Темный танец

Внутри меня словно прогремел гром. Сердце сжалось, дыхание прерывисто рвалось наружу, и в голове закружилось: «Как это возможно? Почему?» Пустота медленно заполняла сознание, холод пробирал до костей. Но вместе с этим ощущением был и странный эффект: я был жив, хоть и опустошён целиком.

Мы сидели так долго, не произнося больше ни слова, лишь всхлипы и тяжёлое дыхание разрывали тишину. Я впервые ощутил, как это – потерять всё, что дорого, и одновременно ощущать, что есть кто-то, с кем можно разделить эту боль. Бабушка держала меня, и в этом объятии был какой-то свет, маленькая опора, которая позволяла не исчезнуть совсем.

Я не сразу смог принять её слова.

– Нет… нет, это невозможно! – выкрикнул я, сердце бешено стучало. – Они не могли… это ошибка! Ты что, шутишь?

Бабушка сжала меня ещё крепче, но я вырывался, глотал воздух, пытался найти смысл в этом хаосе. Я спорил, кричал, возмущался – каждое слово разрывалось внутри, будто рвалось наружу с невыносимой силой. Мир вокруг стал чужим, непривычным, даже стены квартиры казались давящими, глухо гудящими.

Через несколько часов, когда гнев и страх начали ослабевать, я замолчал. Просто сидел, обхватив колени руками, глаза устали, сердце ещё дрожало, а разум отказывался впустить реальность. Внутри всё оставалось будто кипящим и бездонным: мысли плутали, не складываясь в осознанную картину, ощущения как будто разрывались на куски. Я не мог поверить. Я не мог принять.

С того самого момента я не мог произнести ни слова. Я не мог говорить. Слова, которые пытались прорваться, застревали где-то в горле, в груди, в сердце – как будто весь воздух внутри меня стал слишком густым, чтобы дышать. Я открывал рот, но вместо звуков выходила только тишина. Всё вокруг было странно далеким и одновременно гипертрофированно острым: бабушкины глаза, полные слёз, её руки, которые пытались меня удержать, – и я ощущал её тепло, и в то же время пустоту между нами, как будто мы оказались в разных мирах.

Внутри меня гудело что-то непостижимое. Сердце то билось безумно быстро, то замирало. Я чувствовал, как лёгкие сжались, грудь будто сдавило невидимыми тисками, а в животе скручивало от паники и ужаса. Я видел комнату, знакомые вещи, но они казались чужими, как если бы я смотрел на мир через плотную стеклянную стену. Я мог двигать руками, ногами, но всё было безжизненно, механически, как кукла.

Я спорил с собой и с реальностью, пытался прокричать «нет!», «это невозможно!», но звук не рождался. И вместе с этим приходило странное ощущение чужого тела – я понимал, что это моё, но не ощущал его по-настоящему. Я пытался дотронуться до бабушки, чтобы убедиться, что она реальна, что я реальный, но каждый её вздох, каждый тихий всхлип казался колючим, как если бы воздух вокруг был пропитан болью.

Прошли минуты, которые растянулись в вечность. Я замер, не в силах шевельнуться, не в силах дышать свободно, не в силах мыслить. Время будто остановилось, и я оказался в странном промежутке между прошлым и будущим – где их больше нет, где я один и потерян, где невозможно ни понять, ни принять.

Холодное утро пронзало меня насквозь, дыхание превращалось в лёгкий туман. Запах влажной земли и свежих цветов смешивался с тяжёлым запахом свежевыкопанных могил. Их хоронили рядом. Людей было больше, чем я мог представить. Я смутно помню, как всё происходило, последовательность событий и часов стерлась: только ощущения остались – как ноги дрожали от холода, как грудь сжималась, как сердце колотилось. Обрывки фраз попадали в уши, но не задерживались: «Скоро всё будет хорошо», «Держись, мальчик», «Прими наши соболезнования».

Бабушка держала меня за руку, её тепло слегка успокаивало, но внутри было пусто и очень одиноко. Люди вокруг шептались, кто-то плакал, кто-то тихо говорил молитвы, но всё это казалось далеким, будто происходило не со мной. Я ощущал странное онемение, одновременно пустоту и тяжесть – как будто меня разрезали на части. Моментами я ощущал, будто тело двигается и вовсе отдельно от меня, а я вижу все это со стороны.

И вдруг ко мне подошла женщина, которую я раньше не видел. Её взгляд был строгим, но добрым, в нём сквозила уверенность. «Ты знаешь, – сказала она тихо, чуть наклонившись ко мне, – человек такая тварь, чтобы ему не пришлось пережить, он всё переживёт, потому что деваться ему некуда». Она не задержалась рядом со мной, не выразила привычных уже соболезнований, которые, если честно, были уже тошнотворны, просто пошла дальше.

Слова ударили меня словно молотком. Сначала я не понял их смысла, не мог согласиться, хотел возразить, спорить, кричать. Но что-то в голосе этой женщины, в её уверенности и бескомпромиссной прямоте, впилось в память. Эта фраза словно отпечаталась во мне, чуждая и одновременно спасительная. Я не знал тогда, как сильно она поможет мне позже, в трудные моменты жизни, когда всё вокруг будет рушиться и казаться бессмысленным.

Я остался стоять, слушая, как звонят колокола, как тихо скрипит свежая земля под ногами, как шепчутся люди вокруг. Всё это – боль, пустота, холод и одновременно странное чувство отсутствия опоры, как это называется теперь. Чувство, будто земля ушла из-под ног.

И только через дни, когда тело и разум начали постепенно отходить от шока, я отчасти осознал: их действительно нет. Я вспоминал каждую деталь – запахи, свет, звук шагов по квартире – и всё это теперь стало воспоминанием, к которому невозможно прикоснуться. И это осознание не принесло облегчения, оно пришло как удар грома – резкий, больной, пронизывающий до костей.

Время шло, а я всё ещё молчал. Разговоры с бабушкой проходили мимо меня, её забота не доходила. Я ходил по квартире как призрак – жил, но не жил, дышал, но как будто поверхностно. Каждое утро, каждый звук, каждая тень напоминали о пустоте, которая образовалась внутри меня, но я не мог назвать её словами.

В один из дней бабушка взяла меня за руку и повела к маленькой церкви на кладбище, там были похоронены мама и папа. Я шёл за ней, ноги неохотно переставляли шаги, мир вокруг будто сжался. Воздух был прохладный, пахнул влажной землёй и цветами на могилах. Дорога казалась бесконечной, каждый шаг отдавался в груди странной тяжестью.

Когда мы вошли в церковь, внутри стояла звенящая тишина. Свет от высоких окон мягко ложился на каменные полы, а свечи на алтаре мерцали, бросая длинные тени на стены. В воздухе висел запах воска, старых книг и ладана – он колол в нос, будил тревожные ощущения, которых я никогда раньше не испытывал.

Я не понимал, что нужно делать. Мама и папа, которых я так ждал, исчезли. Внутри меня сжималось всё: горло, грудь, живот. Я пытался говорить, но слова не рождались. Бабушка шептала что-то успокаивающее, обнимала меня, и я чувствовал, как её дрожащие руки передают мне тепло, одновременно сжимая меня с силой, которая могла бы сломать. Мы вместе стояли, и тихий всхлип бабушки как будто эхом отозвался во всём теле. Священник начал говорить слова, которые я не мог полностью осознать. Их ритм и гулкий голос казались громом среди безмолвия. Я следил глазами за бабушкой, и, глядя на неё, пытался понять, что происходит. Но всё было невообразимо. Моё сердце билось, а разум упорно отказывался понимать реальность.

Когда нас вывели наружу, на кладбище, я впервые увидел их могилы. Земля была ещё свежей, влажной, на ней лежали букеты цветов. Воздух был холодным и острым, в нём витала тишина, такая плотная, что казалось, можно её потрогать руками. Я стоял, смотрел на пустые места, где должны были быть они, и впервые в жизни ощутил настоящую пустоту – ту самую, которую нельзя заполнить ни словами, ни объятиями.

Бабушка всё чаще уходила в церковь – сначала просто посидеть в тишине, поставить свечку, поговорить с батюшкой. Потом втянулась: службы, праздники, иконы в доме – всё это становилось привычным. И вскоре решила, что и мне пора «приобщаться к духовному». Так я оказался в воскресной школе. Нет, это не были самые радостные и счастливые годы. Но именно там, спустя время, я всё же снова заговорил. Пусть на этом пути было слишком много истерик, слёз и тишины, которая оглушала громче любых криков.

В церковной школе, как ни странно, я впервые узнал о танцах: в просторном зале ребята репетировали движения под музыку, и я, не отрывая глаз, смотрел на них. С того дня начались мои первые тренировки. Поначалу это были простые шаги, движения, которые казались мне почти невозможными. Но с каждым разом я чувствовал, как тело начинает слушаться, как внутри появляется странное чувство свободы. Танец стал для меня чем-то вроде дыхания – я мог выплеснуть через него всю боль, которая копилась годами, все воспоминания о пустоте, о страхе, о тех ночах, когда понимал, что потерял родителей. И пусть сначала это было совсем крошечно – несколько движений, пару упражнений, – я уже ощущал, что становлюсь живым. Живым и пустым одновременно, будто тело пробуждается, а душа получает возможность остаться в контакте с миром. Позже я понял, что танец держал меня на плаву, давал возможность не исчезнуть полностью, не улететь, как хотелось раньше, когда казалось, что весь мир отвернулся.

Сейчас, вернувшись в Москву и увидев бабушку, я невольно вспомнил похороны родителей, ту холодную утреннюю землю, запах ладана в церкви, первые шаги в воскресной школе и первые движения, которые сделали меня живым.

Кухня была просторная, с большим окном, через которое просачивался утренний свет. Запах свежего кофе наполнял пространство: кто-то уже готовил завтрак для всей семьи. Дети бегали туда-сюда, смех и гул разговоров смешивались с тихими разговорами взрослых. Бабушка сидела за столом, спокойно перебирая что-то руками, и её взгляд на мгновение встретился с моим – я прочитал в нем тепло и заботу.

Я кивнул всем, но почти сразу сказал: «Возьму кофе по дороге», – торопясь. Сердце слегка колотилось, словно это не просто утро, а первый день чего-то нового. Здесь, среди этой семейной суеты, я одновременно чувствовал себя как дома и чужим.

Я бросил взгляд на часы: пора идти. Сегодня мой первый день в академии, куда меня пригласили в качестве хореографа. Сам не знаю, как повезло такому, как я. Нет, я неплохой танцор, но постоянно ощущаю, что где-то есть кто-то лучше, сильнее, и мне приходится держать планку, держать себя…

Я вышел из дома двоюродной сестры и направился к машине, стоявшей во дворе на свежем майском утреннем воздухе. Солнце уже слегка прогревало асфальт, но по-прежнему ощущалась лёгкая прохлада. Дети махали мне с крыльца, сестра крикнула что-то в духе: «Хорошего дня!» – а бабушка тихо улыбалась, словно передавая внутреннюю поддержку. В доме сестры я остановился временно, благодарен ей за доброту и за отдельную комнату. Пока ищу жильё для себя, мне даже приятно оказаться внутри семьи, я успел забыть как это.

Машина была ещё холодная после ночи, я сел за руль, проверил зеркала, и лишь тогда провёл рукой по холодной коже руля, чтобы согреть его ладони. Включил двигатель, и мягкий рок, звучавший из магнитолы, заполнил салон, заставляя мысли немного успокоиться. Я настроил музыку на привычный плейлист: что-то, что всегда помогало держать концентрацию и одновременно не терять связь с собой. Открыв ворота, которые слегка скрипнули, и я медленно заехал на улицу.

В этот момент, глядя на улицу, я вдруг почувствовал странное сочетание волнения и тревоги: первый день в академии, новая ответственность, взгляд на часы, осознание, что путь только начинается. И всё же, пока машина плавно катится по утренней Москве, в моём теле возникает привычное ощущение контроля и собранности – медленно, шаг за шагом, я снова в игре.

Я вбил в навигатор ближайшее место, где можно выпить кофе, и нашел небольшой бар, который работает до 7 утра, довольно близко к Академии. По моим расчетам, от него ехать еще минут десять. Надеюсь, сотрудники не обидятся, что я забегаю прямо перед закрытием.

Я быстро припарковался, выбежал из машины и зашел в бар. За стойкой молодой человек лет двадцати восьми, с бейджиком «Алексей», протирал бокалы. Я подошел и спросил: «Можно черный кофе?» Алексей мягко улыбнулся: «Конечно, минуту». Потом уточнил: «Вы будете здесь или с собой?» – «С собой», – ответил я.

Забрав кофе, я выбежал обратно. Сделав первый глоток, понял, что московский кофе гораздо вкуснее, чем в Европе. Я был удивлен – обычный бар, а вкус просто впечатляющий. В тот момент я решил, что обязательно буду заходить сюда хотя бы за кофе.

Я доехал до Академии и пришлось объехать её вокруг, пока не нашёл парковочное место. Для сотрудников была отдельная зона, нужно будет уточнить правила на будущее. Закрыв машину, я подошёл к центральному входу. Дверь была тяжёлая, массивная, с витиеватыми ручками, и когда я её открыл, меня сразу поразили высокие потолки, золочёная люстра, переливавшаяся мягким светом, и величественный коридор, который пах новым ремонтом и стариной одновременно.

Я достал телефон, посмотрел сообщение: там был номер зала и краткая инструкция, как туда добраться. Пропуска у меня ещё не было, но охранник был предупреждён, так что проход прошёл без лишних вопросов. Я поднялся по лестнице, следуя указаниям, а коридор вокруг был почти пустым – редкие звуки шагов и лёгкий гул отдалённых помещений.

В конце коридора я заметил человека – кто-то стоял у двери, словно ожидал меня.

Я подошёл ближе и заметил девушку. Невысокого роста, с симпатичным лицом и слегка испуганными тёмными глазами. Каштановые волнистые волосы спадали на плечи, а на ней были обтягивающие лосины и свитшот, кроссовки. Всё привычное для танцовщицы – удобно, быстро, ничего лишнего. Даже несмотря на простоту одежды, угадывалась спортивная грация, характерная для тех, кто живёт танцем. Фигура, конечно, не бросалась в глаза сразу, но ощущалось, что каждая мышца привыкла к движениям, к ритму.

Я сделал паузу в шаге, будто бы сам себя останавливаю. О чём это вообще? С тех пор как я развёлся, ни о семье, ни об отношениях я всерьёз не думаю. Позволяю себе лишь мимолётные встречи, быстрые романы. В Европе их было полно. Но честно – ни одна европейская девушка не сравнится с русской: красотой, ухоженностью, вниманием к себе. Наверное, дело не только в привычках, а во мне самом – я тоже люблю следить за собой. Мне важно, как я выгляжу.

То, что считается нормой в Европе – небритые подмышки, ноги – это точно не моё. Я могу часами проверять своё отражение, устраивать себе мини-ритуалы перед зеркалом. И мне хочется видеть ту же аккуратность в девушке. Может, это странно, нарушает чьи-то свободы, но я никого не заставляю. Это просто моё мнение.

Девушка выглядела немного нервно и тревожно, что показалось мне странным. Я не мог залезть в голову незнакомке, но увидев её, сам ощутил лёгкую тревогу. И вместе с этим – странную непонятную симпатию, хотя мы ещё ни слова друг другу не сказали.

Вдруг из меня вырвалось: «Ты странная». Я даже не успел осознать, что сказал. Девушка посмотрела на меня, как мне показалось, с лёгким укором, и ответила: «Доброе утро».

Я представился. Она назвалась Анной. И мы вместе прошли в зал.

До начала репетиции оставалось около двадцати минут. Кроме Анны в зале никого не было, поэтому я решил размяться здесь, ведь дома я не сделал зарядку – боялся опоздать. Начал разминать мышцы, поглядывая на своё отражение в зеркалах, но взгляд всё время возвращался к ней.

Она тоже начала разогреваться, и в зеркалах я видел каждое её движение. То и дело моё внимание притягивалось к ней, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы отводить глаза. В ней было что-то необъяснимое, пьянящее, хотя за всё время она сказала мне меньше трёх слов.

До начала репетиции я не решался подходить к ней слишком близко, лишь сделал пару комментариев, едва заметных, просто чтобы обратить на себя её внимание. Сам до конца не понимал, что со мной происходит – давно я не испытывал такой симпатии. И вместе с этим где-то внутри возникало небольшое возбуждение и предвкушение.

В зал потихоньку начали приходить танцоры, и мы начали разминку. Я старался следить за всеми, подсказывать, корректировать, но взгляд мой всё время возвращался к Анне.

Она перекидывалась словами с другой танцовщицейт помладше, которая слегка опоздала на занятие. Анна постоянно хихикала с каким-то парнем, стоявшим неподалеку. Что их связывает? Казалось, это что-то лёгкое, почти шутка, но что-то внутри меня задергалось – едва заметный укол ревности. Неприятный, странный, непривычный. Как будто мне вдруг стало важно, что внимание Анны хоть на мгновение задержалось на другом.

Я пытался отвести взгляд, сосредоточиться на разминке, на её движениях, на её реакции, но сердце реагировало слишком остро. Она выделялась в этом зале, и чем дольше я наблюдал, тем сильнее ощущал, что не могу её просто игнорировать.

Я почувствовал, как странная дрожь пробежала по телу, но тут же остановил себя. «Да о чём ты вообще думаешь?» – внутренне упрекнул я себя. «Ты приехал сюда работать. У тебя совсем другие цели. У тебя уже есть сын, и больше тебя не интересуют отношения».

Я глубоко вдохнул, отпустил раздражение и лёгкое волнение. Сосредоточился на разминке, на движениях Анны, на том, как она слушает мои указания. Работа. Вот что здесь главное. Всё остальное – неважно.

У нас была общая группа в мессенджере: все организационные вопросы решались через чат, рассылки и объявления. Но периодически я позволял себе отправлять Анне личное сообщение организационного характера – чтобы она не забывала про меня. Ничего лишнего, только рабочее, но все же. Я прекрасно понимал, что в Академии любые личные контакты между сотрудниками строго-настрого запрещены, и меня сразу предупредили. Любое отклонение могло выглядеть непрофессионально, могло подставить меня и… её. Но в глубине я чувствовал странную необходимость – как будто этот маленький контакт поддерживал невидимую связь, которую мне не стоило игнорировать. Я ловил себя на мысли, что баланс между профессионализмом и личным интересом к ней становится едва уловимой границей. Грань тонкая, почти прозрачная, но с каждым сообщением я понимал: пересекать её нельзя, иначе последствия могут быть слишком болезненными.

Мои мысли прервал сигнал сообщения.

Игорь Степанов:

Доброе утро, Максим. У нас планируется выступление для спонсоров Академии через 4 недели. Мы будем отбирать пары для дальнейшего сотрудничества. Прошу организовать парные репетиции, распределить танцоров и подготовить их к выступлению. Кроме того, знаю ваш талант – хотелось бы, чтобы вы тоже приняли участие. Это важный шаг для Академии, гонорары значительные. Подробности обсудим позже.

Я прочитал сообщение и на мгновение остановился. Выступление для спонсоров через четыре недели, отбор пар… Хм, интересно. Как раз не хватает пары одной танцовщице. Значит, поставлю себя к Анне – как бы случайно. Отличная возможность не только профессионально работать, но и получше её узнать.

Я улыбнулся собственной смекалке и быстро набрал ответ:

«Доброе утро, Игорь, принял.»

Мысль о предстоящих репетициях заставила сердце биться чуть быстрее. Это будет шанс проверить химию на парных танцах и понять, как мы можем взаимодействовать на сцене.

После этого я долго думал, что бы такое написать Анне, чтобы зацепить её. Прямо говорить не хотелось, но я был так рад, что хотелось поделиться этим отдельно. Я решил не ограничиваться обычным приветствием и набрал:

«Сегодня будем работать в паре. Готовься к близкому взаимодействию.»

Было интересно, как она отреагирует. Сообщение она прочитала, но ответа я так и не получил.

Пора выдвигаться на репетицию. Я глубоко вдохнул и понял, что впереди будет действительно интересный день.