Ты вспомнишь

– Что случилось, сын? – в её голосе звучало непонимание и тревога.

Он опустил руки и глухо выдохнул:

– Это… моя Вера.

Мать знала, что сын увлечён зеленоглазой девочкой – он всегда с какой-то особой теплотой говорил о ней, хоть и редко. Увидев, как по его щеке скатилась одинокая слеза, она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но Макс резко поднялся, и, не глядя на неё, рванул в свою комнату, с грохотом захлопнув дверь.

Он опустился на пол, прижимая колени к груди. Сердце бешено стучало, словно хотело выскочить наружу и каждая мысль о Вере колола острыми иглами. Он не мог сдержать тревогу – в голове крутились сцены аварии, его воображение было неумолимо.

– Нет… не может быть… – шептал он, снова и снова прогоняя пугающие образы.

Максим поднялся на ноги, подошёл к окну, вглядываясь в пустые улицы города, в голове крутилось только одно: она должна быть в порядке… она должна выжить…

Позже в прихожей послышался скрип замка – вернулся отец. Вечер был привычным: накрытый стол, запах тушёной картошки. Макс вышел из своей комнаты только тогда, когда мать позвала второй раз. Он молча сел за стол, ковыряя вилкой еду.

– Что с ним? – спросил отец, переводя взгляд с жены на сына.

– Сегодня по новостям показывали аварию… девочка пострадала, – тихо сказала мать, опустив глаза на тарелку.

– Много аварий показывают, – отмахнулся отец.

– Не просто девочка, – перебила она, – та самая… Вера. Его Вера.

Отец нахмурился, перевёл взгляд на Макса.

– Это правда?

Макс сжал губы, кивнул и, не поднимая глаз, тихо ответил:

– Я видел машину… номер… Это была она.

– Не переживай так, она поправится… – осторожно произнёс отец.

– Ты не видел машину! – резко поднял голову Максим, голос дрогнул. – Она в хлам! Вера не отвечает!

Отец вздохнул, взял сына за руку:

– Давай так: ты успокоишься, а я послезавтра найду клинику, где она находится, и узнаю о её состоянии.

– Почему не завтра? – в голосе Максима было отчаяние.

– Пока проведут обследование, анализы… всё равно толком ничего не скажут, – спокойно объяснил отец.

Макс опустил голову, сжал кулаки, но всё же кивнул.

Весь следующий день тянулся бесконечно. В школу он не пошел. Макс почти не разговаривал, изредка проверял телефон, но экран оставался пустым. В интернете не было больше никакой полезной информации. Он то садился за уроки, то бессмысленно листал одну и ту же страницу, то просто лежал, уставившись в потолок. К вечеру следующего дня он уже измотался до предела – внутри всё горело от тревоги и бессилия.

Отец тихо открыл дверь и зашёл в комнату. Максим сидел за столом, уткнувшись в тетрадь, но давно уже не писал. Мужчина положил руку на плечо сына и негромко произнёс:

– Я узнал, где она и что с ней. Закрытая черепно-мозговая травма, ушиб мозга, переломы рёбер и что-то с позвоночником – медленно перечислил отец, словно боялся, что каждое слово станет ударом. – Сейчас она в медикаментозном сне, подключена к аппаратам. Ближайшие дни будут решающими.

Макс сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– В какой больнице? Я хочу…

Отец покачал головой:

– Всё под контролем. Врачи работают. Лишние визиты ей только навредят. Дай медикам время.

Макс отвернулся к окну, чтобы отец не видел, как дрогнули его губы.

– Дни… решающие… – прошептал он.

***

Время тянулось медленно, каждое мгновение было наполнено тревогой, надеждой и непрерывным ожиданием. Медицинский персонал сменялся, мониторы беспрестанно отслеживали жизненные показатели, а родители едва отходили от палаты, впитывая каждое слово врачей.

Наконец, спустя две недели, к родителям Веры вышел лечащий врач. Его лицо было серьёзным, но в голосе звучала осторожная надежда. Он мягко позвал родителей в кабинет, где пригласил их сесть и начал говорить, тщательно подбирая слова, чтобы сообщить важное.

– Состояние Верочки наконец стабилизировалось, – сказал он. – Однако травмы остаются тяжёлыми, и лечение в нашей клинике будет недостаточно эффективным. Мы рекомендуем перевезти её в специализированный центр за границей, в Германию. Там есть все необходимые технологии и специалисты, которые смогут дать ей максимальный шанс на восстановление.

Родители обменялись взглядами – полными боли, но и решимости. Они понимали, что этот шаг – единственный путь к спасению их дочери.

***

Вечером мать постучала в комнату сына.

– Сынок, тебе посылка, – сказала она и протянула свёрток.

Максим вскочил как ошпаренный, выхватил его из рук матери и торопливо разорвал бумагу. Внутри оказался альбом с рисунками – тот самый, что Вера отправила ему по почте неделю назад.

Он раскрыл его, и дыхание сбилось. Каждая страница хранила частичку её души: вот она ловит рыбу на берегу реки, а за её плечом угадывался силуэт мальчишки; вот они сидят обнявшись, глядя на ночное небо, усыпанное звёздами; а на другом рисунке она бежит по бескрайнему полю, и её волосы развеваются в ветру, будто огненные нити.

Макс почувствовал, как к глазам подступают слёзы, и смахнул их ладонью, не позволяя себе размыть краски. Вера рисовала удивительно тепло и живо – в каждой линии, в каждом штрихе было что-то от неё самой. Наверное, этому она научилась у своей мамы, учительницы рисования.

Он медленно переворачивал страницу за страницей, словно боялся пропустить хоть миг, и нежно проводил пальцами по листам, будто касался самой Веры. А в конце его ждал её почерк – аккуратные строки с теплыми словами и маленьким признанием, оставленным специально для него:

«Максютик, спасибо, что всегда рядом. Пусть этот альбом напоминает тебе о том, что где бы мы ни были, я думаю о тебе и улыбаюсь. Твой изумрудик.»

Максим застыл над строчками, сердце болезненно сжалось, а затем наполнилось светом. Эти слова будто оживали в его руках: простые и детские, но в них была такая искренность, что от них перехватывало дыхание.

Он улыбнулся сквозь слёзы. «Максютик»… Это маленькое прозвище неожиданно согрело его до глубины души. В груди разливалось чувство, которое невозможно было спрятать: гордость, что она доверяет ему так много; нежность, что она делится своим миром; и щемящая радость от того, что она думает о нём и улыбается.

В тот момент Максим понял – для Веры он был не просто другом. И это знание наполнило его силой, желанием быть рядом, защищать её, заботиться о ней. И одновременно – лёгким, сладким страхом: зарождающееся чувство уже нельзя было назвать только дружбой.

***

На протяжении двух недель отец Максима звонил в больницу почти каждый день, пытаясь узнать новости о состоянии Веры. Врачи сообщали, что борьба за её здоровье продолжается – состояние стабильное, но тяжёлое. Шансы на восстановление были высоки, однако требовалось время и терпение.

Каждый звонок приносил Максу смесь облегчения и тревоги: он слышал от отца, что врачи делают всё возможное и знал, что впереди долгий путь.

В тот день отец снова позвонил в поликлинику. На этот раз ответ был другим – девочку отправили лечиться за границу, куда именно – не сказали, только что там лучшие специалисты и оборудование.

Макс почувствовал, как внутри что-то обрывается. Теперь он не знал, где Вера, что с ней происходит, и как с ней связаться. Но где-то глубоко в душе жила надежда – что когда она придёт в себя, она обязательно напишет ему.

Он глубоко вздохнул и и тихо произнёс:

– Я дождусь тебя, изумрудик.

Глава 4.

Вера.

Утреннее солнце осторожно пробивалось сквозь ткань занавесок, окрашивая кухню в янтарные тона. Я стояла у плиты, помешивая томатный соус, который уже наполнял дом аппетитным ароматом. За окном пение птиц переплеталось с лёгким шелестом листвы – идеальный субботний день в нашем немецком пригороде.

Внезапно я почувствовала знакомое, тёплое прикосновение: Игорь подошёл сзади, обнял за талию и слегка прижал к себе. Его голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но в нём было столько тепла, что на мгновение всё остальное перестало существовать.

– У меня хорошие новости. Присядь, пожалуйста.

Я отложила деревянную ложку и последовала за ним к столу. Игорь сел напротив, глаза блестели особым светом – предвкушение перемен.

– Мы едем в Россию, – сказал он. – Я решил перевести бизнес на родину. Это будет новый этап: склады, перевозки, логистика. И… знаю, ты всегда мечтала вернуться домой.

Я вздохнула и опустила взгляд на руки.

– Если бы родители были живы, то поддержали бы нас, – тихо произнесла я. – Но их больше нет… Это всё ещё больно вспоминать.

Игорь взял мою ладонь в свои, сжал, будто хотел передать свою силу.

– Я знаю, – прошептал он. – Но мы есть друг у друга. Мы построим новый дом там, где твои корни. Там, где будет наша семья.

Его слова пробудили во мне память о том пути, который я прошла.

Мне было почти девять, когда случилась авария. Врачи ввели меня в медикаментозный сон, борясь за мою жизнь. Сломанные рёбра, ушиб мозга, трещины в костях – моё тело словно заново собирали по кусочкам. Родители решили перевезти меня в Германию – здесь были специалисты и технологии, которые могли дать шанс на восстановление.

В десять лет я училась заново: ходить, держать в руках ложку, писать буквы. Иногда я плакала от бессилия, но рядом всегда были мама и папа.

К двенадцати я уже могла учиться почти наравне с другими детьми, но врачи продолжали говорить о долгой реабилитации.

К пятнадцати я выглядела обычным подростком, но в душе всегда чувствовала пустоту: словно часть детства осталась за завесой, и никакие воспоминания не возвращались.

А в шестнадцать я встретила Игоря. Он тоже приехал в Германию ребёнком, ему было 12 лет – его мама вышла замуж и переехала вместе с ним. Русский, но уже почти немец, он сразу казался уверенным и сильным. Мы быстро подружились. Он тоже хранил тоску по родине, по дому, который оставил позади, но одновременно строил свою жизнь: учёба, друзья, первые увлечения. Тогда впервые мне показалось, что я могу быть не «девочкой после аварии», а просто девушкой, которой позволено любить и мечтать.

Через два года мы поженились.

Дома Игорь был внимательным и заботливым – удивительно чутким к моим мелочам, моим настроениям. Мне нравилось, что в нём сочеталась твёрдость, почти непробиваемая сила, и мягкость, которой он окружал меня. Я знала: в делах он иной. Иногда – скользкий, порой расчётливый до холодной логики, умеющий скрывать эмоции и играть на два фронта ради результата. Но эта сторона его жизни никогда не переступала порог нашего дома. Здесь, рядом со мной, он был другим: спокойным, надёжным, настоящим. Именно это создавало ощущение защищённости, словно вокруг нас выстроен невидимый мир, куда ничто чужое не проникнет. Для меня это было важнее всего – осознавать, что мы вместе, что у нас есть мы.

Сейчас мне двадцать пять, и всё это время он был рядом – поддерживал, понимал. Но в душе я всё ещё чувствовала глубокую тоску по дому, словно там осталось что-то очень важное, недосказанное, то, о чем я не могла вспомнить, но это продолжало звать меня обратно.

Слова Игоря звучали как обещание – новая глава нашей жизни, которую мы собирались начать вместе, наконец-то возвращаясь туда, где осталось моё прошлое.

***

Небольшой российский город встретил нас прохладным ветром и золотыми листьями, что кружились в воздухе, словно танцуя прощальный вальс лета. Игорь решил вернуться именно сюда – в мой родной город, надеясь, что знакомые улицы и места помогут мне восстановить утраченные воспоминания. Наша новая квартира была светлой и просторной, с большими окнами, выходящими на тихий парк. Здесь, в этом современном жилом комплексе, мы с Игорем начали новую главу нашей жизни.

Муж сразу погрузился в работу – его логистический бизнес требовал внимания и сил. Я видела, как горят его глаза, когда он говорит о новых контрактах и планах. Его энергия заражала, а я радовалась, что мы вместе движемся вперёд.

Я нашла своё маленькое творческое пространство – работу иллюстратором в уютной дизайн-студии. Каждый день я создаю эскизы для детских книг, рисую персонажей и участвую в оформлении праздников. Эта работа приносит мне радость и даёт возможность чувствовать себя нужной.

По вечерам мы вместе готовим ужин, делимся мыслями и мечтаем о будущем. Город шумит за окнами, но в нашей квартире царит покой и тепло.

– Знаешь, Вера, – сказал Игорь, усаживаясь рядом и сжимая мою руку, – у нас всё хорошо. Работа идёт, квартира уютная, мы наконец дома. Думаю, пора подумать о ребёнке. Семь лет в браке – это серьёзный повод.

Я улыбнулась, но внутри меня пробежала лёгкая тревога.

– Да, – ответила я тихо, – я тоже об этом думаю. Но после той аварии могут быть непредсказуемые последствия. Мне нужно пройти обследование и убедиться, что всё в порядке. Я найду время, чтобы сделать это.

Он кивнул, удерживая мою руку и медленно поглаживая её.

– Конечно, – сказал он, – главное, чтобы ты была здорова. Со всем остальным разберемся.

В этот момент я почувствовала, как важно идти вперёд вместе, не торопясь, но с уверенностью, что мы поддержим друг друга.

Через неделю я решилась наконец пройти обследование. На работе одна из коллег посоветовала мне отличного доктора – сказала, что он действительно заботится о своих пациентах и помогает разобраться с любыми вопросами.

Когда я пришла в поликлинику, особой разницы с другими больницами я не заметила. Всё изменилось только тогда, когда мы начали разговор с доктором: он смотрел прямо в глаза, не перебивал, словно пытался понять не только диагноз, но и меня саму. И именно это сразу вселило уверенность – я почувствовала, что могу доверять.

Когда Андрей Валерьевич перелистывал мои документы, его взгляд неожиданно задержался на строках, где упоминалась авария и последующее лечение.

– Вижу, вы уже проходили лечение у нас, после аварии… Верно? – он поднял глаза на меня.

Я удивилась – оказалось, что именно в этой больнице я была после той аварии. Ведь память стерла почти все события до того момента, как я очнулась в белоснежной палате немецкой клиники. Я помнила лишь отдельные короткие эпизоды, которые были незначительными обрывками памяти.

– Возможно, – тихо ответила я. – После аварии память не восстановилась полностью.

Андрей Валерьевич кивнул.

– Я помню ваш случай. Я тогда только начинал работать здесь, был в составе группы, которая курировала ваше общее состояние. Конечно, я не был вашим лечащим врачом, но… я хорошо запомнил ту девочку, которую потом перевели в Германию для дальнейшей реабилитации. Рад видеть, что вы живы, здоровы и… прекрасны.

– Спасибо, – я смущенно опустила взгляд, – в Германии меня действительно поставили на ноги.

Он чуть улыбнулся, словно подтверждая свои слова:

– Да, именно это я и хотел сказать. Рад, что мы снова встретились при совсем других обстоятельствах.

Далее Андрей Валерьевич объяснил, что для планирования беременности нужно пройти комплексное обследование – стандартные анализы и осмотр, чтобы убедиться, что всё в порядке после травмы, даже если она была давно.

– Пройдите обследование, а потом приходите ко мне на приём, – сказал он мягко. – Тогда мы сможем обсудить дальнейшие шаги.

Я кивнула, ощущая одновременно лёгкое волнение и уверенность, что делаю всё правильно.

***

Андрей Валерьевич.

– Алло, это Андрей Валерьевич, врач из городской клиники, – в моем голосе ощущалась лёгкая дрожь. – Мне дали ваш номер много лет назад, сказали: если появится какая-то информация о Вере Морозовой, я должен сразу позвонить.

На том конце повисла короткая тишина, и только потом ответили:

– Степан. Я слушаю.

– Сегодня у меня на приёме была женщина, – я медленно перебирал в пальцах старую визитку, не веря, что она всё это время лежала в столе. – Фамилия другая, но по документам выяснилась, что это она. Та самая девочка, что попала к нам после той страшной аварии, когда ей было восемь.

– Вы уверены? – в голосе Степана зазвенело что-то острое, почти опасное. – Мы искали её больше десяти лет.

– Уверен. Я тогда помогал ей восстанавливаться… а сегодня она сидела напротив меня, взрослая, красивая. И, похоже, она не помнит… ничего, что было до аварии.

Степан тяжело выдохнул, словно за эти секунды вспомнил все годы поисков.

– Где она сейчас?

– Я расспросил, – живёт в России, недавно вернулась с мужем из Германии.

***

Макс.

В моем кабинете полумрак. Тяжёлые шторы пропускают лишь тонкие полосы света, ложащиеся на массивный дубовый стол. Бокал с коньяком в моих руках поблёскивает янтарём. В воздухе витает терпкий запах сигар, от пепельницы поднимается тонкий дымок тлеющих окурков.

Ярослав откидывается в кресле напротив, медленно покачивая бокал:

– Сколько можно, а? Прошло шестнадцать лет. Может, она тогда погибла. Ты же сам знаешь – шансов было не много.

Яр снова озвучивает свои мрачные предположения, и в комнате от этого веет тяжёлым, холодным воздухом.

Когда мне исполнилось восемнадцать и я мог свободно передвигаться, я отправился в город, где жила Вера. Адрес был мне известен. Дверь открыл мужчина и сухо сообщил, что квартиру они купили лет пять назад и никаких Морозовых он не знает. Я понимал: за эти пять лет Вера могла бы найти способ связаться со мной. Если она молчала – значит, могло случиться самое худшее. Но я не желал в это верить. Мне нужны были доказательства. Я ощущал, что она жива, но никак не мог подтвердить это.

Я молчу, глядя в напиток, пытаясь найти ответы там, где их нет.

– Жениться тебе надо, – продолжает Яр с усмешкой. – Аврора уже три года вокруг тебя кружит. Но нет… ты всё в прошлом живёшь.

Я усмехаюсь, но взгляд остаётся холодным:

– Аврора, конечно, бегает… но ничего не могу с собой поделать. Эти зелёные глаза… глаза Веры, появляются во снах почти каждый месяц. И каждый раз я просыпаюсь с ощущением, что упустил что-то важное.

Делаю глоток, тихо добавляю:

– Моя душа не спокойна. Я должен узнать, куда она пропала. Может, тогда… я смогу отпустить.

Потом поднимаю глаза на Ярослава:

– Ты же знаешь, мне было тринадцать. Что я мог тогда? Ничего… Жизнь казалась чужой, а мир – слишком большим и страшным. Родителей убили, когда мне исполнилось шестнадцать, – слова выходят сквозь зубы. – Отец кому-то перешёл дорогу. Я помню запах крови, крики соседей, и тишину после… такую, что уши закладывало. Два года в детдоме. Там я понял простую истину: если ты не дашь сдачи – тебя затопчут. Пришлось учиться драться, выживать, хитрить, держать удар.

Ярослав криво усмехается:

– Ну да, я помню твой первый бой. Тебя тогда трое прессовали, а ты выстоял. С этого всё и началось, да?

Я киваю, тяжело вздыхая:

– Только после восемнадцати, я смог наконец обрести хоть немного свободы, начал ездить самостоятельно на далекие расстояния, учиться распоряжаться жизнью и планировать шаги сам. Но Веру я тогда не нашел, конечно же. Потом армия. Горячая точка, грязь, смерть рядом – и чувство, что ты песчинка, которая всё равно должна держать спину прямо. А дальше… дальше пошли дела. Криминальные – чтобы не быть мальчиком для битья, чтобы доказать, что могу управлять. Ты ведь видел, как я пробивался.

– Видел, – Ярослав качает головой. – И как ты первую кровь стирал с рук тоже помню.

– Потом белый бизнес, – продолжаю я, вспоминая.– Чтобы прикрыть криминальный. И вот теперь я тот, кого боятся, к кому прислушиваются, чьё слово имеет вес – от политиков до тех, кто сидит в подвалах. Но… – я сжимаю бокал так, что костяшки белеют. – Зелёные глаза всё равно не отпускают. И я никак не найду их ни в одной женщине.

На миг замолкаю. Всплывает то самое чувство: маленькая ладонь в моей руке. Смех. Голос, который зовёт меня «Максютик».

– У меня есть связи, возможности… Помнишь, мы почти вышли на след? – я смотрю прямо в глаза другу. – Но он оборвался. Будто кто-то специально вычеркнул её из этого мира.

Ярослав откидывается на спинку, качает бокалом:

– И всё это время ты носишь в себе этот фантом.

Я не отвечаю. Взгляд потемнел, в молчании больше решимости, чем в любом клятвенном слове.

Мой друг на мгновение замолкает, словно перебирая мысли, а затем медленно переводит взгляд на папку с документами на столе:

– Ладно, вернёмся к делу… по поводу охраны завода «Северный Альянс» – ситуация напряжённая. Алекс недавно получил угрозу, завтра ожидается попытка рейдерского захвата. Тебе нужно лично присутствовать, чтобы координировать действия.

Я нахмуриваюсь, сжимаю кулак на столе:

– Знаю, у меня на месте будут ребята, но в таких делах лучше самому держать руку на пульсе. Это не просто охрана, это оборона. Если мы сейчас сдаём позиции – всё рухнет.

– Кроме того, вчера поступила информация, что конкуренты готовят ещё один «визит» к одному из складов на юге, который под нашей защитой. Надо усиливать охрану.

Я глубоко вздыхаю и киваю:

– Хорошо. Организуй встречу с начальниками охраны, завтра всё обсудим.

Ярослав берёт телефон, взгляд сосредоточен. Он нажимает кнопку ответа:

– Говори, Степан, – слышу его спокойный голос.

Я вижу, как он кивает, слушает, и вдруг его лицо расплывается в широкой улыбке:

– Точно? Отличные новости! Макс вышлет вознаграждение врачу, как договаривались.

Он отключается и смотрит на меня. Я поднимаю брови, недоумевая:

– Не понял, о чём вы?

– Кажется, твоя Вера объявилась, – тихо, но с облегчением произносит Ярослав.

Сердце словно взорвалось – бешено застучало, а пальцы непроизвольно сжали бокал, пока глаза наполнялись смесью надежды и дикой радости. Шестнадцать лет – целая жизнь – пролетели в пустоте, без возможности узнать хоть что-то о ней. И вот теперь… вдруг… она здесь. Живая. Реальная. Я чувствую, как в груди взрывается тревога, как будто время растаяло, и перед глазами мелькают все пропущенные моменты, слова, встречи… всё, что мы могли бы пережить вместе. Сердце не в силах справиться с этим наплывом эмоций.

Несколько мгновений я молчал, позволяя дрожи постепенно утихнуть, пока тело не стало вновь моим, и я смог сделать первый глубокий, ровный вдох, ощущая, как вместе с воздухом возвращается способность мыслить.

– Узнай всё, – произношу медленно, чётко, будто каждое слово весит тонну. – Адрес, работа, с кем живёт, чем дышит.

Яр внимательно смотрит на меня, словно наблюдает за моей реакцией на сказанное, фиксируя каждую секунду моего шока.

– И…?

– Пока не приближаться, – отрезаю. – Я сам скажу, когда.

– Все сделаем, раскопаем каждую мелочь, размер ноги и что ест на завтрак, не волнуйся, сейчас у нас есть за что ухватиться.

Я допиваю коньяк, ощущая, как горечь и тепло одновременно прожигают горло. На душе – не облегчение, а глухое, тяжёлое ожидание. Шестнадцать лет поисков, пустых следов, тупиков – и вдруг она появляется не во сне и не в воспоминании.

Я опускаю взгляд в пустой бокал и тихо, почти беззвучно говорю себе:

– На этот раз я не потеряю её.

***

Вера.

Я возвращаюсь домой, в руках пакет из аптеки и сложенный пополам лист – список обследований. Почерк врача аккуратный, почти домашний: каждая буква чёткая, будто выведена с заботой. Внизу – «удачи» и подпись. Слишком человечно для сухой медицины. И в его взгляде, когда он отдавал мне этот лист, мелькнуло что-то большее, чем профессиональный интерес. Секунда – и я снова увидела его пристально изучающие глаза.

В квартире пахнет обжаренным луком и специями. Этот тёплый запах встречает меня раньше, чем слова мужа.

Игорь стоит на кухне, в фартуке, сосредоточенно помешивая что-то в сковороде. Его плечи чуть напряжены, но в каждом движении – уверенность.

– Ну что, как прошло? – спрашивает он, не оборачиваясь.

– Получила список анализов, – кладу лист на стол рядом с вазой. – Врач сказал, что после прохождения всех исследований нужно прийти на консультацию.

Игорь поворачивает голову, улыбается уголком губ.

– Отлично. Значит, всё идёт по плану.

Я стараюсь ответить улыбкой, но мысли всё ещё цепляются за кабинет врача: как он через чур внимательно изучал записи в карте, как уточнил девичью фамилию… и как в тот миг изменился его взгляд.

– Милая, скоро будем ужинать, – говорит Игорь, вытирая руки о фартук, слегка подёргивая бровями, будто предлагает что-то интимное.

– Интересным? И чем же? – я прищуриваюсь.

– На набережной сегодня праздник, – он подмигивает. – Сходим, повеселимся?

– О, здорово! Я согласна.

…Через два часа мы уже катались на катамаране. Вечерний воздух пах рекой и сахарной ватой. Лодки скользили по воде, отражая гирлянды огней, перекинутых через набережную. Где-то рядом гремела музыка, смеялись дети, в небе вспыхивали первые фейерверки. Атмосфера была праздничной и лёгкой, будто сама жизнь решила подарить передышку.