Ни эллина, ни иудея

Леонид Литвиненко

Ни эллина, ни иудея

Варвара Федоровна сняла маленький нательный крестик и повернулась к сыну. Совсем недавно, вздыхая и утирая слезы, она повесила его тут, зацепив за угол лакированного киота образа Богородицы.

– Сынок, не посрами, но и на рожон не лезь! Что делать? Вот такая она жизнь!

Она обращалась к сыну Григорию. Младший ее ребенок стоял и внимательно смотрел на мать. Было тоскливое чувство, будто он сам, а не ворвавшаяся в их жизнь война, был причиной ее переживаний.

Месяц назад ему исполнилось восемнадцать лет, и его призвали в армию. Но радости о первом взрослом этапе жизни сына у Варвары не было. Недавно им объявили, что началась война.

Одев крестик на шею Григорию, она посмотрела на такого уже взрослого своего сына и будто перенеслась на несколько лет назад. В те счастливые годы, когда ее старшие дети жили вместе с ней и ее Семеном Филипповичем. Супругам уже было за сорок, когда Господь неожиданно послал им Гришу, будто в ответ на частые сетования мужа.

– Вот случится со мной что, вам даже ножи наточить некому будет, – бывало, говорил он Варваре.

И вот, пожалуйста, она родила сынишку!

Муж был счастлив, ему нравилось возиться с мальчишкой. Как только Гриша немного подрос, они подолгу вместе пропадали на охоте и рыбалке. Сын очень любил доброго и немногословного Семена. Было видно, что во всем он старается походить на отца.

Еще когда Гриша был совсем маленьким и только начал внятно собирать слова в предложения, они как-то вечером сидели за столом. Его уже взрослые сестры, Нюра и Катя, как всегда без умолку болтали между собой, очередной раз нервируя отца. Над столом раздался серьезный детский голос.

– Цыц! Бабье племя! – и он стукнул ложкой об стол, в точности копируя отца. За столом все замолкли, и даже Варвара замерла с половником в руках. Тут же все бабье племя их семьи зашлось от хохота.

– Ну вот! Ножи пока не точит, но уже руководит, – сквозь смех сказала Варвара.

Семен довольно улыбался, щуря свои добрые глаза на сынишку.

Гриша рос не то чтобы послушным, но каким-то не по годам рассудительным ребенком. Родившийся так поздно мальчик вдохнул какую-то молодость в Семена Филиповича, как, впрочем, и в свою мать. Уже взрослые, замужние ее дочери теперь часто заходили к родителям и маленькому братику. Мальчишка, сам того не ведая, как бы собрал всю семью вместе, и уже не было заметно, что сестры имеют свои семьи и заботы. Будто бы они по-прежнему жили все вместе в их стареньком домике на краю кубанской станицы у моря. Они были счастливы.

Воспитание сына не сильно обременяло Варвару Федоровну; дочери радостно помогали возиться с братиком. Своих детей еще у них не было. Сестры его очень любили и подолгу пропадали в родительском доме.

Лето сорок первого года навалилось каким-то горем на эту счастливую семью.

В начале месяца не вернулся с моря отец, а к его концу громыхнула война. И вот уже она собирала призванного сына на фронт.

– Верно говорят: беда не приходит одна, – думала Варвара.

Дочери как могли успокаивали мать, хотя, конечно, все понимали и украдкой всхлипывали, глядя на так похожего на их погибшего отца брата. Гриша вырос крепким и красивым парнем.

Он был невысок, но что называется, в корень. Его не испортили внимание и любовь почти пожилых родителей и старших сестер. Гриша был очень похож на погибшего Семена – спокойного и обстоятельного человека, в котором чувствовалась какая-то скрытая сила.

Мать осторожно протерла крест и, одев его на шею сыну, перекрестилась.

– Береги его, сынок, и всегда поступай по совести!

Этот крест его отец оставил на берегу в маленьком домике рыбаков, откуда они выходили в море. Так он делал всегда, когда их бригада, переодевшись и взяв снасти, шла на песчанную полоску пляжа к своим каюкам. В тот день Семен Филиппович не вернулся на берег. Бригада рыбацкой артели попала в неожиданный шторм. Все рыбаки погибли. Молчаливый и старый бригадир Кондрат, уже давно не ходивший в море и занимавшийся приемом и сдачей рыбы на берегу, спустя неделю пришел к ним в дом и, молча сунув платок, в котором лежал завернутый крестик, Варваре. Развернулся и, так же не проронив ни слова, вышел.

Кондрату было тяжело. Они много лет дружили с Семеном.

– Отца твоего, я с Первой мировой дождалась, Бог даст, и тебе дождусь, Гриша. Она не дождалась сына, умерев перед самой победой от долгой болезни. Но получив от него письмо из госпиталя в сорок третьем году, она почти твердо знала, что Григорий вернется в родную станицу. После ранения и лечения его приказом оставили в том же эвакогоспитале, где он лежал, поправляясь. Отвечать за хозчасть. Госпиталь, как и все в те годы, был в глубоком тылу, и, конечно, мать очень обрадовалась.

Значит, и внуки будут! Ничего, если я их уже не увижу в этой жизни. На все Воля Божья!

Она понимала, что серьезно больна.

Но все это будет потом. А сейчас они, как в трауре, тихо присели на дорожку под красным углом избы, где горела зажженная у икон Варварой свеча. Гриша уходил на фронт.

Воодушевления, как у многих его сверстников, у Григория не было.

Его отец, кавалер двух Георгиевских крестов за бои под Эрзинджаном, много рассказывал сыну о Первой мировой, и Григорий понимал, что романтики в этом мало. Его дед по матери был из казаков и тоже немало побывал на войне. Что-то Гриша слышал и от него, пока старик был жив и жил вместе с ними.

– Наверное, и мой черед пришел, думал как-то спокойно Григорий.

Очень недолго, пробыв в учебной части и каком-то запасном полку, он почти сразу оказался на грохочущем переднем крае. Было страшно, но, видимо, отцовское воспитание помогало ему держаться. Скоро командование заметило и зауважало этого немногословного молодого сапера. Его много поносило дорогами войны, но как-то везло. Ранений не было, а на груди гордо висела медаль за отвагу. Летом сорок третьего года его часть воевала немного севернее Новороссийска.

– Отсюда, пожалуй, я уже и не выберусь, думал Гриша. Немного в стороне от них шли страшные бои за Новороссийск, и все эти места были местом ожесточенной схватки.

– Ну хоть помру почти дома! Его станица была совсем недалеко от всего этого сверкающего и грохочущего ада.

– Хорошо хоть мать и сестры с семьями эвакуировались. Совсем недавно он получил письмо уже из тылового города Горького. Сестры Нюра и Катя устроились в госпиталь, и, судя по письмам, жили они неплохо. Как вообще можно было неплохо жить в эти трудные годы?

От тех ребят, с которыми он начинал службу и вместе попал сюда, скоро осталась жалкая горстка.

Его вызвали к майору почти ночью.

– Пойдешь с ними, Григорий!

Он повернулся к двум бойцам из разведки, пристально смотрящим на Гришу.

– Это мой лучший боец из саперов!

– Если б не генерал, то я бы его вам вообще не дал! – угрюмо сказал он и резко отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Приказ есть приказ, Григорий выслушал детали своей задачи и, быстро собравшись, шагал в сторону серой зоны.

В ту ночь он с двумя разведчиками перелез через бруствер и по пластунски полз в серой зоне в сторону немцев. Примерно посередине ничейной земли стоял подбитый немецкий танк. Из-под него уже второй день хлестал пулемет, и все попытки атаковать на этом фланге упирались в эту огневую позицию немцев. Нужно было прокопать грунт под пулеметчиком. И грамотно, и главное скрытно, заложив взрывчатку, отправить его к чертовой немецкой матери. Все пока шло хорошо. Взрывчатка была установлена, и они отползали назад. Гриша поджег шнур, и тот зашипел в темноте. Вскоре раздался взрыв, и до них донесся глухой крик из-под танка.