Путь в Арвейн

Анна Кошалит

Путь в Арвейн

Пролог

Кричали отовсюду. Я прикусила губу, задумчиво глядя на новую точку, появившуюся на карте.

Совпадение? Ошибка? Сама ведь знаю, что нет, и всё же смотрю удивлённо, придвигаю огненный шар, едва не спалив пергамент.

– Ну что, огонёк? – глаза друга блестели в странном предвкушении. – Решила?

На языке растёкся металлический привкус. Я прижала пальцем раненую губу и зашипела от боли. Нужно решать, и решать поскорей.

– Горит!

– Горит! Выходим!

Свернула карту, уложила в мешок, так и не поднимая глаз. Ну же, Игния! Ты столько пережила, неужели всё было зря?! Что ждёт нас дальше? А это шанс! Только набраться смелости, рискнуть… и…

Мы оба знаем, что нужно выдвигаться, как и то, что химеру не найти, и эта карта – наш билет в будущее. Нежданное, неизвестное, опасное… к которому мы не готовились и о котором не мечтали, в отличие от тех, кто шёл сюда.

Они были подготовлены на славу: мечи, арбалеты, обувь и одежда. А мы?! У нас неудобные мешки, топорик для рубки веток, ржавый кинжал, еда на два дня и последний серебряный…

Мы вылезли из палатки. Люди живо собирали припасы, сворачивали одеяла, тушили костры.

– Скорее, скорее, загорелось! Просыпайтесь!

Арка пылала. Мраморную поверхность облизывали алые языки кровавого пламени. У нас три дня до того, как грань позволит проникнуть на свою территорию; на прохождение дадут пять часов… и того семьдесят семь часов. Боги, не о том думаю!

Кто-то трубил в рог, кто-то уже бежал в сторону леса, упал плашмя в грязь, резко поднялся и понёсся дальше. Идея сдувала с поляны народ прямо в лес, оставляя только самых устойчивых и матерых лавочников, да и они сворачивали котомки.

– Группа Десты, выходим через три минуты! Ждать никого не будут! Шевелитесь, ну же, сонные мухи!

– А ты? – я схватила лучшего друга за рукав и развернула к себе. – Ты что решил?

– Группа Вито и Себы – к арке! – орал сорванным голосом парень в меховой шубе.

– Пойду, но только с тобой.

– А если что-то пойдёт не так?

Крепкие руки опустились на мои плечи и тепло сжали.

– Если что-то пойдёт не так, то я буду рядом с тобой.

Груз ответственности придавил к земле и сковал ноги.

Может, в следующем году попробовать? Карта-то есть… только…

Как мы сюда попали? И что было бы, если бы я прошла на базар с главного входа?

Снова прокусила губу. А глаза разбегаются в панике. Нечего больше думать!

– Выходим.

Сомнения развеялись дымом, как только я сделала первый шаг. Оглушающе хрустнули ветки под ногами. Назад пути нет. И всё же – с чего всё началось? С бревна? Или с платья?С чего всё началось?! Со сломанных костей? Побега? Падения в грязь? Или ещё раньше? Когда со мной случились те изменения, заставившие ступить в тёмный зимний лес. Когда я решила для себя, что достойна большего. Когда поняла, что не хочу спокойной мирной жизни. И не дам больше никому собой управлять. – Группа Игнии Квинт! – крикнула я и, никого не дожидаясь, обернулась к лесу. – Сюда, пошевеливайтесь!

Глава 1 Шилейла

7 Аерра Йола 400 год с п.д.(Зима)

«Только тело раба принадлежит господину; ум его – самому себе.»

Сенека Погода уверенно ухудшалась. Вчерашний снежный накат и гололедицу, размывало мокрым жгучим снегом с дождем. Ветер хлестал прямо в наши посеревшие от холода лица, кусал кожу и пробирался в прорехи одежды. Правда, сестрица замоталась так, что видны были лишь покрасневшие глаза да сдвинутые к широкой переносице брови. Попона кобылы заметно намокла, мышастая злилась, дёргала головой и прибавляла шаг. Путь в Шилейлу давался нелегко: повсюду грязь, сорванные ветром сучья, зубастые камни, о которые спотыкалась лошадь.

– Давай, пошевеливайся там, – бросила через плечо Нойта.

Я бы хотела быть Джинной. Той самой Джинной, что просыпается после восхода солнца, сладко потягивается на широкой кровати – мягкой, как облако. Не на жёсткой, протёртой до дыр и набитой сеном, а на той, о которой рассказывала Пиона – набитой гусиными перьями.

– Слышь, нет?!

Джинна переворачивается на другой бок, укутывается в одеяло – не тонкое и колючее, от которого всё чешется, а в большое, тяжёлое, хрустящее от свежести. Она досыпает ещё пару минуточек.

– Отведи клячу к бабке! И чтоб сразу назад!

Нойта вылезла из телеги, свернула покрывало, утрамбовала его у стенки, а я распрягла кобылу. Повела её вдоль частокола к конюшне.

Дунул ветер, такой что дух захватывает. Мы с кобылой переждали порыв и ускорились, пока не налетел новый.Я бы хотела быть Джинной. Джинна бы в такую погоду сидела у пылающего камина с огромной чашкой взвара со сливками.

Подгнившие доски конюшни откалывались и крошились, подрагивали от порывов ветра, раскачивались и громко стукались, пугая скотину.

– Слышь, как воет? – услышала я, когда мы вошли.

Баба в фартуке расставила руки по бокам и покачала головой:

– Уж все-то идии проклятые нагнали, чтобы им всем провалиться в Раскол…

– Дак зима на дворе, – возразил мужик в высокой меховой шапке. Он передал бабе вожжи, шмыгнул забитым носом. – Ты его вглубь отведи, покорми. Туда, где потеплей.

– А щас! Разбежался! А своих куда? Ко входу, что ли?! – сварливо фыркнула она, всплеснула руками и повернулась к нам. – О, Ига, ты смотри! Кого только не приносит этот едрёный ветер! Ну что там? Не топчись – веди старушку.

Баба увела мерина мужика, пряча монеты в сумку на поясе.

– Ни стыда, ни совести у людей… Вот народ пошёл – гоняют животных без задней мысли, – причитала она, подходя ближе. – Скажешь отцу: один и три до зимнего. Сегодня народу много. И скажи, что о колбасе я ещё помню, – она погрозила мне пальцем, сморщилась, осматривая с головы до пят. – И помнить буду до тех пор, пока не отпустит по нормальной цене.

Ига, ты язык проглотила?

– Нет.

– Вот ведь доходяга… Иди, что встала? Дверь придави! Ветрище впустила, чтоб тебя…

Баба забрала кобылу и ушла.

Я вернулась к сестре. Нойта подпрыгивала на одной ноге, осматривая базар зорким, сердитым взглядом. Настроение её заметно упало и это откровенно грозило лично мне.

– Где ты шляешься, неповоротливая? – рявкнула она, порывшись в кошеле, пересчитала медные и ткнула пальцем в перчатке в телегу. – Бери скорей и пошли уже. Сколько спросила?

– Один и три.

– Вот карга… – протянула старшая и, улыбнувшись своим мыслям, добавила: – Ничего! Мы ей в зимний устроим.

Потом, будто опомнившись, вскинулась:

– Чего встала?! Тащи, говорю! Что папа велел, не припомнишь?

– Тыквы на пироги, лука, зелени, трёх кроликов. Пару мешков свёклы.

Сестра хмыкнула и поплелась на базар. Обычно, если оставалось, брала себе и брату по сладкому кренделю. Но, видимо, на этот раз не хватит – и это неимоверно злило её.

Среди рядов шатров и телег, нагруженных товарами и прикрытых мешковиной, шатались редкие покупатели, ворча что здесь хоть шаром покати. Продавцов, которые обычно приезжали задолго до рассвета, чтобы занять самые выгодные места было и того меньше.

Рядом с покосившейся постройкой – самой высокой в Шилейле, служившей постоялым двором – пристраивалась кузница, собранная из свежих досок. Напротив, самые оживленные места.

– Вот ещё, смотри, стоит. Зелейница хренова, – буркнула Нойта, кивнув в сторону лавки.

Я опустила телегу и глянула в сторону. Рядом с лавкой бакалейщика на раскладном столе под навесом, были аккуратно расставлены стеклянные бутылки с масляными настоями, разложены пучки сушёных трав, и примяты горкой листья полыни – «от дурного глаза».

Семья уже успела убедиться, что дело у девушки шло вовсе не от её крепительных настоек и отнюдь не от ядов или приворотов, о которых ходили слухи и только. Зелейница прятала под холщевой скатертью бочонок меда и горшок варенья. А порой, что особенно выводило брата из себя, она привозила вяленого мяса и колбас.

– Иди спроси, что почём, – велела Нойта.

Я подошла.

– Сколько за грибы и варенье?

Деревянные браслеты зелейницы перебирали завораживающим стуком, пока она лениво опиралась на стол.

– Шла бы ты… по-хорошему, – она не добро осклабилась: – Думаешь, не знаю, чья ты, пустышка?

Я отступила, чуть не напоровшись на овощника. Нойта уже успела с ним переговорить, и он, гаркнув что-то невнятное, ушёл за заказом.

– Что говорит? – Нойта не подымая головы глядела в мешок, на подгнившие овощи. Стянула зубами перчатку, покрутила корнеплод перед глазами и хмыкнула.

– Что нам не продаст, – буркнула я.

– Тебе не продаст, – хмуро поправила сестра, закинула свеклу обратно в мешок и сунула его мне. – Ты нас с собой не сравнивай. Ну да ладно. Мы ещё свидимся.

Она коротко вздохнула, оглядела прилавок.

– Бери всё вот это и положи так, чтобы не рассыпалось. Всё то тебя учить надо…

Овощник притащил еще мешков, сгрузил прямо под ноги и скрестил руки на груди.

– Это не возьму, – сказала Нойта, вынимая мягкие, рыхлые свеклы и выкладывая их обратно.

– Пелей две недели назад просил. Не возьмешь, скажи ему, что больше возить не буду.

– Так подгнили, на что мне такие?

– Раньше надо было приходить.

– За две недели не прогнили бы, – фыркнула она. – За пол цены возьму, голубчик, не дороже.

Овощник сгорбился подергал усами. Нойта не сводила с него решительного взгляда. Под звуки неразборчивого бурчания и сдержанной брани мы всё же сгрузили в телегу мешки с неплохой свёклой – по полцены.

Нойта подкинула на ладони оставшиеся медяки, поймала обоих со звоном в полете. Хватит на крендель, но только на один. Она обязательно разломит его пополам и отдаст брату: одна она никогда не ест. И никогда не возвращается без сдачи, даже если не всё скупит – что-нибудь да матери отнесёт. Сегодня медный и остался. И всегда идет поглядеть товар у портного из Силисия – так уж повелось. Но только мимоходом и якобы случайно, да одним глазком, пусть и ставит он свою лавку неизменно у главного входа на базар. Там дальше ничего и нет. А я, пока сестра у портного забираю лошадь, запрягаю телегу и увожу на дорогу.

– Какая барышня, – ухмылялся портной, подмечая Нойту издали. Хоть и знает, не всегда от нее выгода идет. А все топчется, круги вытанцовывает. – Огненная наша. Говорят, к удаче повстречать такую в пасмурный д… д… денёк.

– Тебе чего? – фыркнула Нойта, краем глаза всё-таки разглядывая ткани.

Продавец возил товар из Силисия. Приезжал он только к праздникам. И то возил не густо. Бывали тут и холщовые рубахи, да шерстяные накидки, домотканые полотна, бывало – привозное сукно из Дирка, дорогое и яркое, он прятал его в пузатых сундуках в самой глуби лавки. Иногда попадались меховые воротники или крашеная пряжа. Но всего понемногу, – в Шилейле он сбывал все то чего не продал в городе. А в сам праздник он уезжал скорей обратно, там у него хранился основной товар, новый. Там у него и мастерская с белошвейками и два сына, которые всем этим управляют.

– Иди что п… п… покажу. – позвал он Нойту.

Мне стало любопытно и холодно – стоять без дела и я тоже подошла чуть ближе. Но мужик рявкнул чтобы я ближе не подходила, и я осталась на дороге. Отсюда тоже было недурно видно, как он вытащил маленький короб, поковырял ржавым гвоздем замочную скважину, откинул крышку, развернул бурую тряпицу и на глаза показалась розоватая ткань, воздушная как дым.

– Что это такое? – заворожено спросила сестра, пока продавец разворачивал ткань во всю длину.

– Платье, дурёха. Гляди – розовое, аки закат.

Нойта облизывать губы, вытерла липкую руку о полные грудь и живот и потянулась потрогать.

– Не, не, не, – продавец дернул платье на себя, ткань взметнулась, полыхнула в свете лампы. Широкое платье, как раз её размера. – Без этих твоих. Подивись и будет.

– Сколько? – будничным тоном поинтересовалась сестра.

Мужичок неторопливо сложил платье, завернул в тряпицу и едко улыбнулся.

– Семь да в… в…. во… семь да восемь.

– Да ты рехнулся небось!

– Так не по твою душу красная, ты иди ковыряй колбаску, – продавец ядовито ухмыльнулся и дернул бровями закрывая замок на коробе. – А на это чудо я невесту найду побогаче.

Он дернул крышку убеждаясь, что она надёжно заперта и только тут заметил, как у Нойты дрогнули опущенные плечи.

– Ну что пригорюнилась, – спохватился он, сцепил руки на груди, расцепил, погладил меховую оторочку силиского кунтуша. – Ну ляпнул, ну б… б… бывает.

Он достал тряпицу, подал всхлипнувшей Нойте, положил маленькую ладошку на покатое плечо девушки.

– Ну, вытри нос, Нойтушка. Куда тебе?.. Приедет твой мальчишка – авось выпросишь! Где он у тебя там?

– В Дирке. – разрыдалась Нойта.

– А ну вот, не да… да…да…леко значит. Всего-то пара дней пути. Ты только гляди: я в Селисий уеду через неделю, поторапливай думу. Отца спроси не забудь, – он ласково вытолкал её из лавки, а я отошла подальше.

– И это… – уже тише добавил он, глянув в мою сторону. – Эту вшивоту сюда не води. А то потом люди т… т… товар боятся брать. Ну и славно. Беги-беги, пока не простудилась.

Путь в кедровый ничуть не легче. Тучи рассеялись, ветер в спину гонит, да и вниз с горки в разы быстрей, но я еле ковыляла, душу словно помоями облили. Торопилась кобыла в мокрой попоне, торопилась Нойта в теплый дом, торопились кролики, не подозревающие худшего. Одна я еле передвигала ноги, под тяжестью мешка и пока сестрица глядела на дорогу, схватилась окостенелыми пальцами за оглобли, стараясь не сильно нависать, чтобы серая не сворачивала.

Красавицей я не была; щеки впалые, глаза выпученные, зубы пожелтевшие от налета, кожа сухая и покрасневшая, губы потрескались до крови, руки грубые, деревенские. Телосложение мое худое, но жилистое, как у мальчишки. Грудь маленькая и под мешковиной не видна. Только волосы были моей гордостью. Такие же как у матери и Хельги моей старшей сестры. Темно рыжие, густые и блестящие. Я заплетала их в косу и сворачивала под косынку, от чего она топорщилась аки вторая голова на затылке. Открывать голову запрещали. Отец как-то сказал: волосы мой билет в возможный брак. Варн тогда долго, зло смеялся, а потом и вовсе рассердился на отца, что кормит меня пустыми, как и я сама надеждами. Оттого и особо обидно стало за "вшивую". Волосы были красивыми огненными, длинными.

Глава 2 Джинна

Я посмотрела на окно. Оно здесь было совсем крошечным, под самой крышей, но это не мешало ему пропускать сырость и холод на наш затхлый чердак. Конечно, сыро и холодно было только мне, и, как говорит бабка лишь оттого, что я такая доходяга костлявая. Я с ней не спорила. Чревато.

Ей, угретой у маленькой печки близ входной двери, на толстом матрасе, под плотным шерстяным одеялом было вполне себе уютно. А я (про себя, разумеется) каждое утро проклинала это маленькое, круглое оконце надо мной, тонкое сукно коим порадовал меня отец отобрав шерстяное, и скрипучий кушак, набитый соломой. На нем я и пошевелиться не могла, чтобы не разбудить старуху.

Проснётся она в третьем биении и начнёт бубнить какая же я ленивая. Бабка давненько выжила из ума, и говорит в основном белиберду, но на меня реагирует враждебно и, к сожалению, внятно. Если повернуться, хрустнуть соломой или скрипнуть кушаком можно разбудить её ненароком. Тогда, она начнёт орать. И этот ор перебудит весь дом.

Поэтому я просто смотрю на окно, пересчитываю стропила, или разглядываю пятно света на скате, пока не услышу глухой удар часовой башни. До тех пор время есть, и я представляю, что я Джинна. Джинна бы жила совсем одна в своём большом доме, у неё было бы много-много настоящих восковых свечей со специальными поставками, как те, которые продают семья Цихолитов. А ещё у неё бы была магия и она бы могла запросто разогнать любую темень перед глазами одним щелчком пальцев.

Послышалось биение, я вскочила на ноги так быстро, как только смогла своим окоченевшем телом. Руки затекли, спину ломит, а ноги словно налиты свинцом после тяжёлого дня. Но шевелиться нужно побыстрей, быть порасторопней, ведь чужую ложку в рот тяну, а своей не нажила.

– На что мне твои извинения? Ты перед отцом и матерью ответ держи. Моё дело – предупредить. Сама знаешь, будут последствия. Ругать тебя будут, горемычную.– Надо же, – прохрипела бабка. – Как быстро кончилась ночь. Я полетела к тлеющему углю в печи, подожгла щепку и зажгла ею фитиль сальной свечи. Залопались искры, взметнулась чёрная струйка дыма. – Если бы хоть что-то умела, я уж подумала, что это ты устроила холод этот, чтоб его кошки подрали. Бабка растирала затёкшие ноги, уныло рассматривая их. Толстые, набухшие в жуткой сети сиреневых вен. Потом обернулась ко мне, и взгляд стал мутным. – Совсем исхудала. Так не пойдёт. Людям в глаза смотреть не совестно? – Извините, – еле слышно выдавила я. Горло саднило который день, и говорить было больно.

Я оставила лампу на тумбе, набросила на плечи платок и рванула вон. День начался как нельзя удачно, раз бабку раньше времени не разбудила. Плевать на всё – я была Джинной.Будут. Не за то, так за это.

Хоб – дымчатый волкодав – шевельнул ухом на звук моих шагов по ступеням, но головы, под шапкой снега, не поднял. Редкостная семейная гордость: настоящий фамилиар. Стукнул ему одиннадцатый год, а выглядел он здорово и бодро, как годовалый, и проживёт, по подсчётам храмовников, ещё лет пятьдесят, не меньше. Единственным его недостатком считалось его полное подчинение моей никудышной персоне, что крайне раздражало брата, чьим фамилиаром и являлась эта огромная псина.Забросила в печь поленьев, раздула огонь, пока дом не выстыл окончательно, схватила корзинку, ушат – и выскочила во двор.

Поколола лёд, вода плеснула и забрызгала передник, но мне было всё равно – Джинна на такие вещи внимания не обращает. Я набрала ушат воды, прихватила заиндевелых поленьев из пристенного дровяника, подняла корзинку с пола, стараясь не вылить воду в другой руке. Верхнее полено упало, откатилось, но я спешила. Игния подберёт, когда опять выгонят на улицу. Судя по гадкой погоде, сегодня пошлют стирать. А я была Джинной, и осталось мне чуть меньше получаса.Джинна тоже встала, надела мягкую обувь, открыла тяжёлые занавески и улыбнулась новому дню. А вставала она в четвёртом биении, не раньше. Я покопошилась в курятнике, достала яйца и подлетела к бочке у входа. Быть на морозе – занятие не из приятных. К разорванным лаптям налип снег и подтаял, намочив шерстяной чулок.

Джинна неспешно спускалась по каменной лестнице, приветствуя своих верных слуг, которые все были её добрыми друзьями и часто помогали советами и поддержкой.

Там я оставляю её роскошные, пышные формы отмокать в горячей, почти обжигающей воде – и вот я снова я. По крайней мере, до полудня.Игния сбежала обратно с мороза в остывший дом. Молоко, яйца, муку да мёда ложку размешала быстро-быстро, стала жарить. На столе появилась банка яблочного варенья, сметана, деревянные тарелки и ложки. Пока я металась раненым мотыльком по кухне, доставая съестное на завтрак, пока нервно мешала кашу на молоке, надеясь, что она не подгорит, Джинна входила в специальную комнату, где на чистую узорчатую скатерть уже поставили завтрак со сладким ежевичным соком и огромными горячими булочками. А ещё поставили ей сливочного масла в красивом блюдце, накрытом расписной крышкой. Пока я нарезала хлеб, Джинна открывала книгу, чтобы почитать прямо во время трапезы – потому что она делала, что хотела, и ещё потому, что у неё было несчитанное количество этих самых книг и времени. Пока я разносила тёплую воду по комнатам и разжигала лампы, Джинна промокала специальной тряпицей губы и благодарила поваров за такое утреннее угощение. Она говорила им, что они превзошли самих себя, – пока в меня бросали жестокие реплики о моём нежеланном появлении в их комнате и на этом свете в том числе. Пока я спускала корзину с грязным бельём к двери, Джинна шла принимать горячую ванну с ароматными маслами самых красивых цветов в Шелховете.

– Поздно ты сегодня. – плотная женщина спускалась медленно, чуть покачиваясь спросонья. Крепко держалась за перила, останавливалась, осматривалась и снова опускала ногу отдающую хрустом в суставе на каждом шагу. – дом продрог, а тебе хоть бы хны.

– Доброе утро мама. – поздоровалась я. – сегодня похолодало, оттого не натопилось ещё.

– Поотвечай мне тут!

Завтрак тек своим чередом под звуки смачного чавканья, треска горящих палений и мерного обсуждения планов на день. Не имея привычки протирать штаны за завтраком ем я удивительно быстро, и как только доедаю свой отложенный заранее кусок краюхи с маслом, начинаю живо собирать на обед. Сегодняшние блины с рублеными яйцами и чесноком, заворачиваю в платок и укладываю в устланную тёплым одеялом корзинку, туда же отправляется закупоренный бутыль горячего молока. После этого убираю посуду и начинаю ее ополаскивать в тазу с ледяной водой, потому что, если не успею полетит ругань, подзатыльник от брата, или тряпкой мокрой огреют, а у меня день сегодня хороший, между прочим.

Но все хорошее, когда-нибудь кончается, потому что в дверь заколотили бойким кулаком.

– Сядь Игния. – Приказал отец.

Я нырнула за стол, сложила руки на коленях и опустила смирный взгляд, а он поднялся открывать.

– Кого это в такую рань принесло? – Нойта покосилась на маму, пришпилила торчащую прядь волос морковного цвета. В ответ мама пожала покатыми плечами и быстрым зорким взором окинула стол. – Ты! – кивнула мне. – где твоя посуда?

– Я все прибрала. – отчиталась негромко но четко.

– Совсем отмороженная? – рявкнул брат. – Неси сюда!

– Поздно. Сиди. – мама растянула губы в приветливой улыбке и поднялась. – Пиона, дорогуша, какими судьбами, да в такую рань?

– Рань то она рань. – Пиона запыхалась, ввалилась на кухню и опустила костлявой зад на скамью у мутного окна. – Меня как Бут растарабанил я прямиком сюда и помчалась. Едет душенька, едет.

– Кто едет то?

– Да больно ты не знаешь кому ехать. – голос Пионы был скрипуч, а рот беззуб. Да и выглядела она мертвенно бледной и ослабленной, а все таскалась по дворам. – Лорд наш едет устречать его надобно, а с ним и деуки твоей паренёк.

– Как так?! – ахнула мать и покачала головой – Рано едет!

– Отличников небось везет оттого и рано едет. Отдыхать удумали. А Олиан с ними подбился, вот и приехал скорей известить шоб вышли стречать.

– Так приехал? – старшая вскочила как ужаленая. – Приехал? Когда же?

– Сядь Нойта, – осек ее брат. – таким напором ты спугнешь кого угодно. Чего не понятного? Выехал заранее предупредить чтоб встречали. От нее чтоль нахваталась тупости?

Нойта глянула волком в мою сторону, покраснела и сникла.

Я неловко сжалась. Событие большое, начало праздников и Олиан наконец вернулся. Только в этот раз я больше никого не увижу.

Ну и ладно. На лошадок я таки гляну. Издали.

Раз в год на зимние каникулы наш земельный лорд приглашает к себе гостей. Путь их далёк, останавливаются они на ночь в Шилейле и уже сегодня вечером наконец доберутся до огромной чёрной усадьбы нашего лорда.

Пиона успокоив дыхание пересела к столу. Я поймала суровый взгляд матери и взметнулась за тарелкой и кружкой для соседки.

– Ты родимая девочку не мучь. – начала Пиона причитания – Пусть идёт с вами, а то ходит молва будто ты её в рабство готовишь. Да и Олька подобреет ежели увидит, что вы её не дерете и не шпыняете по чем зря. Тем паче девка у вас рукастая авось кому приглянется…

– Я наверх! – Нойта взметнулась на ноги. – И нет бабуленька, ей там делать нечего.

Не любит она когда меня жалеют, знает, что плохо кончится. Она помчалась наряжаться, подальше от грядущей ругани, а старушка макнула хлеба в кашу, испробовала и продолжила:

– Чего это нечего?!

– Не лезь в это. – предупредил соседку брат.

– В самом то деле, – кусок хлеба с кашей отправился в беззубый рот. Старушка пожевала, пошамкала губами, смотря с укором исключительно на отца. – Ну как это нечего? Вся деревня соберется, а ты свою в избе схоронишь?

– Мам! – крикнула Нойта со ступеней. – Я твой плащ беру?

– Бери!

Нойта громкой поступью умчалась на верх оставив брата разбираться самому.

– А что её на равных со всеми нами ставить? – Варн враждебно отбросил ложку, призывая старуху к вниманию. —Мало ей дома? Семьи? Ей чужую жизнь подавай? Этой гнили на пороге – он указал на меня пальцем и им же постучал по столу. – место на рабочих землях.

– Не барагозь сынок, она ж молоденькая, а все у дома околачивается. Не дело это, не по-человечески.

– Луиза тебе какой платок? – окликнула младшую Нойта.– красный цветастый или серый вязаный?