Прерыватель. Чёрный песок

Алексей Загуляев

Прерыватель. Чёрный песок

Глава 1

Москва, НИИ Квант, 10 октября 2026 года

– Множественность миров Эверетта… – профессор сделал паузу, потом начертил на доске формулу и строгим взглядом окинул аудиторию. – В квантовой механике это всего лишь одна из интерпретаций. Сегодня мы будем говорить о ней.

Теория многомировой интерпретации Эверетта в графике лекций профессора Громова занимала всегда особое место. Ей были посвящены четыре академических часа, и, когда доходила до них очередь, Лев Николаевич наслаждался. Наслаждался не тем, что рассказывать приходилось о чём-то ему особенно интересном. Нет. Эверетта профессор ценил не столь высоко, как Нильса Бора, и сам придерживался копенгагенской интерпретации, впрочем, как и большинство коллег теряясь на отдалённых рубежах понимания тех законов, которые предлагала бесконечная вселенная, состоящая из таких же бесконечных своих вариаций. С излишним теоретизированием в этой области следовало быть аккуратней, чтобы не стать непонятымкак-то неправильно. Непонятым следовало быть в рамках успевшей сложиться в строгих научных кругах традиции. Однако и у таковой имелись свои варианты. В общем, любил Эверетта профессор не за то, что тот позволил параллельным мирам существовать независимо от любопытного наблюдателя, а за то, что на этой скользкой почве можно было вволю поизголяться над особо доверчивыми студентами. Те в силу своего молодого азарта всегда норовили выскочить за рамки утилитарной науки, и Льву Николаевичу нравилось возвращать их в реальность. Разумеется, он ещё помнил и себя таким же молодым и дерзким. Помнил, что был, как и они, мечтателем, верившим, что вот-вот наука откроет для человечества что-то важное, нечто такое, что позволит ему отныне и навсегда забыть о болезнях, о страдании и о смерти… Но это «вот-вот» каждый раз, как радуга, удалялось за горизонт, а страданий становилось, напротив, только больше и больше. Словно множились исключительно те миры, в которых царило зло, а всё доброе схлопывалось и переставало существовать.

– В отличие от традиционной копенгагенской интерпретации, – продолжил профессор, – Эверетт предположил, что все возможные исходы квантового события реализуются, но в разных параллельных вселенных. Например, в известном вам эксперименте с котом Шрёдингера обе версии реальности существуют, несмотря на то, что вы здесь и сейчас становитесь очевидцем только одной из них. Где-то там, в другом мире, есть иной вы, обнаруживший кота в состоянии противоположном. Каждое квантовое событие с несколькими исходами создаёт новые ветви реальности.

Профессор снова начертил на доске формулу:

∣Ψ⟩=∑ci∣ψi⟩⇒Мир1,Мир2,…

– Мы существуем в бесконечном числе версий, – добавил он. – Где-то есть мир, в котором динозавры не вымерли, а Советский Союз победил в холодной войне.

Аудитория начала оживляться.

– Значит, – предположил один из студентов, – нет «главной» реальности и все миры равноправны?

– Если следовать интерпретации Эверетта, то именно так.

– А как же энергия? – воскликнула другая студентка, девушка по имени Вероника. – Разве энергия может делиться бесконечно? Это нарушило бы законы термодинамики.

Лев Николаевич начертил ещё одну формулу:

E=i∑Ei

– Энергия, – сказал он, – внутри каждой ветви сохраняется. Ветвление – это не копирование, а разделение вероятностного пространства.

– Звучит как научная фантастика, – вполголоса заметила Вероника.

– Физик Дэвид Дойч говорил: «Квантовая механика – это фантастика, которая оказалась правдой». Проверьте опыты с интерференцией частиц – там уже видны следы «альтернативных версий» реальности.

– А возможно ли доказать, – вступил в обсуждение третий студент, – что другие миры существуют?

– Пока мы можем сказать только одно, – развёл руками профессор. – Уравнения работают так, будто эти миры есть.

– Но как же тогда вообще работает выбор? Если все варианты реализуются, я ли в таком случае принимаю решение?

– Вот где философия догоняет физику. – Громов, как и аудитория,оживился и нарисовал на доске схему:

∣Выбор⟩=Пойти налево∣A⟩+Направо∣B⟩

– Это не иллюзия, – показал он на неё пальцем. – Это «размазывание» вашего сознания по ветвям. Каждый вариант «вас» чувствует, что выбрал свободно.

– Это же ужасно! – воскликнула Вероника. – Значит, где-то есть миры, в которых я… – она не закончила свою мысль.

– Где тыне сдалаэкзамен? – решил пошутить Громов, понимая, какая на самом деле мысль посетила студентку. – Или сталапреступницей? Да, есть. Но есть и те, где ты – нобелевский лауреат. Правда, утешает слабо.

– Тогда зачем вообще что-то делать, если в любом случае все варианты будут?

– Надо полагать, – хмуро заключил Громов, – что для вселенной нет никакой разницы. Но разница существует для вас. Ваше «я» в этой ветви ощущает только один исход.

– Эверетт утверждает, что ветви вселенной никак друг с другом не связаны и не могут взаимодействовать? Это так, профессор?

– Если бы миры Эверетта не имели ничего общего, их стоило бы считать разными вселенными в духе ландшафта теории струн. Мы этой теории касались на прошлой лекции. Но ключевое отличие в том, что у них есть общее прошлое – они расходятся из одной точки.

– То есть миры связаны не напрямую, а через историю? Как единое дерево с расходящимися ветвями?

– Именно. Эвереттовские миры возникают из одного квантового состояния, но после ветвления не взаимодействуют. Их объединяет не текущая физическая связь, а общая «корневая» реальность.

– А если в них действуют одни и те же законы, например, гравитация… Это ведь тоже связь?

– В каком-то смысле да. Если во всех ветвях работает одинаковая гравитация, значит, их объединяет не только прошлое, но и некий универсальный «каркас» физики. Но это не значит, что они могут обмениваться информацией – просто у них общий «код».

– Вот и получается, – не унимался в свой догадке студент, – что ветви, как ни крути, не полностью независимы.

– Скорее, – невозмутимо парировал Громов, – они связаны структурно, а не динамически. Например, у всех версий вас в параллельных мирах ДНК одинаковая, а судьбы разные. Это как множество экземпляров одной программы, работающих на разных входах.

– Получается, если бы законы физики в ветвях отличались радикально, это уже была бы не интерпретация Эверетта, а что-то другое?

– Верно! В классической многомировой интерпретации ветви – это альтернативные исходы одних и тех же квантовых процессов, а значит, базовая физика там одинакова. Если же законы другие – это ближе к мультивселенной типа «пузырей» в инфляционной модели.

– То есть мир Эверетта – это не «любые возможные вселенные», а строго варианты одной?

– Да. И в этом её отличие от других теорий мультивселенной. Она не утверждает, что где-то есть мир, где гравитация отталкивает, а время течёт назад. Только «близкие» миры – те, что произошли из нашей квантовой реальности.

– Значит, и Бог у каждой ветви свой? – снова задала вопрос Вероника.

Профессор усмехнулся:

– Если под Богом понимать фундаментальные законы, то они, скорее всего, те же. А если говорить о теологических концепциях… Это уже вопрос веры, а не физики. Можете подискутировать об этом со студентами теологического факультета. А сейчас давайте лучше поговорим об эксперименте Уилера с отложенным выбором.

По аудитории прокатился вздох. Судя по всему, рассуждения о свободе выбора и о Боге студентов задели за живое, как и хотелось Льву Николаевичу. Опускание молодых людей с небес на землю он припас на последние минуты лекционного часа.

– Если мы приняли, – продолжил он, – что миры Эверетта ветвятся, но не взаимодействуют, возникает вопрос: а когда именно происходит это ветвление? Квантовая механика говорит – во время измерения. Но что если мы попробуем обмануть систему и… передумать после того, как частица уже «выбрала» состояние?

– Передумать после того, как событие уже случилось?

– Да. И это не фантастика, а знаменитый эксперимент Уилера с отложенным выбором. Давайте разберём его на примере двухщелевого опыта. Итак… Частица летит к экрану через две щели. Если мы не измеряем, через какую именно щель она прошла, то возникает интерференционная картина. То есть, частица ведёт себя как волна. Если же мы измеряем – интерференция исчезает. Частица демонстрирует корпускулярную природу. Сам факт измерения разрушает суперпозицию. Но теперь представьте: частица уже пролетела щели, но ещё не попала на экран. В этот момент мы вдруг решаем – измерять или не измерять её путь. В последний момент мы либо включаем детектор, либо нет.

– И что в итоге?

– Оказывается, результат зависит от нашего выбора, даже если фотон технически уже «должен был» пройти через систему! Если не измеряем – видим интерференцию. Если измеряем – её нет. Частица ведёт себя так, будто заранее знает, будем мы её измерять или нет. В интерпретации Эверетта – просто разные ветви уже существуют, и наш поздний выбор лишь «подключает» нас к одной из них.

– Значит, – снова оживилась Вероника, – настоящее влияет на прошлое?

– Нет, – улыбнулся Громов. – скорее, прошлое не определено, пока не завершится измерение. Это не нарушает причинность – просто показывает, что квантовая реальность не локальна во времени.

Лев Николаевич уже подготовил холодный душ для своих студентов, собираясь сказать, что серьёзные учёные допускают все эти квантовые запутанности и суперпозиции только в отношении пока что частиц, но уж никак не людей и тем более самых настоящих вселенных. Спекуляции относительно множества миров, населённых нашими копиями – всего лишь допущение, необходимое для популяризации квантовой механики, либо способ заработать киношникам много денег. Но в этот момент в аудитории появился странный гость. Он вошёл тихо, проскользнул между рядами тенью, не издав ни звука, но взгляд профессора как-то особо отметил его присутствие. Этот гость чувствовался здесь чем-то инородным, чем-то таким, что… Испугало? За пару секунд оценив свою реакцию и свою внезапную мысль о страхе, Громов постарался забыть о госте. Но уже не мог. Теперь его глаза непроизвольно старались отыскать странного человека среди студентов. И, отыскав, будто спотыкались, не в силах долго всматриваться в невозмутимое, точно отсутствующее лицо мужчины. Профессор понимал, что вошедший сразу после лекции к нему подойдёт, и с той минуты его жизнь уже не останется прежней. «Может, – подумал Громов, – начал сходить с ума на старости лет?» Эта мысль испугала его даже больше, чем присутствие незнакомца. Тем более и старым-то Лев Николаевич вовсе не был – месяц назад ему исполнилось всего лишь пятьдесят шесть. Нет уж. Пусть лучше этот человек окажется самим чёртом, только не нужно без времени сходить с ума. Вообще не нужно. Даже и со временем. После такого сравнения Громов несколько успокоился, в классическом стиле сумел дочитать лекцию, не особенно расстроив притихших студентов. Отвечал на оставшиеся вопросы сухо и только по существу. После такого финала никто к профессору не подошёл, посчитав, что у того отчего-то испортилось настроение. Аудитория быстро опустела, и только в третьем ряду какое-то время ещё продолжал сидеть возмутивший спокойствие Громова гость. Когда Лев Николаевич настойчиво и с вопросом на него посмотрел, тот первый раз слегка улыбнулся, всё с той же бесшумной лёгкостью подошёл к нему и представился:

– Майор Сонин. – Для убедительности он продемонстрировал удостоверение.

Громов, несмотря на волнение, успел заметить, что этот Сонин был не только майором, но майором какого-то отдела ФСБ (название отдела профессор не разглядел).

– Лев Николаевич, – продолжил гость, – у меня есть к вам одна просьба, в которой, я очень надеюсь, вы не откажете. Насколько мне известно, лекций на сегодня у вас больше не запланировано.

– Нет. Но… ФСБ и квантовая механика. Я, честно говоря, теряюсь в догадках.

– Хочется думать, – чуть прищурившись, сказал Сонин, – что ваша суперпозиция не доставит лишних хлопот ни нам, ни вам. Я предлагаю вам поехать со мной в одно очень интересное место…

– Боже! – невольно промолвил Громов и даже несколько побледнел.

– Нет-нет, – замотал головой майор, – это не то, о чём вы подумали. Это в прямом смысле слова должно вас заинтересовать, поскольку по вашей части. Квантовая механика. В каком-то роде. Наша поездка не займёт много времени. От силы часа два.

– Вам нужна консультация? – чуть успокоившись, спросил Громов.

– Можно сказать и так.

Профессор хотел было заметить, что обычно его консультации стоят денег, и довольно немалых. Но лицо собеседника, казалось, уже заранее отвечало на эту дерзость, и Лев Николаевич решил пока что с огнём не играть. И ведь прав этот скользкий тип – поставил профессора в самую что ни на есть суперпозицию: имелись только два варианта ответа на приглашение майора, и каждый из них мог достаточно ощутимо повлиять не его судьбу.

Громов посмотрел на часы – без четверти три. Пару часов он вполне мог бы потратить на эту загадочную поездку. Была пятница, на завтра только одна пара у заочников, да и никаких особенных мероприятий на вечер Лев Николаевич не успел твёрдо наметить.

– Хорошо, – сказал наконец он.

– Отлично, – эхом отозвался майор. – Вам будет интересно.

Глава 2

В салоне чёрного внедорожника было тепло и тихо. На улице моросил мелкий октябрьский дождик, время от времени превращаясь в снег. Низкое солнце проглядывало на западе сквозь бледно-голубые прорехи быстро бегущих туч, приземистых и грязно-фиолетовых по краям. Унылая пора. Да ещё и десятое число. День, когда не стало его любимой жены Даши…

Громов вздохнул. Вспомнил, что с утра промелькнула у него мысль сбежать ближе к вечеру из города в «гнёздышко». Так они с Дашей называли свой домик на берегу большого пруда, в двадцати километрах за кольцевой. Место заброшенное, но по-уютному одинокое. Они любили проводить там вторую половину сентября, теряться в пёстрой листве клёнов, любили припадать всем телом к старому дубу, исполином нависающему над длинными мостками возле воды. О быки этого мини-причала мягко билась привальным брусом их маленькая лодка, которой они даже придумали имя – Аэлита. Укутавшись в пледы, они сидели на причале обнявшись, вслушивались в эти равномерные стуки и молча смотрели на золотую линию высоких тополей на другом берегу пруда.

«Пожалуй, – подумал Громов, – и съезжу».

Ещё раз взглянул на часы, но теперь уже машинально, не озадачиваясь положением стрелок.

– Вы что-нибудь слышали, – отвлёк его от воспоминаний майор, – о случившемся в две тысячи семнадцатом в одной из ваших лабораторий? Об учёных, которые бесследно исчезли.

Лев Николаевич не сразу сообразил, о чём спрашивает его Сонин.

– Эксперимент с телепортацией?

– Да. Так его иногда называют.

– Слышал. Но… Понятное дело, что это всё только сплетни. В стенах нашего института ходит немало баек. И это одна из них. Квантовая легенда.

– Что?

– Знаете, есть городские легенды. А у нас квантовые. От названия нашего НИИ. Квант.

– Ну да, ну да. Конечно. Значит, никакой конкретики?

Громов помотал головой.

– А наша поездка как-то связана с тем случаем?

– Связана. И поскольку подробности того инцидента до сих пор засекречены, вам придётся подписать соответствующие бумаги о неразглашении. Формальность.

Сонин протянул профессору тонкую папку, внезапно возникшую у него в руках будто из воздуха.

Промелькнувшие десять минут назад мысли о чёрте обрели пугающие контуры. Лев Николаевич надел очки, открыл папку и пробежался по тексту. Да вроде продать душу не предлагают. Документ действительно касался только неразглашения. Громов достал из внутреннего кармана пиджака ручку, заодно служившую на лекциях лазерной указкой, и расписался.

О трагедии, случившейся девять лет назад, Громов знал не больше других, хотя работал в НИИ тринадцатый год. Четверо учёных, самому младшему из которых (кажется, женщине) было лет сорок пять или чуть больше, проводили какой-то научный опыт, связанный с возможностью телепортации. Надо полагать, что «телепортацией» это называлось чисто условно, иначе никто из руководства не допустил бы такой роскоши, которая в той лаборатории, опять же по слухам, имелась: сферический резонатор Казимира диаметром полтора метра, двенадцать сверхпроводящих магнитов, запас жидкого гелия, квантовый интерферометр, спектрометр комбинационного рассеяния и детектор черенковского излучения. Громов знал об этом, потому что кое-что из оборудования после закрытия той лаборатории досталось ему. Это было понятно по инвентарному номеру, значившемуся на каждом из аппаратов. В том злополучном эксперименте что-то пошло не так – и все четверо погибли. Ходили слухи, что они превратились в какой-то чёрный песок. Графеновый порошок? Если и правда тем учёным удалось телепортировать какую-то частицу, скажем, через кротовую нору… Частицу, а не живую материю! Но всё же… Графеновый порошок как продукт дезинтеграции. Аномальная реконструкция. Случайные флуктуации могут изменить состояние материи. Да нет же. Но если инцидент был заурядным и не имел под собой ничего, похожего на чёрный песок и исчезновение людей, то зачем его засекречивать? И зачем опечатывать лабораторию? Никто из случайных свидетелей тех событий не видел мёртвых тел. И похороны прошли не на обычном кладбище, а в крематории. Бывшая лаборатория теперь и вовсе оказалась за территорией НИИ. Какое-то время здание, в котором она находилась, арендовали частные лица. Потом его и вовсе забросили. Теперь оно просто разрушается, никому не нужное и продуваемое ветрами в поле за институтским забором. И слишком много домыслов накопилось с тех пор вокруг этой легенды. Поди теперь разбери, где тут правда, а где нет.

Автомобиль сбавил ход и внезапно остановился. Лев Николаевич посмотрел в окно, но не увидел никаких причин для остановки в этом месте. Здесь начиналась жилая зона для профессуры: аккуратные домики в четыре ряда, отличающиеся друг от друга только номерами и цветом забора.

Сам Громов предпочёл жить за пределами институтского городка, потому как не любил лишний раз зависеть от неусыпной заботы «Кванта», которая однажды могла бы вылиться в единоличный диктат. За годы работы здесь он много повидал бедолаг-учёных, ставших жертвами несправедливых решений со стороны руководства. Иметь своё мнение по поводу некоторых вещей считалось делом опасным. Лев Николаевич предпочитал держать свои мнения при себе, тем более что его ум двадцать часов в сутки был занят наукой, лишь в последние несколько лет отвлекаясь на воспоминания о прошлом и забывая о сиюминутном, становившимся с каждым годом всё более для него чуждым.

– Приехали, Лев Николаевич, – тихо сказал Сонин.

Громов удивлённо на него посмотрел.

– Я же говорил, – добавил майор, – что это не займёт много времени.

Автомобиль остановился возле дома под номером одиннадцать, в конце третьего ряда однотипных строений. От других архитектурных копий его отличал только большой палисадник вдоль фасада, сплошь усеянный диковинными цветами, цветущими посреди октября. Ещё Громов заметил много камер видеонаблюдения. Они жужжали и поворачивались, сопровождая гостей до парадного входа. Когда майор с профессором поднялись по ступеням широкого крыльца, навстречу им вышел мощного телосложения парень и, улыбнувшись, попросил Громова отдать ему телефон, если таковой у него имелся. Профессор передал громиле мобильник, полагая, что парень его ещё и обыщет на предмет оружия, как в кино. Но этого не случилось.

Внутри дом тоже оказался утыкан камерами. Пока профессор и Сонин молча поднимались на второй этаж, им встретился лишь один человек – девушка, видимо, из обслуги, если судить по её форме. Она осмотрела профессора с нескрываемым любопытством. Наверное, подумал тот, здесь нечасто появляются незнакомцы.

Громов терялся в догадках относительно своего визита. В жилой зоне институтского городка он бывал только дважды, потому понятия не имел, кому принадлежит тот или иной особняк. Если его консультация потребовалась одному из учёных, то к чему весь этот театр? Разве не мог этот загадочный человек просто подойти к нему после лекции и попросить об аудиенции где-нибудь за чашечкой кофе? Может быть, этот учёный прикован к постели? Но зачем тогда охрана и столько видеокамер? Слишком ценный для института кадр? Заложник? Мысли роились в голове Громова, но ни одна из них не виделась ему достаточно реалистичной.

Коридор второго этажа, устланный мягким тёмно-зелёным ковром, упирался в железную дверь с электронным замко́м. С правого бока от неё располагалась ещё одна комната, дверь в которую была слегка приоткрыта. Сонин прошёл именно туда. Профессор последовал за ним.

В комнате, довольно тесной и оснащённой прозрачным окном во всю ширину стены, примыкающей к помещению за железной дверью, сидела за столом женщина лет сорока и что-то записывала в журнал. Перед ней стоял монитор, пластиковый стакан с недопитым кофе и какой-то прибор, похожий на осциллограф. На мониторе Громов увидел фигуру человека, неподвижно сидящего на полу, на квадратной подушке.

Соседняя комната за стеклом, не имевшая других окон, как и кабинет, в котором оказался профессор, была ярко освещена. Скорее всего с обратной стороны она выглядела зеркалом, как это бывает в допросных. Но не это озадачило Громова. Озадачило его то, что все стены этого помещения оказались исписаны формулами. Мысль о том, что это только обои, промелькнула в уме, но Лев Николаевич от неё отказался, поскольку слишком уж небрежно выглядела эта неуместная роспись. Те формулы, что были начерчены покрупнее, профессор хорошо сумел рассмотреть и узнал в них уравнения из квантовой механики.

– Знакомо? – поинтересовался майор.

– Да. Вижу уравнение Паули. И что всё это значит?

Сонин улыбнулся и посмотрел на женщину:

– Расскажете профессору, Ольга? Это Лев Николаевич. Гуру в области квантовой механики. А это, – обратился майор уже к Громову, – Ольга Сергеевна. Она в курсе всех деталей. А я пока выйду, чтобы вас не смущать. Вы, профессор, я вижу, всё ещё не доверяете мне.

Громов ничего не ответил, только кивнул головой в сторону Ольги Сергеевны. Та приветственно кивнула в ответ.

Когда майор вышел, закрыв за собой дверь, Лев Николаевич и в самом деле почувствовал себя намного спокойней.

– Присаживайтесь, Лев Николаевич, – показала на соседний стул Ольга.

Профессор сел.

– С некоторых пор, – начала женщина, – в этом доме живёт девочка. Вот, – она показала на монитор.

Лев Николаевич надел очки и внимательнее всмотрелся в экран. Человеком, сидевшим на подушке, оказалась девочка лет десяти. Она не двигалась, глаза её были закрыты и даже дыхания не было заметно.

– Все те формулы, что вы видите за стеклом, она написала вчера.

– Кто она? – спросил Громов. – Одарённый ребёнок?

– Можно сказать и так. Очень одарённый. В некоторых областях. Однако мы никогда раньше не замечали за ней тяги к квантовой физике. От слова совсем. Мы весьма озадачены таким поворотом.

– Её этому не учили?

– Нет. Как бы вам сказать… Скорее, после того как девочка смогла читать и писать, мы сами многому у неё научились. А читать она стала в возрасте трёх лет.

– Вы серьёзно?

– Абсолютно.

– Впрочем… В наше время не удивительно. А чему именно вы у неё научились?

– Вы очень любопытны, профессор. Могу сказать лишь одно – этому ребёнку под силу решение неких логических задач, очень ценных для государства. Однако к нашему случаю это не относится. Пока что не относится, поскольку мы не знаем, что эта девочка задумала.

– Я с трудом вас понимаю, Ольга Сергеевна. Для чего я здесь? Расшифровать уравнения на стенах? Так это сможет, я думаю, любой студент со старшего курса.

– И расшифровать тоже. Но главное – мы хотим понять, зачем девочка назвала ваше имя.

– В каком смысле?

– За все десять лет, что мы её наблюдаем, она не сказала ни слова. И все эти годы мы были уверены, что ребёнок от рождения немой. Вчера, исписав стены формулами, она произнесла свои первые два слова – «профессор Громов».

Лев Николаевич вздрогнул.

– Она где-то прочитала обо мне?

– Нет. Все книги, что мы ей даём, стоя́т на строгом учёте. Среди них нет ни ваших монографий, ни вообще хоть чего-то, связанного с квантовой физикой. В основном это история, философия, религия. В общем, гуманитарка. Исключением была высшая математика, так что с числами девочка хорошо знакома. Может быть, эти уравнения не так просты, как могут показаться на первый взгляд? Не хотите взглянуть поближе?

– Если возможно.

– Отчего же нет.

– А пообщаться я с ней смогу?