Сумрачный странник

Владимир Дружинин

Сумрачный странник

Глава 1

– Проклятая ведьма… – просипел старик и судорожно втянул воздух. Вдруг что-то булькнуло в его горле, и он закашлялся. –… сучье отродье, гадина…

Лаарду больно было смотреть, как умирает его отец, он не хотел этого видеть. На его глазах исходила слюнями и соплями дряблая жаба, которую хотелось раздавить. Однако ум упрямо рисовал перед ним могучего человека, задорно смеющегося, широко размахивающего руками и зовущего Лаарда к себе. Лаард закрывал глаза и видел умершее многие годы назад, открывал – и видел умирающее сейчас. Он не хотел видеть вовсе, он не хотел быть, но его желание никак не исполнялось, и поэтому через прерывистые извержения слов старого рыцаря он слышал шелест в голове: «Я должен».

Я должен сидеть здесь, потому что это мой отец. Потому что я отдаю ему долг. Потому что я выказываю свое уважение. Потому что, кроме меня, у него ничего нет, и, если я уйду, вся его жизнь окажется напрасной. Я должен.

–… дрянь… Она забрала у меня все… Она… Она забрала у тебя все…

Лаард перевел взгляд с рук отца на его глаза и тут же об этом пожалел. Старик заметил это и как будто оживился.

– Да-да, она забрала все и у те… тебя… Ты ее не помнишь, но это она… да, ты же еще не родился, это… она прокляла тебя и наш… меня и наш род…

Лаард не слушал безумные речи умирающего. Они были вторичны и вторичны от самих себя. Все умирающие, верно, винят Смерть в своей кончине. Только у кого-то Смерть с лицом злейшего врага, у кого-то – подлой жены или предателя-друга, а у нас вот выдуманная ведьма. Эти обвинения не миновали и отца. Жаль. Жаль, что он повторяет их снова и снова.

– Сыын, – просипел старик. Лаард невольно зажмурился. Зачем напоминать мне о том, что я сын тебя, тебя, ничтожества, которое даже умереть с честью не может.

Ему сразу же стало стыдно за свои мысли, он открыл глаза и придвинулся к отцу. Тот заметил это, и тоже попытался придвинуться к сыну и, несмотря на то что в покоях были лишь они вдвоем, попробовал перейти на шепот, так что Лаард почти перестал слышать его.

–… с серыми глазами и черными витыми… волосами… най… ице… она там, когда мы… найди и… и УБЕЙ, УБЕЙ – Лаард вздрогнул, а отец вновь зашелся кашлем. Шумно переведя дыхание, он продолжил, – ты должен ее убить, это она… она прокляла наш род, грязная… тварь…

Опять. Опять то же самое. Лаард повел плечами, собираясь снова откинуться на спинку стула. Но старик как будто вспомнил намерение, которое придало ему сил и, сосредоточившись, набрав воздуха, начал:

– Послушай, сын, ты должен убить ее, без этого проклятие с нашего рода не снять. Ты убьешь ее, и наш род сохранится, наш род не забудут – речь старика ускорялась – ты должен убить ее, поклянись мне в этом, поклянись!

Лаард резко качнулся обратно. Он словно проснулся: мысли, тяжело ворочаясь, неловко принимали нужные формы.

– Но отец… как? Кого я должен убить? – старик захрипел – Ведьму? – выпалил Лаард – Но как я ее найду? – наконец сообразил он – Должен ли подтвердить колдовство инквизитор? На кого я оставлю замок? Если я погибну, наш род прервется – Лаард схватился за возможность засыпать старика вопросами, чтобы не давать ненужную, глупую, заведомо невыполнимую клятву. Однако старик упрямо замотал головой.

– Девушка с серыми глазами…

– Сейчас почти у всех серые глаза.

– Нет! У нее глаза серые, они, они светятся серым, а волосы черные, чернее ночи, витые, не нужен инвкизитор, ты узнаешь ее, поймешь, что это она, только ищи ее. Она не похожа на мать… Мортен вернется и присмотрит за замком, но ты должен защитить честь рода, имя его не должно быть забыто, поклянись мне, ты должен, ты должен, поклянись!

Лаард застыл с широко раскрытыми глазами. Напор отца подавил его волю и скрючил его тело: в неестественной, сведенной позе, покинутый мыслями, он катал во рту пустые вопросы: «Зачем?», «Какое проклятье?», «Какая ведьма?», «Откуда она?», «Когда?..» – но не мог их задать, чувствуя, что старик на них не ответит, сидел, слыша раздражающий шум в ушах и назойливое «должен!», «поклянись!», пока наконец не осознал, что ясные, молящие карие отцовские глаза ищут ответного взгляда.

В них сейчас вся его жизнь. Возьму я ее или она исчезнет напрасной?

– Клянусь, – выдавил Лаард.

– Клянись отомстить за меня и за род, и убить ведьму.

– Клянусь.

– Поклянись памятью матери, поклянись кровью, родом, честью, – почти продышал отец.

– Клянусь!

– Хорошо… Ступай… Мне нужно отдохнуть.

Лаард встал, поклонился и вышел из покоев. Перед тем как переступить за порог, он обернулся и бросил взгляд на отца. На белоснежной постели грязным пятном расплывалось тело некогда сильного мужчины.

За дверью, во дворе замка ютились убогие домишки, стянутые каменным обручем крепостных стен. Низкие и перекошенные, они, казалось, подпирали друг друга в буре несчастий, загнавшей их в тесную клетку. Сначала выгорело солнце: усталым, ослепшим глазом оно повернулось к людям. Почти сразу стало холоднее, посевы промерзали, люди стали слабеть, заболевать и умирать, не в силах согреть ни себя, ни землю. У немногих крепких выживших дети рождались маленькими и хилыми, с белесыми, ломкими волосами и пепельными глазами. Растить хлеб и кормить семью стало почти невозможно, гораздо проще было забирать все нужное силой. Люди двинулись. Королевства рухнули.

Однако жизнь, вопреки здравому смыслу не прекратила свои мучения. Люди забились в города и замки и стали строить новое общество на обломках старой культуры. Кочующие разбойники изнемогли в противостоянии с каменными великанами и либо присягнули им на верность, либо умерли. Новые отношения стали объединять разрозненные крепости. Торговля дала средства на восстановление, она же спустя время потребовала вернуть долг. Началась новая война.

Лаард помнил, что раньше дома стояли и вне крепости. Когда он был маленьким, это были рослые парни, младшие братья великана-замка. Но пока он рос, они усыхали: разграбленные проходящим мимо войском, проданные за долги хозяином, опустевшие от вновь случившегося неурожая. Они мельчали, пока не смогли заползти в объятия брата, скорбно смотрящего на слабость своих близких. Он защитит их, если они смогут поддержать его.

Мельком взглянув на дома, Лаард почувствовал все усиливающуюся жалость. Ему было безумно жаль отца; ему было стыдно за то, что он не хотел выполнять его просьбу, может быть, последнюю; и теперь ему было жалко все эти маленькие перекошенные домики, хотя он и сам толком не знал, почему. Он глубоко вздохнул.

Человек должен умереть, чтобы не видеть смерть всей его жизни: дома, друзей, родных. Даже если они так же не умрут, они не смогут оставаться вечно такими, каких человек их любит. Такие, какими их любит человек, они умрут и переродятся другими, уже не нужными. Смерть – это остановка вовремя. Какая же чушь!

Лаард закрыл глаза, медленно втянул в себя воздух, а затем с шумом выдохнул. Невыполненная клятва – тавро позора; нарушивший священный обет не достоин носить имя человека. Клятву нужно выполнить во что бы то ни стало. Лаард смутно ощутил некую досаду, однако сразу же подавил ее. Нужно найти ведьму.

Лаард никогда не видел ведьм, хотя, конечно, слышал об их преступлениях против людского рода. Сам он не видел ведьм, но знал людей, которые видели их или, по крайней мере, говорили, что видели. Лаард не не верил в ведьм, он воспитывался в духе отвращения к этим созданиям, в атмосфере страха и непоколебимой убежденности в их могуществе. Однако когда он подрос, он все меньше и меньше обращался в уме к злодеяниям колдуний, все меньше всплывали в его воображении сцены грязного, кровавого ведовства, обрекающего людей на мучительную гибель. В обществе отца не было места рассказывающимся шепотом историям о бессилии и горе: причитать и бояться – удел слабых. Ведьмы, далекие и давнишние, превратившиеся лишь в сухой набор звуков, вдруг напомнили о себе. Лаард верил в ведьм, но не верил, что они могут повстречаться в его жизни.

Он спустился по каменной лестнице во двор, и отправился через тесные улицы к противоположной башне. С чавканьем погружая сапоги в бурую слякоть, Лаард шел туда, где прошло его детство. Он мог пройти и по стене замка, избегая ненужных взглядов крестьян. Кто-то боялся его, кто-то искренне ему сочувствовал, а кто-то скорбно тупился лишь из приличия, веками складывавшейся установленной традиции. Скорее всего, эти чувства вместе в той или иной мере были в каждом встречном ему человеке, однако ни то, ни другое, ни третье не были нужны Лаарду. Он хотел бы побыть в одиночестве, но именно поэтому избрал самый людный путь.

Сбежать от людей – слабость.

Тяжело вытаскивая из грязи ноги, проталкиваясь между заполонившими худые улицы людьми, Лаард добрался до башни.

– Здравствуй, Лаард. Как ты вырос… Долго же ты не появлялся у старой няни. Забыл, небось, как зовут бабку… – скрипучий голос повстречал его у двери в башню. На лавке у дома напротив сидела седая сухонькая старушка со спицами в руках. Лаард подошел к ней.

– Конечно, нет, Зольда, как я мог забыть свою любимую няню.

– Забыть – не забыл, только не вспоминал, верно? Ну-ну, я не ворчу, молодость не должна думать о старости, иначе и жить некогда будет. Слышала я, его благородие сир рыцарь в недобром здравии?

– Да, Зольда, боюсь, это так.

– Бояться не надо, мой мальчик, все в руках Провидения. Если время пришло, оно подпустит Смерть к сиру, и так будет с каждым из нас; это неизменно, и от того, боишься ты или нет, Провидение не изменит своего решения.

– Да, няня, наверное, ты права.

Лаард опустился на лавочку подле старушки. Они молчали. Лаарду стало вдруг неуютно, он должен был спросить про ведьму, но под ребрами внезапно появилась противная пустота, и вопросу не на что было опереться.

– Дитя, тебя что-то гложет, не так ли? – тихо спросила Зольда, наклоняясь к Лаарду.

–Да… Знаешь, отец… Знаешь ли ты о ведьмах, нет, знаешь ли ты о ведьме, с которой был знаком отец?

Старушка медленно откачнулась от него и слегка задвигала челюстью, словно пережевывая вопрос. Наконец она вздохнула и заговорила.

– Ведьма, говоришь? Так когда-то твой отец называл свою невесту, твою матушку. Он шутил, конечно, говорил, что она слишком красива, что такого не может быть, а она просто околдовала его. Он очень любил твою маму.

Лаард ссутулился и выдохнул.

– Как, как она выглядела? – он уже знал ответ на этот вопрос.

– У нее были серые-серые глаза, совсем не такие, с какими рождаются сейчас, нет. Они будто прозрачными, ясными, ярко-серыми. Наверное, серые драгоценные камни выглядят так… А волосы, волосы были настоящие черные, без всякой сажи… – дальше Лаард не слушал. Его опасения подтвердились.

Все это был бред. Бред умирающего. Но разве тогда клятва действительна? Разве клятва в деле, где ты не знаешь всех обстоятельств, настоящая? Хватит! Это отговорки трусов.

– Знаешь, Зольда, отец попросил меня найти ведьму, которая выглядит совсем, как ты описала, хотя он говорил, что она совсем не похожа на мать. Он потребовал клятву, и я поклялся ему в том, что я ее убью.

Няня бросила на Лаарда долгий, внимательный взгляд. Она покачала головой.

– Клятва, данная отцу на смертном одре, священна. Ты связал себя ей по рукам и ногам. Тяжело сказать, можно ли ее выполнить вообще, но ты должен постараться.

– Да, няня, я должен.

– Нет смысла пытаться скрыть эту клятву, в нашем мире священные вещи нельзя утаить, они обладают большими, чем человеческие, силами. Не люди создают их, это они управляют людьми. Что же до ведьмы… Я знаю предания, что ведьмы могут принимать различный облик, путешествовать. В этом им помогает Злой Умысел и Попущение Справедливости. Может, какая-то ведьма явилась твоему отцу в облике твоей матери, но он все равно понял, что это колдовство.

– Может быть… Но где мне ее искать? Ведь ведьмы живут везде.

– Ведьмы живут везде, это так, но больше всего их в столице. Много богатства, много людей; творить злодеяния сподручнее всего там.

– В столице находится сердце инквизиции, разве не будут бояться ведьмы бесчинствовать у нее на глазах?

– Инквизиторы слепо поклоняются Справедливости, не веря, что есть и другие силы, они думают, что Справедливость охватывает все уголки жизни. Может, они и правы. Но в мыслях они неповоротливы и упрямы, такими легко управлять… Но я ничего не знаю, это лишь мои догадки, догадки старенькой няни большого мальчика, попавшего в неприятность.

Лаард невесело усмехнулся. Они снова замолчали. Лаард, обдумывая сказанное, в то же время не думал ни о чем: мысли пустыми словами звучали в его голове. Зольда тихо сидела рядом, поглаживая пряжу. От разговора с человеком, который бесконечно и бескорыстно любил его, Лаарду стало легче. Наконец он сосредоточился.

– А скажи мне, старенькая няня, в чем сон, который мне недавно привиделся. Я косил траву, зеленую, высокую, какой я не видел уже долго. Что же это, я потеряю титул и стану крестьянином? Трава зеленая, потому что закончилась война; вернулся с нее Мортен, захватил власть, и сделал меня пахарем, а, как ты думаешь?

– Ах, мой мальчик, хорошо, что ты снова весел. Веселье, как витраж, красит человека и позволяет ему не видеть серости жизни. Что ж сон? Может, ты и прав, а может, и нет. Может, тебе просто хочется косить траву, ведь ты же никогда не прикасался к косе и даже не знаешь, каково это. Как бы то ни было, нет смысла гадать о сне, то, что суждено, сбудется, и ты поймешь, что значило предзнаменование.

– Какой же смысл в предзнаменовании после события?

– В том, чтобы корить себя, мой мальчик, что ты знал и ничего не сделал или сделал не так. Шучу-шучу…

– Господин Лаард! – пока они разговаривали, к лавочке подбежал мальчик. Запыхавшись, он встал в грязь на одно колено и продолжил – Господин Лаард, ваш батюшка умер!

Глава 2

Черная слеза похоронной процессии медленно вытекла из башни-глазницы и потекла прочь от замка. Погребальный костер освободит близких от необходимости вспоминать о человеке по обычаю в памятную дату посещения могилы. Такой вызов Устою, выстраивающему жизнь поколений, бросил бесстрашный рыцарь. В ответ Устой изъял его из общей памяти: нет ни могилы, ни праха, ни тех, кто смог бы что-то рассказать о нем. А был ли рыцарь? Пожалуй, что и нет, был лишь чей-то сын и чей-то отец, некий предмет, звено цепи поколений, узел родового дерева, который невозможно подписать и который мыслится лишь теоретически. Устой, правящий вечностью, просто уничтожил его.

Рыцарь не думал об этом, бесстрашно завещая сыну сжечь тело. В мире, где нет места живым, нечего хранить мертвых. Подспудно эта мысль преследовала каждого, но никто не хотел озвучить ее даже про себя. Однако каждый признавался, что нарушать заведенный издавна порядок – дело дурное, грозящее бедой. «Больше мы так делать не будем» – как бы решали все, и Устой, встряхнув людей, вновь гнал их дальше.

Бутон пламени хищно проглотил подношение и осыпался лепестками пепла. Скорбящие, чья скорбь уже покрылась пленкой собственных забот, поплелись обратно. Лаард задумчиво толкал грязь ногами, двигаясь к замку. Плакальщиц не было – народ недоволен. Отец, при жизни не увлекавшийся соблюдением обычаев, и после смерти продолжал их избегать. Конечно, никто не скажет прямо, что Лаард из рода святотатцев; никто не скажет, что у него нет денег на достойные похороны; никто не скажет, что он не уважает отца. Никто не скажет, но все подумают. Неудачно ты умер, отец.

Отец учил его не считаться с традициями. Мир разваливается и возводится заново, раз за разом, какие здесь традиции, они умирают вместе с миром. Однако в рушащемся мире только обычаи были чем-то постоянным и известным. В хаосе и безнадежности они все больше привлекали людей, гарантируя хоть какую-то определенность. Состарившись, отец не заметил этого, сознанием он так и остался в водовороте истории, воспитывая в том же духе и своих детей. Неудачно ты жил, отец.

Но что это? Опять, опять неблагодарные, постыдные мысли, порочащие честь любого человека. Не то, совсем не то… Лаард одернул себя и зашел в замок.

День за днем светила ковыляли с востока на запад и с запада на восток. Серая земля держала впроголодь чахлую траву, покрывавшую равнины. Люди с тупым остервенением всаживали железо в еле живую почву. Люди с усталой радостью втыкали железо в обреченные тела. Все это мало заботило Лаарда: несмотря на то что он вступил во владение замком, обязанности управления, которых он ждал с отъезда Мортена, никак не могли увлечь его. Каждый день он говорил себе, что глупая клятва мертва вместе с отцом, что следовать ей вовсе не обязательно и глупо само по себе. Но каждый раз, когда он встречался взглядом с чьими-нибудь серыми глазами или видел черные волосы, внутри него противно пустело. Он начал ловить себя на мысли, что избегает появляться в дальней части замка. Лаард боялся встречи с Зольдой, пусть и не признавался в этом себе.

Сколько дней минуло со смерти отца? Кажется, много, хотя, наверное, не больше недели. Произошедшее позавчера кажется более далеким, чем события годичной давности. Давнишнее прошлое вспышкой озаряет память, заслоняя настоящее, овладевает разумом. Если его не подавить, не засыпать ворохом недавних впечатлений и надежд, оно станет настоящим. Я помню. Прошлое начнет повторяться, оно случится еще раз.

Я помню, как отец учил меня не бояться трудностей. Только слабаки отступают при виде сложности, только бабы бегут от нее. Только трусы не доводят дело до конца. Я падаю с лошади. Отец отбрасывает стремена, и я скачу без них. Ветер – канава – баба! – ветер – канава… А ведь без отца, я бы ничему и не научился. Я не трус. Не могли тысячи предков жить для того, чтобы я родился трусом.

Лаард поднялся с некогда отцовского ложа, распахнул дверь и зачавкал сапогами по направлению к старухе.

– Ах, вот и ты, мой мальчик… Тяжело-то тебе без отца?

– Оставь, Зольда, я пришел просить совета.

– Я знаю, мой милый, я знаю. Я давно этого ждала.

– Значит, я должен был прийти? – голос Лаарда не выражал ничего. Одна мысль подавила в нем все остальные, он заставил ее подавить. Сейчас ему нужен был лишь один результат.

– Ты герой, а герои никогда не убегают от своей судьбы.

– Спасибо, не стоит, – Лаард собрался с духом. – Скажи мне, ты ведь хочешь, чтобы я поехал исполнять свою клятву, клятву, данную случайно, без умысла ее исполнять, только для того, чтобы успокоить отца, – Лаард наконец поднял взгляд на няню, – ты ведь знаешь, что я, скорее всего, не вернусь, из таких дел не возвращаются, а замок тем временем будет стоять один, без хозяина. Этого ты добиваешься?

Старое лицо няни оставалось спокойным. Она, помедлив, ответила.

– Лаард, ты злишься, это понятно. Но пойми: все уже решено. Связи, накладываемые клятвами нерушимы, и ты это знаешь. Ты знал, что ты выполнишь клятву, когда давал ее. Ты знал, что ты дашь клятву, если отец будет умирать, просто не говорил себе. Ты был воспитан так. Ты еще одна история, которая только сейчас пишется, и которые няни будут рассказывать своим детям…

Лаард внимательно слушал. Да, я герой истории. По его телу разливалась приятная теплота от осознания того, что все уже действительно решено, и что ему нужно просто сыграть приятную роль героя и войти в историю, стать бессмертным, обессмертить свой род. Да, предки будут мной гордиться, потомки…

– Хватит! – Лаард вдруг понял, что ему льстят, говорят то, что он хочет сейчас услышать. – Никто обо мне не узнает, если я умру, а мой замок будет разрушен.

– Ты не умрешь, а замок простоит и без тебя. Мортен скоро вернется.

– Мортен мертв!

– Нет, ты сам в это не веришь, ты чувствуешь, что он жив, это чувствую и я.

– Скажи, он тоже герой твоей истории?

– Он герой своей истории, и историй тех, с кем он встретится. Нет, он жив, мой мальчик, он вернется, и ты увидишь его. Ты вернешься, а он будет ждать тебя. Так суждено…

Лаард снова поддавался голосу няни. Он не хотел сопротивляться. С детства он верил этому голосу, хотел ему верить и сейчас. Этот голос часто рассказывал разные истории: про ведьм, про рыцарей, про клятвы. Как тогда было хорошо, тогда все была правда. Как хочется все это вернуть… Лаард чувствовал, как решительность покидает его, уступая место печальной мягкости. Но он еще не сдался.

– Откуда ты знаешь, что суждено? Кто дал тебе это знание?

– Все истории когда-то уже произошли. Сейчас они просто повторяются. Зная предания, можно знать будущее. Да, истории повторяются, хоть и меняются герои, места, но суть остается та же. Ты устал, мой мальчик.

Лаард устал. Нелепая клятва, нянины сказки, смутные ощущения на самом дне сознания, требующие какого-то действия. Все это страшно терзало Лаарда, не давало ему покоя, занимало все его мысли дни напролет. Больше так быть не может, пора это прекращать. Я должен отцу. Я должен истории.

Сборы не были долгими. Водрузив на себя кирасу, поножи, плащ и кинжал, Лаард сел на коня. Перед этим он осмотрел животное и усмехнулся. На спине рыцаря висел родовой щит, на обратной стороне которого, прижимаясь к телу Лаарда, была нарисована цветущая роза – символ полного жизни мира, ставший насмешкой из прошлого. Меч, запасы провизии и прочий скарб были отданы оруженосцу, сыну крестьянина. Хотя и не было объявлено, куда и зачем направляется рыцарь, Хаакен, сын Трона, как он сам представился, вызвался стать верным слугой. «Хороший мальчик, он играл с тобой, когда твой отец этого не видел» – так сказала о нем Зольда.

На мече также была выгравирована роза.

– Смотри, этот меч значит больше, чем ты, и все поколения твоей семьи, это символ моего рода, – ровным голосом проговорил Лаард, вручая меч оруженосцу.

– Конечно, ваша светлость, я буду заботиться о нем больше, чем о собственной жизни! – горячо ответил слуга.

Лаард задумчиво посмотрел на него. Хаакен был крупным, но слегка рыхлым парнем, он явственно расширялся к тазу. Жидкие светлые волосы покрывали его голову, и слегка шевелились от ветра. Кроме этого, они дохлой гусеницей расположились у него под носом и вдобавок ко всему сокрыли кожу на руках. Кожа Хаакена на ладонях была грубой, почерневшей от постоянной работы с землей, но при этом она словно обтягивала мешочки с воздухом на кистях, так что руки его казались мягкими. Лаард вздохнул. Ладно, сойдет и этот.

Они выезжали на рассвете. Весь замок провожал их. «Как на войну» – вяло подумал Лаард. Зольда напутствовала их, желала удачи, ей вторил тощий старичок, бывший у отца казначеем. Лаард не слушал их.

Рыцарь и оруженосец въехали в туман. Двигаясь в грязной влажной белизне, Лаард делал попытки осознать происходящее. С момента, как он решился начать путешествие, гложущие его чувства вдруг затихли. Однако на их месте не появилось ничего нового. Голова Лаарда неприятно пустовала, как бы он ни пытался развести в ней огонь мысли; лишь на самом дне сознания, где-то под ребрами как будто что-то лежало.

Куда я еду? В столицу. Зачем я еду? Не знаю… Все эти потуги придумать хоть что-нибудь, заставить себя думать выглядят жалко. Как будто бросаешь слова в пещеру, отзывающуюся эхом, и чем больше говоришь, тем больше сам себя глушишь.

Туман не способствовал умственной деятельности. Лаард начал разглядывать его, серые завихрения, проплывающие мимо. После долгого наблюдения за туманом, начало казаться, что он не просто движется, но принимает различные формы. Лаард начал высматривать знаки и искать в них смысл. Ему казалось, что прямо сейчас этот туман решит его судьбу, укажет путь, объяснит, что делать. Лаард верно терял связь с действительностью, туман заползал в его череп через нос и уши. В сером безмолвии только мерный цокот копыт свидетельствовал о настоящем мире, но Лаард не слышал его.

Подул ветер, туман стал рассеиваться, Лаард стал приходить в себя. Он не помнил ни дороги, ни знаков, ни мыслей. Только ощущение противной липкости. Лаард обернулся назад – слегка поодаль ехал Хаакен. Замка не было видно.

– Где мы? – бросил он через плечо оруженосцу.

– Не знаю точно, сир, но, верно, недалеко от замка. За туманом не было видно дороги, хотя мы, мне кажется, проезжали один или два спуска и два, может, три подъема…