Последний адюльтер

Александр Телегин

Последний адюльтер

В прохладный солнечный день в самом конце лета я сел в автобус, отходивший, в К… Моё место было предпоследним в левом ряду. У окна сидела женщина лет тридцати пяти.

– Разрешите?

– Пожалуйста, ваш билет вам разрешает.

«Красивая!» – подумал я, садясь рядом.

Забыв о приличиях, ещё раз взглянул на неё. Чистое белое лицо с правильными чертами; высокий лоб, блестящие чёрные волосы, собранные в тяжёлый хвост на затылке; большие тёмные глаза, тонкая морщинка под ними, вероятно, наметившаяся от частых улыбок; чёрного бархата брови вразлёт.

На женщине была лёгкая белая куртка, на коленях лежала сумочка, которую она придерживала правой рукой, а левым плечом она прижималась к окну.

Некоторое время мы ехали молча. Автобус поминутно останавливался и подолгу стоял в послеобеденных пробках. Женщина смотрело в окно, и я видел только смутное отражение её лица на стекле. Мне показалось, что в глазах у неё застыло что-то очень горькое.

Впереди нас сидел подросток лет пятнадцати. В ушах у него торчали наушники от плеера, и он раскачивался в такт одному ему слышной музыки.

В автобусе были свободные места, соседние сидения в правом ряду были свободны.

Мне очень хотелось поговорить с незнакомкой, не обращавшей на меня никакого внимания. Я наконец решился и спросил:

– Вы далеко едете?

– До К… А вы?

– И я туда же.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Морщинка резче обозначилась под глазами. Мне показалось, что из её чуть прищуренных тёмно-серых глаз на меня полился тёплый свет.

Что-то волнующее, радостное шевельнулось у меня в груди, и захотелось, не отрываясь, смотреть в её глаза.

– Вы живёте в К…? – спросил я только для того, чтобы она снова не замолчала и не отвернулась к окну.

– Я там жила, но сейчас живу в Городе.

– Наверное, у вас в К… остались родственники, и вы едете к ним в гости?

– Нет, я еду по другой надобности. Год назад у меня умерла мама, и я еду продавать её квартиру. А вы, простите, зачем едете?

– Меня выперли с работы. В К… надеюсь найти новую.

– За что же вас выперли? Вы не похожи на пьяницу и нарушителя трудовой дисциплины.

– Вы угадали. Я действительно не пьяница и не нарушитель. Дело в том, что я работаю врачом, а в нашей профессии всегда есть причина, чтобы создать подчинённому невыносимо лёгкие условия. От нас требуют выполнения планов. Требуют, чтобы мы зарабатывали деньги для больницы. Каждую пятиминутку только и слышишь – деньги, деньги, деньги! Почему мало посещений?! Вы мало зарабатываете денег для нашего учреждения! Покажешь больше посещений, – обвиняют, что плохо ведёшь профилактическую работу – «Почему растёт заболеваемость? Почему мало диспансерных приёмов?» Покажешь снижение заболеваемости – скрываешь заболевших, создаёшь резервуар инфекций. Что бы ни сделал – всё равно виноват. Главврач у нас женщина. Она невзлюбила меня за что-то. Задолбала придирками. А у меня в К… друг-однокурсник работает главным врачом. «Приезжай, – говорит, – ко мне. У нас и президентские платят, и на полторы ставки могу устроить – будешь получать не меньше, чем в городе». Я и решил поехать. Друг-то не даст меня в обиду. Мне главное, чтобы не придирались и на душе было спокойно.

– Не позавидуешь вам. Хотя врачи бывают разные. Мне встречались и хорошие.

– Есть, конечно, и замечательные эскулапчики, но система их затюкала. Взбесишься от требований. Не успеешь к одним привыкнуть, ан новые тебе выставляют.

– Сочувствую.

– Спасибо. Нам ведь долго ещё ехать. Не мешает познакомиться. Меня зовут Валерий – Валерий Васильевич.

– А меня Катя.

– Екатерина! Замечательное имя. И так вам подходит. Будто специально для вас придумано. Вы где работаете?

Екатерина замялась:

– Вообще-то я сейчас нигде не работаю.

– Понимаю. У меня племянница тоже пока нигде не работает. Её фирма обанкротилась. А новое место трудно найти. Особенно с хорошей зарплатой.

– Нет, у меня другая ситуация. Я ведь… необычная женщина. Разве вы не заметили?

– Я? Заметил?! Что вы имеете ввиду?

– Ну… Как бы вам сказать…

– Впрочем, я заметил, что вы необычно… Нет, необыкновенно красивая женщина. Ничего другого необычного в вас нет.

– А вот это? – она отодвинулась от окна и чуть повернулась левой стороной.

Рукав её белой куртки был пустой.

– У меня нет руки.

– Екатерина… Простите.

– За что же мне вас прощать? В том, что у меня нет руки, вы не виноваты.

– Екатерина… Я потрясён. Нет, нет, не подумайте. Дело не в жалости. Простите, я понёс ахинею… Вы такая… Преклоняюсь перед вами… Простите, я ошеломлён и несу какой-то бред. Но это от восхищения, от… нежности…

– Ну что вы такое говорите?! Какое восхищение, какая нежность, вы ведь меня совсем не знаете!

– Да, да! Простите! Это так неожиданно. Я не смог сдержать чувств. Меня оправдывает только то, что чувства мои самые добрые.

– Я вас понимаю. Не переживайте. Вы меня нисколько не обидели.

Мы посидели молча. Катя смотрела в окно. Автобус шёл по мосту.

– Не правда ли красиво, Валерий? Голубое небо вверху и голубая Обь под ним. Мне бы хотелось написать такую картину. И лес на берегу. Как у Чехова, сосны с обнажёнными мохнатыми корнями.

– Напишите. Я далёк от живописи, но думаю, что главное в искусстве – это чувство. У вас оно есть, поэтому у вас получится. Попробуйте. Уверен, что вы научитесь рисовать одной рукой.

Екатерина повернулась ко мне:

– Мне так хочется делать что-то полезное!

– Делайте. Я буду болеть за вас. Надеюсь, вы пригласите меня на свою выставку?

– Вы будете первым, кого я приглашу.

– Какая вы хорошая. Вы правда не сердитесь на меня?

– Мне не за что на вас сердиться. Я ведь уже сказала.

– Тогда вы не должны сердиться, если я спрошу… Или не надо?

– Вы хотите спросить, когда и как я потеряла руку? – она посмотрела вокруг. – Никто нас не слышит?

– Нет, нет! В соседнем ряду места свободны, дальше две глухие старушки – они себя-то не слышат; мальчик впереди завис в плеере. Рассказывайте без опаски.

– Это случилось в пятницу первого ноября две тысячи девятнадцатого года. Мне было двадцать девять лет.

У неё перехватило голос, и она замолчала.

– Вам тяжело вспоминать? Тогда не надо, не рассказывайте.

– Отчего же не рассказывать? Я справлюсь. Вы первый, кто этим интересуется. И вы первый, кому мне хочется это рассказать, даже… Даже, если вы узнаете много неприятного обо мне.

– Вы никак не можете стать мне неприятны, что бы я о вас ни узнал.

– Ой Это совсем не так! Вам кажется! Я вижу, вы наделили меня всеми возможными добродетелями. Но… Женщина зачастую довольно грязное существо. Любящий мужчина… Вернее, мужчина, ослеплённый страстью, не видит эту грязь, но проходит время, страсть проходит, и проступает то, чего он раньше не видел. Большинство мужчин приходят в ужас, начинают ревновать женщину к её прошлому, иногда кончают лютой ненавистью. Чем сильнее страсть, тем страшнее ненависть.

– Нет, нет, вы не правы! Вы и грязь несовместимы…

– Возможно я неправа, но только в одном – наверное не все женщины такие. Может я так думаю, чтобы оправдаться перед самой собой. Но, зачем себя обманывать, я была такой – в этом не может быть сомнений. Правда, есть у меня робкая надежда, что сейчас я изменилась, после того, как заплатила за своё распутство ужасную цену – лишилась руки, моё тело обезображено, я стала калекой. Женщина-калека – это жутко, особенно, если женщина молодая.

– Екатерина! Вы не калека! Вы молоды, вы красивы…

– Нет, сейчас от прежней моей красоты мало что осталось. Может быть когда-нибудь я покажу вам свои фотографии, на которых я изображена в то время, когда мне было двадцать, двадцать пять, двадцать девять лет. Я часто рассматриваю их, особенно те, на которых стою в полный рост и у меня ещё обе руки. Смотрю и плачу. Потом подхожу к зеркалу и вижу безобразную однорукую уродину.

– Вы не безобразны, Катя! Вы необычны. Это только добавляет шарма вашей красоте.

– Но я собиралась вам рассказать, как случилось моё несчастье. Я вышла замуж в двадцать четыре года. Моего мужа звали Димой… Нет, наверное, мне надо начать с того времени, когда я уехала из К… в Город и поступила в институт. В то время было много таких вузов, созданных не для того, чтобы готовить специалистов, а для того, чтобы зарабатывать деньги в карманы руководителей и преподавателей этих, с позволения сказать, высших учебных заведений. Я сейчас уже забыла, как назывался тот институт, который я окончила… Что-то вроде «Академия менеджмента, финансов и банковского дела». Да! Академия – ни много, ни мало! Я на своём курсе была самой целомудренной и добродетельной девушкой. Не испорченная соблазнами, чистая деревенская простушка. Ко мне со всего курса приходили лишенки, поплакаться в плечико об утраченной невинности. Да, вот в это самое плечико, остаток которого топорщится у меня в левом рукаве.

Она достала из кармана плаща носовой платок и промокнула выкатившуюся из глаза слезу.

– Простите мою слабость, я никак не могу привыкнуть к тому, что у меня нет руки. Прошло почти шесть лет, а я всё плачу по ней. Вспоминаю её к месту и не к месту. Вот и вам который раз выкатила, что у меня нет руки. А какое вам до этого дело! Вы меня простите!

– Екатерина! Мне есть дело. Я вас не жалею, я вам сочувствую. Разве это плохо?

– Ну так вот, Валерий, всё это продолжалось до последнего курса. Незадолго до выпуска на свадьбе моей подруги Ксюши Тестовой, меня познакомили с парнем. Звали его Иван Георгиевич Березовский. Он был необыкновенно красивый мужчина: высокий, стройный, черноусый и кудрявый. И, главное, – в нём чувствовалась неукротимая мужская сила. Он стал приезжать ко мне, он дарил мне огромные букеты красных роз и приглашал в рестораны. Он водил меня на выставки, покупал наряды, угадывал и выполнял все мои желания. Он был очень богат. Для него не было ничего неосуществимого, хотя ему было только тридцать лет.