже что ягненок толщиной. А ведьмин рот никак в прах превращаться не желает. Мхом обрастает, поросль молодую пускает.

– Да, то самое, – ухмыльнулась старуха. – В пасть загляни и отковырни с самого низа кусок старого дерева. Там, где от молодых стволов посвободнее. Заверни в тряпицу красную. Потом выбери одну из кукол, что на деревьях у домов привязаны, чтобы духов ловить. Засунь ту тряпицу с щепой в спинку ей опротив креста, что на том дереве нацарапан. И это не все еще. В доме, около которого кукла висит, в новогоднюю ночь не должны посудой грохотать, а то духи не подойдут. По крайней мере несколько минут, пока кукла глаза не откроет, тихо должно быть. Справишься?

– А сама я куклу не могу сделать?

– Нет у тебя на роду детей, не положено. Твоя не оживет. Выбери ту, которую девица незамужняя сделает, какой еще рожать и рожать. Тогда точно оживет кукла!

«Эта точно оживет! – решила Мария, поглядев на мальчика. – Уже как живая!» Снова подхватила пирог и пошла к дому односельчан. Это хозяйство на окраине расположилось, через овраг от остальных деревенских построек. В его дворе уже пахло жареным мясом и чесноком – в последнюю ночь года все готовили обильно. «Должно быть, вот-вот на стол накрывать начнут», – подумала Мария и постучала в дверь.

– Хорошего года вам, соседи! Доброго да щедрого! – проговорила она, заходя с пирогом в тепло.

Поднесла угощение хозяевам, поиграла с младшими детьми, да и домой засобиралась: полночь скоро, а еще к себе, мол, дойти… Вежливо попросила, чтобы не провожали, ведь и так суеты в новогоднюю ночь полно. А оказавшись одна в передней – взяла и перевела единственные в соседском доме часы на час назад.

С незапамятных времен в эту ночь, когда часы били, оглашая приход нового года, выходили люди на улицу перед домом, брали в руки сковородки да кастрюли и колотили по ним ложками-поварешками, отгоняя злых духов.

Вот настала полночь. Пока гремели соседские дома, гремело и сердце Марии. Словно вор, затаилась она в тени того самого дерева, не спуская взгляда с куклы. И вдруг та и вправду глаза открыла. Да не то что открыла – моргнула, и две пуговицы в человеческие глазенки превратились. Живые, испуганные.

Бросилась донна Мария к стволу, рванула на себя куклу, прижала к груди и припустила что было сил к своему дому. И уже на середине услышала, как хнычет тихонько малыш, чуть громче шелеста травы под ногами. Почувствовала, как сучит он теплыми ручками.

Дома зажгла свечи и взглянуть осмелилась: держала она на руках мальчишку лет четырех-пяти. Волосики светлые, что серебро. А глаза зеленые, как молодая листва.

– Где я? Кто я? – заплакал малыш.

Обняла его Мария, к груди прижала. И стала рассказывать, что нашла его ночью, с улицы забрала, чтобы ни зверь лесной, ни человек злой до него не добрались. Что теперь будет она ему матерью, а он ей сыночком родным.

Так и сбылось все.

Соседям она заявила, что вышла в полночь из дома духов гонять, а на дороге мальчонка стоит, плачет. Потерялся, видно, не помнит ничего от страха. Видно, Бог молитвы ее услышал да сыночка послал.

Стали жить, одну весну за другой встречая.

Назвала Мария сына Карлушем. Добрый и ладный рос. С каждым годом расцветал он и наконец засиял, словно самоцвет. Притом же земля и зверье его слушались. Заберется малец в ручей – рыба сама к нему в карман заплывает. Полезет на дерево, а ветви словно сами пригибаются, чтобы схватиться было удобнее. А уж как кони его любили! Скакали так, что и ветру не догнать. Вся деревня Карлушем любовалась да восхищалась: вот божий подарок!

А мать его, наоборот, угасала. Поползли по ее еще не старому лицу морщины, черные локоны пеплом седины подернулись. Но донна Мария о судьбе своей не печалилась. Даже радовалась, что старость торопится к ней, надеялась даже, что уйдет скоро, что не придется сына хоронить. Так и случилось. Зимой на девятнадцатом году осиротел Карлуш. Отгоревал по матери и решил, что пора в дом хозяйку искать.

Надо сказать, что красавцем он вырос таким, что девки про него шептались без устали, а целовать начали лезть, когда был еще совсем мал и от попыток этих уворачивался и кривился. Сейчас, конечно, не кривился, но сердце его оставалось столь же холодным, как вода в ручье. Замечал он красоту девиц, но была она для него не слаще красоты цветущих склонов по весне. Нежность девичьих рук и губ казалась приятной телу, но не более, чем прикосновение шелковой рубашки в теплый, солнечный день.