Бельфонтен и убийство в море

Гастон Д'Эрелль

Бельфонтен и убийство в море

Глава 1. Пароход «Одиссея»

Море в тот вечер было не просто морем – оно было театральной сценой. Тёмно-синее, чуть маслянистое, с бликами заката, как будто кто-то рассыпал по воде золотую пудру. Воздух пах солью, лимоном и дорогим табаком – смесь, от которой голова слегка кружилась, даже если ты не пил шампанского. А шампанского на борту «Одиссеи» было предостаточно.

Жюльен Бельфонтен стоял у перил, держа в руке бокал с чем-то бледно-янтарным, что официально называлось «аперитивом», а по сути было замаскированным абсентом. Он не курил, не играл в карты, не флиртовал с дамами – он просто смотрел на горизонт и думал о том, как странно, что человек может устать от убийств. Не от страха, не от крови – от самого факта, что за каждым трупом прячется чья-то глупость, чья-то жадность, чья-то боль. И всё это – в одном и том же порядке. Как в плохом театре. С теми же актёрами. С теми же криками. С теми же слезами, выдавленными по заказу.

– Месье Бельфонтен? – раздался за спиной голос, чуть надтреснутый, как будто его владелец только что смеялся или плакал. – Вы ведь тот самый Бельфонтен? Из Марселя?

Жюльен не обернулся. Он знал этот тип вопросов. Люди всегда думают, что если ты расследовал три громких дела – ты уже легенда. А если ты ещё и француз – то вообще почти Пуаро.

– Я тот самый, кто хотел бы допить свой аперитив в тишине, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Перед ним стояла женщина лет сорока пяти, в платье цвета морской волны, с жемчужным ожерельем и слишком яркой помадой. В руках – бокал шампанского, в глазах – любопытство, приправленное лёгким вызовом.

– Мари-Клод Дюбуа, – представилась она, протягивая руку. – Моя семья владеет текстильными фабриками в Лионе. Мы едем в Афины – муж хочет купить антикварную виллу. Я – просто хочу солнца.

– Жюльен Бельфонтен, – ответил он, слегка коснувшись её пальцев. – Я еду… никуда. Просто плыву. Без цели.

– О, какой романтизм! – воскликнула она, прикладывая свободную руку к груди. – А я думала, вы едете расследовать что-нибудь жуткое. Убийство, например.

Жюльен усмехнулся.

– Мадам, если бы я ехал расследовать убийство, я бы выбрал поезд. Или самолёт. На пароходе слишком много людей. И слишком много… возможностей соврать.

– Ах, вот как? – она приблизилась, понизив голос. – Значит, вы считаете, что на корабле легче скрыть преступление?

– Нет, – спокойно ответил он. – Я считаю, что на корабле легче совершить преступление. Потому что все заперты вместе. Как в клетке. И каждый видит каждого. А значит – каждый должен врать. Чтобы выжить.

Она засмеялась – громко, искренне, чуть театрально.

– Вы мне нравитесь, месье Бельфонтен. Вы говорите, как герой романа. Только без плаща и без пистолета.

– У меня есть трость, – парировал он, слегка постукивая ею по палубе. – Этого достаточно.

Она кивнула, как будто приняла это как должное, и ушла, оставив за собой шлейф духов – что-то цветочное, с ноткой ванили. Жюльен снова повернулся к морю. Он не любил таких разговоров. Не потому, что был мрачным. Просто потому, что знал: за каждым таким «вы мне нравитесь» – стоит вопрос. А за каждым вопросом – подозрение. А за подозрением – правда. А правда, как он знал слишком хорошо, редко бывает приятной.

Ужин подавали в большом салоне, утопающем в хрустале, бархате и золочёной лепнине. Люстры сверкали, как короны, официанты двигались бесшумно, как тени, а музыка – лёгкий джазовый оркестр в углу – играла что-то негромкое, но навязчивое, как воспоминание, от которого не можешь избавиться.

Жюльен занял столик у окна – не потому, что хотел видеть море (оно всё равно было тёмным), а потому, что оттуда был виден весь зал. Привычка. Следователя. Шпиона. Человека, который слишком долго смотрел на людей и видел в них не личности, а… роли.

За соседним столиком сидела компания – трое мужчин и две женщины. Один из мужчин – высокий, с аккуратной бородкой и дорогим костюмом – явно был хозяином вечера. Он говорил громко, смеялся ещё громче и постоянно наполнял бокалы окружающих. Его жена – худая, с острыми скулами и холодными глазами – сидела рядом, не улыбаясь, как статуя, которую по ошибке поставили в весёлую компанию.

– Это Арман Дюпре, – шепнул официант, подавая Жюльену устрицы. – Американец. Богатый. Очень. Говорят, он женился на ней ради состояния, а она – ради титула. Классика.

– А кто она? – спросил Жюльен, кивнув на женщину.

– Мэрион Дюпре. Раньше была Мэрион Вандербильт. Из тех самых Вандербильтов. Но теперь – просто мадам Дюпре. И, кажется, не очень счастливая мадам.

Жюльен кивнул. Он уже видел её днём – на палубе, в белом платье, с книгой в руках. Она не читала. Она смотрела на море – так же, как он. Только в её глазах не было усталости. Было что-то другое. Что-то… ожидающее.

Когда подали основное блюдо – филе дорадо с лимоном и розмарином – Мэрион встала. Не для того, чтобы уйти. Чтобы… обратить на себя внимание.

– Дамы и господа, – сказала она, подняв бокал. Голос у неё был низкий, чуть хрипловатый – такой, что цеплял за ухо. – Я хочу предложить тост. За путешествие. За море. За то, что мы все здесь – не случайно.

В зале наступила тишина. Даже музыканты перестали играть.

– Каждый из нас, – продолжала она, медленно переводя взгляд по лицам, – что-то скрывает. Кто-то – прошлое. Кто-то – настоящее. Кто-то – будущее. Но здесь, на «Одиссее», мы все равны. Потому что море не спрашивает, кто ты. Оно просто… принимает.

Она сделала паузу. Улыбнулась. Не тепло. Не дружелюбно. С вызовом.

– И если кто-то думает, что его секреты останутся с ним – он ошибается. На этом корабле… всё всплывает.

В зале никто не знал, как реагировать. Кто-то зааплодировал – вежливо, неуверенно. Кто-то отвёл глаза. Кто-то – как её муж – сжал кулаки.

Жюльен смотрел на неё. И думал: «Она не просто красивая женщина. Она – бомба с таймером. И таймер уже тикает».

После ужина он вышел на палубу. Ночь стала прохладнее. Ветер играл с его галстуком, как с ленточкой. Он закурил (редкость – обычно он не курил, но сегодня… сегодня было что-то в воздухе). Сигаретный дым смешивался с морским бризом, создавая странный, почти театральный эффект.

Он шёл медленно, наслаждаясь одиночеством. Пока не услышал шаги. Лёгкие. Женские. Он не обернулся. Знал, кто это.

– Месье Бельфонтен, – снова этот голос. Мэрион. – Вы тоже не любите толпу?

– Я не люблю… предсказуемость, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Она стояла в двух шагах. В том же белом платье. Без накидки. Ей явно было холодно – руки она держала скрещёнными на груди. Но в глазах – ни капли дрожи. Только интерес.

– Вы ведь следователь, да? – спросила она, подходя ближе. – Настоящий. Не из газет.

– Был, – уточнил он. – Сейчас – просто пассажир.

– Не верю, – усмехнулась она. – Люди, как вы, не перестают быть собой. Даже в отпуске. Даже на пароходе. Особенно – на пароходе.

– Почему особенно?

– Потому что здесь… все под подозрением. – Она понизила голос. – И вы это чувствуете. Так же, как я.

– Вы тоже под подозрением? – спросил он, прищурившись.

– Я? – она засмеялась. – О, месье Бельфонтен… я всегда под подозрением. И не зря.

Он молчал. Ждал.

– Я знаю кое-что, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – О каждом. На этом корабле. И если что-то случится… вы первым поймёте – кто виноват. Потому что вы – единственный, кто умеет видеть.

– Что случится? – тихо спросил он.

Она не ответила. Вместо этого – улыбнулась. Та же улыбка, что в зале. Та же, что на палубе днём. Та, за которой пряталась… угроза.

– Ночь ещё молодая, – сказала она. – А море – глубокое.

И ушла. Быстро. Бесшумно. Как тень.

Жюльен остался один. Он затушил сигарету. Посмотрел на море. Потом – на часы. Было без двадцати одиннадцать.

Он решил вернуться в каюту. Прочитать немного. Лечь спать. Забыть об этой женщине. Об её словах. Об её глазах.

Он прошёл по коридору первого класса. Мягкий ковёр глушил шаги. Стены украшали гравюры с видами Средиземноморья. Всё было спокойно. Уютно. Почти… сонно.

Он уже достал ключ от каюты – когда услышал крик.

Не вскрик. Не стон. Настоящий, человеческий, полный ужаса – крик.

Он раздался справа. Из каюты номер 14.

Жюльен побежал. Не раздумывая. Не останавливаясь. Тросточка стучала по полу – ритмично, как метроном.

Дверь каюты была приоткрыта. Он толкнул её.

И увидел.

Мэрион Дюпре лежала на полу. На спине. Глаза широко открыты. Руки раскинуты, как у распятой. На губах – следы помады. На платье – пятно вина. Рядом – опрокинутый бокал.

А на столе – бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Налита наполовину.

Жюльен подошёл ближе. Присел на корточки. Проверил пульс. Нет. Даже не пытался – по глазам было ясно: она мертва.

Он вдохнул. Почувствовал – запах. Слабый. Сладковатый. С оттенком… миндаля.

Цианид.

Он поднял голову. Посмотрел на дверь. На стол. На окно – плотно закрыто. На зеркало – в нём отражалась его собственная фигура. И… что-то ещё. Что-то, лежащее под подушкой кровати.

Он встал. Подошёл. Осторожно приподнял подушку.

Там был листок бумаги. Сложен пополам. На нём – несколько греческих букв. Написаны чернилами. Аккуратно. Как будто… на прощание.

Жюльен взял листок. Развернул.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Он не знал греческого. Но знал одно: это не случайность.

Это – сообщение.

Или… загадка.

Он услышал шаги в коридоре. Голоса. Кто-то бежал. Кто-то кричал: «Вызовите капитана!»

Жюльен спрятал листок в карман. Посмотрел на тело. На бокал. На бутылку.

– Вот и началось, – прошептал он.

И в этот момент – впервые за долгое время – он почувствовал… интерес.

Не страх. Не жалость. Не даже профессиональный азарт.

А интерес.

Потому что убийство на пароходе – это не просто преступление.

Это – игра.

И он, Жюльен Бельфонтен, только что получил приглашение.

Капитан пришёл через семь минут. Высокий, седой, с лицом, которое видело слишком много штормов – и слишком мало чудес.

– Месье Бельфонтен? – спросил он, входя в каюту. – Мне сказали, вы… первый, кто нашёл тело?

– Да, – коротко ответил Жюльен. – Она была жива меньше часа назад. Я разговаривал с ней на палубе.

– И что она сказала?

– Что знает секреты всех на борту. И что если что-то случится – я пойму, кто виноват.

Капитан нахмурился.

– Это… звучит как предупреждение.

– Или как вызов, – добавил Жюльен.

Капитан тяжело вздохнул.

– Мы прибудем в Пирей только через двое суток. Греческая полиция… не самая оперативная. И не самая… деликатная. Если всплывёт, что на моём корабле убили американку – это скандал. Международный.

– Вы хотите, чтобы я занялся этим? – спросил Жюльен, глядя ему прямо в глаза.

– Я хочу, чтобы вы помогли. Официально – я вызову полицию в Афинах. Неофициально – я дам вам доступ ко всем пассажирам. Ко всем каютам. Ко всем записям. Пока мы в море – вы… временный следователь.

– А если я откажусь?

– Тогда я сам буду вести расследование. И, поверьте, месье Бельфонтен… я хуже вас. Гораздо хуже.

Жюльен усмехнулся.

– Ладно. Я займусь этим. Но при одном условии.

– Каком?

– Вы не вмешиваетесь. До самого Пирея. Даже если вам покажется, что я сошёл с ума. Даже если я буду задавать странные вопросы. Даже если я… кого-то обвиню.

Капитан кивнул.

– Согласен. Вы – главный. До берега.

Они пожали руки. Коротко. Деловито. Как два человека, заключившие сделку с дьяволом.

Жюльен вышел из каюты. Коридор был пуст. Все уже разошлись – кто в шоке, кто в страхе, кто… в предвкушении.

Он пошёл к себе. Закрыл дверь. Достал из кармана листок с греческими буквами.

Разложил на столе.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

– Что ты хочешь мне сказать? – спросил он вслух.

Молчание.

Он налил себе абсента. Выпил. Зажёг лампу.

И начал думать.

Первое правило: когда все лгут – правда прячется в деталях.

А детали… только начинали появляться.

Глава 2. Первый осмотр

Утро на «Одиссее» наступило не с солнцем – с шепота.

Шептали официанты, подавая кофе в салон первого класса. Шептали пассажиры, прячась за газетами. Шептали даже чайки, кружащие над палубой, будто и они знали: вчерашняя ночь изменила всё.

Жюльен Бельфонтен не спал. Ни минуты. Он сидел у окна своей каюты, в пижаме, с бокалом воды и листком бумаги, на котором были аккуратно выведены греческие буквы: Α Μ Ε Σ Τ Ι. Он переставлял их местами. Сравнивал с алфавитом. Пытался найти смысл. Ничего. Ни слова. Ни имени. Ни фразы. Только буквы. Как будто кто-то хотел сказать что-то… но не решился.

Он знал: это не случайность. Это – ключ. Или ловушка. Или и то, и другое.

В семь утра постучали в дверь. Три коротких, вежливых удара – как будто стучал не человек, а сама вежливость.

– Войдите, – сказал Жюльен, не вставая.

Дверь открылась. На пороге стоял капитан – в новом кителе, с выглаженными усами и взглядом человека, который не спал не меньше его.

– Кофе? – спросил он, держа в руках поднос с фарфоровым сервизом.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Чёрный. Без сахара.

Капитан поставил поднос на стол. Сел напротив. Не стал церемониться.

– Что вы думаете? – спросил он.

– Я думаю, что Мэрион Дюпре знала, что её убьют, – ответил Жюльен, наливая себе кофе. – Или, по крайней мере, ожидала этого. Она говорила загадками. Смотрела на людей… как на подозреваемых. Она провоцировала.

– Но кто? – Капитан потер виски. – Кто мог это сделать? У неё не было врагов. Ну, официально.

– Официально – нет. Неофициально – половина пассажиров этого корабля. Она шантажировала кого-то. Угрожала кому-то. Знала что-то, что не должна была знать. Иначе – зачем оставлять записку? Зачем греческие буквы?

Капитан вздохнул.

– Греческая полиция пришлёт телеграмму. Просят не трогать тело до прибытия в Пирей. Но… я дал вам слово. Вы – следователь. До берега. Делайте, что должны.

– Первым делом – осмотр каюты. Полный. Без свидетелей. Без камер (их, слава богу, нет). Без вмешательства экипажа.

– Получите. Я уже отдал приказ. Каюта под охраной. Ключ – у старшего стюарда. Он ждёт вас у двери.

Жюльен кивнул. Выпил кофе залпом. Встал.

– Ещё одно, – сказал капитан, когда Жюльен уже взялся за дверную ручку. – Не делайте глупостей. Это не роман. Это – убийство. И если вы ошибётесь… вы не только испортите репутацию корабля. Вы испортите репутацию себя.

– Я не ошибусь, – сказал Жюльен, не оборачиваясь. – Я просто… посмотрю.

Каюта №14 выглядела так, будто в ней ничего не произошло. Кровать – заправлена. Стол – вытерт. Зеркало – без пятен. Только два предмета нарушали эту картину идеального порядка: опрокинутый бокал на полу и тело, накрытое простынёй, аккуратно, почти по-больничному.

Стюард – пожилой грек с усами, как у героя оперетты – стоял у двери, держа в руках ключ и блокнот.

– Месье Бельфонтен? Капитан сказал… вы будете осматривать. Я всё подготовил. Никто не входил. Ничего не трогали.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Оставьте меня. И никого не пускайте. Даже капитана.

– Даже… капитана? – стюард слегка побледнел.

– Особенно капитана.

Стюард кивнул, как солдат, и исчез за дверью. Жюльен закрыл её на ключ. Повесил табличку «Не беспокоить». И только тогда подошёл к телу.

Он снял простыню.

Мэрион Дюпре лежала, как статуя. Глаза закрыты – кто-то сделал это за него. Губы чуть приоткрыты – как будто она хотела что-то сказать в последний момент. На шее – тонкая цепочка с крошечным кулоном в виде якоря. На руках – кольца: одно с бриллиантом, другое – с чёрным камнем, как будто… наоборот. Жизнь и смерть. Любовь и месть.

Жюльен присел на корточки. Осмотрел руки. Ни царапин. Ни синяков. Ни следов борьбы. Только… ногти. Один – слегка обломан. Левый мизинец. Свежий скол. Как будто она царапала что-то… или кого-то.

Он потрогал её запястье. Кожа была холодной, но не ледяной. Смерть наступила не больше чем 6–7 часов назад. Между 22:30 и 23:00. То есть – через 20–30 минут после их разговора на палубе.

Он поднялся. Подошёл к столу. Там стояла бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Пробка лежала рядом – аккуратно, не валялась. Значит, открыли не в спешке. Не в панике. Спокойно. Осознанно.

Рядом – два бокала. Один – опрокинут на полу. Второй – на столе. Оба – из хрусталя. Оба – с остатками вина. В опрокинутом – чуть больше. В стоящем – меньше, но… с отпечатком губ.

Жюльен взял бокал со стола. Повертел в руках. Понюхал. Вино. Красное. Сухое. С лёгким… миндальным оттенком. Цианид. Без сомнения.

Он поставил бокал обратно. Подошёл к окну. Закрыто. Заперто изнутри. Никаких следов взлома. Никаких отпечатков. Только… пыль. Тонкая, почти невидимая. И на подоконнике – крошечный след помады. Розовой. Не её. У Мэрион была тёмно-бордовая.

Интересно…

Он вернулся к телу. Опустился на колени. Осмотрел платье. Белое. Шёлк. Дорогое. На груди – пятно вина. Большое. Форма – как будто кто-то плеснул. Или… как будто она упала, держа бокал.

Он осторожно приподнял край платья. Никаких следов на коже. Никаких уколов. Никаких ссадин. Только… на левой лодыжке – тонкая полоска загара. Как будто она носила браслет. Или… цепочку. Но сейчас её не было.

Где она?

Он встал. Подошёл к туалетному столику. Расчёска. Пудра. Тушь. Помада – та самая, бордовая. Лежала… сломанная. Капсула треснула пополам. Свежий излом. Как будто её сломали… в спешке? Или в гневе?

Он взял помаду. Повертел в руках. На дне – крошечная царапина. Не от ногтя. От… иглы? Или от булавки?

Странно…

Он поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно фото – молодая Мэрион, с мужчиной в военной форме. Подпись: «Нью-Йорк, 1921. Навсегда». Другое – она же, но старше, с Арманом Дюпре, на фоне яхты. Подпись: «Лазурный берег, 1934. Пока не надоест».

Жюльен усмехнулся. Женщина, которая знала цену словам.

Он закрыл ящик. Подошёл к кровати. Поднял подушку – там, где лежала записка, теперь была пустота. Он провёл рукой по матрасу. Ничего. Только… запах. Очень слабый. Не духов. Не вина. Чего-то… травянистого. Лаванды? Или… опиума?

Он нахмурился. Опиум? Здесь?

Он открыл шкаф. Платья. Шляпы. Перчатки. Всё аккуратно. Всё на своих местах. Только… одна вещь выбивалась из порядка. На полке – маленькая шкатулка. Деревянная. Инкрустированная. Заперта. Но… ключ торчал в замке. Как будто его забыли вынуть.

Жюльен открыл шкатулку.

Внутри – пачка долларов. Бриллиантовая брошь. И… письмо. Без конверта. Без подписи. Только одна фраза, написанная крупными, чуть дрожащими буквами:

«Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю.»

Жюльен медленно сложил письмо. Положил обратно. Закрыл шкатулку.

– Умная женщина, – прошептал он. – Очень умная.

Он вышел из каюты в 9:17. Стюард тут же подскочил, как будто стоял за дверью всё это время.

– Ну? – спросил он, понизив голос. – Что… нашли?

– Ничего, что нельзя было бы найти, – ответил Жюльен. – Где капитан?

– В рубке. Ждёт вас.

– Проводите.

Они шли по коридору молча. Пассажиры, встречавшиеся им навстречу, отводили глаза. Некоторые – шептались. Некоторые – делали вид, что не замечают. Все – боялись.

В рубке капитан сидел за столом, изучая карту. Поднял глаза, когда Жюльен вошёл.

– Ну? – повторил он вопрос стюарда .

– Отравление цианидом. Через вино. Вероятно, подмешан в бокал незадолго до смерти. Жертва не сопротивлялась. Не боролась. Возможно, не знала, что пьёт яд. Или… знала, но не могла отказаться.

– Почему?

– Потому что у неё был гость. – Жюльен сел напротив. – В каюте два бокала. Один – опрокинут. Второй – на столе, с отпечатком губ. Она пила одна? Нет. Она пила… с кем-то.

Капитан нахмурился.

– Но стюард сказал, что никто не входил и не выходил после ужина.

– Стюард не видит всего. Особенно – если кто-то вышел через соседнюю каюту. Или через служебный коридор. Или… если стюард лжёт.

Капитан не стал возражать. Он знал: Жюльен прав.

– Что ещё?

– Записка. Греческие буквы. Α Μ Ε Σ Τ Ι. Пока не знаю, что это значит. Но это – не случайный набор. Это – акростих. Или шифр. Или… имена.

– Имена?

– Первая буква каждого подозреваемого. Если сложить – получится слово. Возможно – «Месть». По-гречески – «Τίσις». Но здесь – «ΤΙ». Почти. Не хватает «Σ». Но… если переставить…

Он замолчал. Задумался.

– Кто знает греческий на борту? – спросил он.

– Экипаж – почти все. Пассажиры… – капитан полистал список. – Археолог. Доктор Пападопулос. Он грек. И… служанка мадам Дюпре. Её зовут Элени. Она из Салоник.

– Интересно… – протянул Жюльен.

– Что ещё нашли?

– Сломанную помаду. Свежий скол на ногте жертвы. Отпечаток чужой помады на подоконнике. Пропавший браслет с лодыжки. И… письмо. В шкатулке. «Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю».

Капитан тяжело вздохнул.

– Она знала, что её убьют.

– Она знала, что могут убить. И оставила след. Для меня. Или… для кого-то другого.

– Что дальше?

– Список пассажиров первого класса. Полный. С биографиями. Кто с кем едет. Кто с кем общался. Кто с кем ссорился. Кто когда выходил из каюты. Кто что пил. Кто что ел. Кто во сколько лёг спать. И… кто не лёг вообще.

– Получите. Через час.

– И ещё. – Жюльен встал. – Я хочу поговорить с мужем. Служанкой. Археологом. Певицей. Дипломатом. По одному. В разных местах. В разное время. Чтобы они не могли сговориться.

– Зачем?

– Потому что первый, кто соврёт – будет первым подозреваемым.

Первым он вызвал Армана Дюпре.

Встретились в библиотеке – тихом, тёмном уголке корабля, где пахло кожей, пылью и старыми секретами.

Арман вошёл, как будто на приём у банкира. В дорогом костюме. С тростью. С сигарой в зубах. Глаза – красные. Не от слёз. От бессонницы. Или от виски.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не подавая руки. – Я слышал, вы… взялись за это дело. Почему? Вы же в отпуске.

– Потому что ваша жена умерла. И кто-то должен найти того, кто это сделал.

– А если это… несчастный случай? – спросил Арман, усаживаясь в кресло. – Она пила. Много. Может, перепутала бокалы?

– Цианид не попадает в бокал случайно.

Арман замолчал. Затянулся сигарой.

– Что вы хотите?

– Расскажите о ней. О Мэрион. Какой она была?

– Красивой. Умной. Опасной. – Он усмехнулся. – Она умела добиваться своего. Даже если это значило… сломать кого-то.

– Вы? – спросил Жюльен.

– Я – особенно. – Арман посмотрел в окно. – Я женился на ней ради денег. Она – ради титула. Мы оба знали правила. Но потом… она захотела новых. Сказала, что подаёт на развод. Через неделю. В Афинах.

– Почему в Афинах?

– Потому что там… у неё был человек. Не любовник. Партнёр. По бизнесу. Они собирались открыть галерею. Или казино. Я не знаю. Она не рассказывала. Она просто сказала: «Ты мне больше не нужен».

– Вы были в ярости?

– Я? – Арман рассмеялся. – Нет. Я был… облегчён. Я уже нашёл себе другую. Моложе. Красивее. И… не такая ядовитая.

– Когда вы видели её в последний раз?

– На ужине. Она произнесла тот… странный тост. Потом ушла. Я пошёл курить. Потом – в свою каюту. Один. Спать.

– Кто может это подтвердить?

– Никто. Я был один.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Сплю.

– Вы спите в костюме?

Арман замер.

– Что?

– На вашем пиджаке – след вина. Свежий. Как будто вы… пролили его на себя. Или кто-то пролил на вас.

Арман посмотрел на пиджак. Побледнел.

– Это… это было вчера за ужином. Я… неаккуратно наливал.

– За ужином пили белое. А на вашем пиджаке – красное. «Шато Марго». Как в каюте вашей жены.

Арман встал.

– Вы что, обвиняете меня?

– Я задаю вопросы. Ответы – ваши.

– Я не убивал её! – почти крикнул он. – Да, я хотел развода. Да, я был рад, что она уходит. Но я не убийца!

– Тогда почему вы соврали про пиджак?

Арман не ответил. Развернулся. Вышел. Хлопнув дверью.

Жюльен посмотрел ему вслед. Улыбнулся.

Первый. Соврал. Испугался. Значит – что-то скрывает.

Следующей – Элени, служанка Мэрион.

Он встретил её в прачечной – чтобы никто не видел. Чтобы она не боялась. Чтобы… говорила правду.

Она вошла – худенькая, в чёрном платье, с опущенными глазами. Руки – в мозолях. Лицо – без косметики. Глаза – сухие. Ни слезы. Ни страха. Только… усталость.

– Садись, – сказал Жюльен мягко.

Она села. Не стала смотреть на него.

– Ты работала у мадам Дюпре давно?