Легенды старой Риги

Андрей Мансуров

Легенды старой Риги

Все имена, названия, и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.

1. Плачущая ткачиха.

Старожилы утверждают, что произошло это при бургомистре Трейманисе Вилхелмсе. Хотя другие ветераны нашего города говорят, что – при Дреге Екабсе. Впрочем, поскольку эти градоначальники правили один за другим, вероятней всего происходили эти события при них обеих.

А случилось это в Засулауксе. Старом патриархальном райончике, тогда застроенном в основном маленькими низкими и ветхими домами бедняков. Здесь, на улице Кулдигас, в доме номер два, проживала вдова по фамилии Балоде: Ирма Балоде.

И была у неё дочь, Иева.

Когда погиб в буре муж Ирмы, рыбак Валдис, денег не стало, и жильё им приходилось теперь снимать самое дешёвое, а сама Ирма ничего кроме стирки делать не умела, перебивались они кое-как с сухарей на кашу из полбы. И руки у Ирмы были по локоть красные и распухшие – от ежедневной работы. Как и глаза – от рыданий по ночам…

Но когда Иеве исполнилось десять, обнаружила Ирма, что дочь её собирает паутину по углам их низенькой прокопчённой комнатушки, и плетёт из неё нить. Из которой затем вяжет салфеточки. Крючком, который сама же выточила из большой рыбьей кости. Напильником отца. И очень даже они получаются симпатичные, только вот цветом не вышли: потому что паутина от копоти печки-буржуйки была вся напрочь черным-черна.

Подумала тогда, подумала Ирма, да и заняла у ростовщика Яниса горбатого немного денег. И купила Иеве старую раздолбанную прялку.

К счастью, жил на их улочке, по соседству, старый кузнец Руперт Эйхе. Пока не упала ему на руку огромная отливка из чугуна, заготовка для ворот ратуши, и не отсохла эта рука, был он самым известным и умелым мастером на весь их маленький Засулаукс. Ну вот, так как после этого он не смог больше ковать свои замечательные изделия, а подмастерья не пожелали содержать его в качестве наставника и учителя, и выгнали из мастерской, а жена с детьми уехала к своему отцу, в город Алуксне, вынужден он был снимать крохотную комнатку, и жить на скудное содержание, что получалось из процентов местного банка: благо, успел в момент расцвета сделать кое-какие сбережения: копил на собственный дом.

Однако ничего из старых навыков Руперт не утратил, и иногда пробивался ещё и случайными заработками. Починкой, и наладкой: будь то банальная швабра, или иностранные часы с боем. Вот ему-то Ирма и отнесла старинную прялку.

И то ли мастер Руперт был действительно – с золотыми руками, то ли кто-то свыше покровительствовал вдове и её дочери, а только прялка получилась на славу: она словно сама пряла любую пряжу! Да ещё и жужжала как весело! Хоть в пляс пускайся!

Руперт денег с Ирмы не взял, а приказал на положенный ему гонорар купить дочери пряжи. И красок для неё. Ну, и всего, что положено для ткачихи. Ну, Ирма и купила, не забыв от души поблагодарить старика.

И вот, почитай, с одиннадцати лет, Иева начала работать по-настоящему. И уж так любо было Ирме наблюдать, как дочь работает! Всё-то у неё спорилось, а уж если Иева заводила песню, так и вообще: словно всё делалось само-собой!

Начала-то малышка с кружевных салфеточек, а затем перешла и к наволочкам и покрывалам – и краше этих её изделий на местном рынке не было ничего! И Ирма, вначале робко ютившаяся с изделиями дочери где-то в тёмном уголке ратушной площади, затенённом, и попахивавшем отбросами, вскоре перешла в самый центр. Где смогла даже арендовать крытый лоток. Вскоре и кредит горбатому Янису вернули. С процентами, разумеется.

Денег теперь Ирма с дочерью получали столько, что хватало и на пряжу, и на краски, и на белый хлебушек с маслом. И даже на сливки и колбасу.

Разумеется, и про старого Руперта Ирма не забыла, и отдала ему всё, что было положено, да и сверху накинула: понимала, что если б не он – не было бы у них с дочерью волшебной прялки! Руперт не возражал, сказал только, чтобы в чужие руки прялку никогда не отдавали. Иначе может и исчезнуть волшебство: ведь он делал ремонт именно с желанием помочь девчушке, и думая только о её маленьких натруженных ручках!..

Ирма на ус намотала, и помощниц доченьке не нанимала. Хотя и было искушение расширить дело: её к этому времени уже завалили заказами. Да не кто-нибудь – а знатные люди Риги, и богатые купцы, и даже бургомистр!

Но однажды в Ригу, на рынок, приехал некий купец, по имени Элфрид. Подивился он на чудесную работу дочери Ирмы, и предложил перебраться к ним, в Вентспилс. Дескать, там – тоже море, народу поменьше, а воздух – поздоровее, ну и у него – свой корабль, и, понятное дело, он сам плавает в другие страны, и смог бы там продавать изделия Иевы – повыгодней!

Однако Ирма тогда насторожилась: уж больно сладко лилась речь купца. И знал он всё и про неё, и про Иеву, и про прялку их волшебную – уж как-то слишком хорошо! Не иначе, как озаботился заранее всё выведать про их скромное когда-то, а сейчас вполне богатое и сытное житьё-бытьё.

Вот и ответила она тогда, что должна подумать. Да и с дочерью посоветоваться. На что купец поспешил согласиться, присовокупив при этом, что у него – тоже сын на выданье, в самом соку: пятнадцать годков сравнялось молодцу. И лицом и статью он очень даже вышел!

Ирма дома рассказала Иеве про предложения и намёки купца Элфрида.

Иева нахмурилась, что несколько портило её милое личико – а ей тогда как раз исполнилось четырнадцать! И была она – настоящая красотка. Плюс ещё и скромный и незлобливый характер: чисто – ангел! – и сказала, что никуда она переезжать не собирается. Потому что новая съёмная квартира на втором, мансардном, этаже, куда они с матерью перебрались полгода назад, её вполне устраивает.

И вот на следующий день Ирма своему клиенту, заявившемуся прямо с утречка, и сообщила: так мол и так. Дочь пока замуж не хочет, а насчёт переехать – они не согласны менять столицу на второстепенный маленький городишко.

Элфрид рассердился, конечно. И обиделся за свой город. Но сохранял лицо: сказал, что городишко у них вовсе не второстепенный, а очень даже симпатичный и чистенький. А сын его – вообще красавчик. И, дескать, не нужно вот так, сходу, отказываться от счастья дочери – может, парнишка понравится и Ирме и Иеве! А привезёт-ка он его сюда, к ним, познакомиться.

Идея Ирме не слишком понравилась, но Элфрид только что скупил почти весь её товар, да ещё и заказ большой сделал, так что она не нашла в себе силы сразу отказать. Да и кто знает: может, доченька как раз с сынулей купца Элфрида – Сванте его было звать! – и счастье своё найдёт!

Ну вот, поскольку городишко её предположительного зятя и тестя был неподалёку, всего один день езды, или даже меньше, договорились, что послезавтра Элфрид сынулю-то – приведёт. Для начала – не свататься. А просто познакомиться. И не дома у Ирмы, чтоб не смущать её и дочь, а где-нибудь по соседству: например, в булочной.

Дома в этот вечер, само-собой, только об этой встрече они и говорили. А поскольку всю домашнюю работу Ирма предпочитала делать сама, не нанимая никакой прислуги, (Чтоб даже случайно кто не дотронулся до прялки!) уставали они обе – будь здоров. Поэтому и спать ложились пораньше, и спали крепко: у кого совесть чиста, тот спит всегда и спокойно, и крепко…

Только вот выспаться женщине и девушке в ту ночь не удалось: часа в три ночи, в самый тёмный-растёмный час, услышала Иева, как отворяется дверь в их квартирку. И кто-то осторожно и медленно входит. И идёт – но не к ним в спальню, а прямо в тот угол у окна, где она поставила свою любимую прялку! Иева тогда, как была, в одной ночной рубашке, вскочила, и быстро перебирая своими тоненькими босыми ножками, выбежала в гостиную.

И что же?!

У прялки, наклонившись над ней, стоял огромный чёрный человек. По виду – натуральный громила!

Но это не испугало девушку: ибо она помнила напутствия кузнеца: если до её прялки дотронется посторонний – закончится волшебство!

Поэтому она кинулась прямо к незнакомцу, крича на весь дом, и пытаясь отогнать того от прялки!

Однако незнакомец, сделав шаг назад – больше от удивления, чем под напором малышки, поспешил скинуть капюшон с головы, и крикнуть:

– Не нужно бояться! Это я, твой будущий жених Сванте! Я и отца-то попросил подъехать к вам с матерью только потому, что видел тебя ещё там, в вашем старом доме – через окно! И уж так ты мне по сердцу пришлась, что я на всё готов был. Только бы заполучить тебя в жёны!

Однако Иева не поверила юноше, потому что видела, как тот продолжает пытаться приблизиться к её заветной прялке! Наверняка думает, что если похитит устройство, и наймёт кого-нибудь, так заработает вдвое больше! Заставив работать круглые сутки, а не по шесть часов, как Иева.

Ну, тут выбежала из спальни и Ирма, и как принялась вопить!

Потому что прямо у неё на глазах её дочь вцепилась «жениху» в волосы, и принялась рвать их! А волосы были густые и красивые. И когда они начали разлетаться по всей комнате, часть попала и на прялку.

Загудела, зазвенела тут прялка! Вспыхнула неземным фиолетовым светом! Наполнившем всю комнатку…

И принялась тут прялка прясть!

И уж такая красивая нить возникла прямо в воздухе!..

Обвилась она вокруг Иевы, и испустила волшебное жёлтое сияние.

И исчезла вдруг в этом сиянии Иева. А Сванте вдруг на глазах Ирмы стал съёживаться, складываться, скручиваться… И превратился в краба!

Краб засеменил было к порогу, но разъярённая Ирма не растерялась: схватила кочергу, да и треснула его со всего маху!

Только мокрое пятно от жадного коварного мерзавца и осталось…

Что же до дочери Ирмы, так нашлась и она. В кольце, образовавшемся от опавших спряденных волос, прямо посередине, сидел маленький паук.

Ирма взяла его на руку, и принялась плакать… И превратилась и сама – в лягушку.

А историю эту рассказал хозяин дома, живший на первом этаже: он не всё, конечно, видел, только лягушку, мокрое пятно от краба, и круг из волос, но по крикам и словам, выкрикнутым и сказанным героями этой легенды, догадался обо всём произошедшем. И фиолетовое сияние видели и он, и все соседи, проснувшиеся от криков.

Наказанным оказался и отец жениха-негодяя, Элфрид.

Когда он утром пришёл из своей гостиницы, то увидел у порога огромную толпу народа: соседи и знакомые Ирмы и Иевы.

Хозяин дома всё рассказал ему.

И старика хватил удар!

Тут же, на месте, он и помер.

А вот прялки волшебной с тех пор никто так и не видел.

Впрочем, как и старого кузнеца Руперта.

2. Бургомистр Ясонс и голуби.

История эта простая, и на благородное звание «легенды» ну никак не тянет. Тем не менее она – случилась, и не упомянуть о ней значило бы лишить старую Ригу части фольклора. И истории. Тем более, что она – вполне достоверный факт, и даже описана в хрониках.

Только вот благозвучности или чинности в ней нет ни на грош.

Бургомистр Гиртс Ясонс занимал свою должность всего три года. Больше не выдержали горожане – сместили от позора и греха подальше!

А дело было так.

При его предшественнике, бургомистре Блауманисе, в старой Риге – Вецриге, раскинувшейся между Даугавой и Ридзене, фактически и происходила вся активная «светская» жизнь жителей столицы. Тогда на пятачке между набережными этих рек располагалось не более 670 домов, и площадь перед ратушей всегда была наполнена лотками торговцев, и народ в виде покупателей, гуляющих мещан, слуг, кухарок и прочих клиентов, здесь тусовался практически всегда. А окружена площадь была зданиями Биржи, Собором, Арсеналом, зданием собственно Мэрии, и кое-какими ещё присутственными местами и домами знати. И шла бойкая торговля, обсуждение насущных новостей, и прочая «светская» жизнь, до заката.

А поскольку после продавцов, и ежедневных «тусовок», всегда оставались какие-нибудь отбросы, объедки, или крошки, по утрам и вечерам здесь было не протолкаться и от голубей. Настолько обнаглевших, и привыкших к людям, что они и не улетали, даже когда на них чуть не наступали. Правда, они и тогда не улетали: просто отпрыгивали на шаг-другой!

Голуби, как известно, сдержанностью нравов и хорошим воспитанием не страдают, и, если что – оставляют после себя помёт, вовсе не сообразуясь с приличиями и требованиями санитарии или красоты. И бургомистр Андрис Блауманис нашёл весьма простой способ, как сделать центральную площадь города почище. Для этого он заложил в бюджет мэрии деньги на закупку зерна. И это зерно шесть раз в день рассыпали муниципальные работники – непосредственно на набережной Даугавы, подальше от собственно площади.

Голуби очень быстро смекнули, что и как. И гуляющих, и торговцев и их клиентов больше не пачкали. Поскольку всегда теперь находились на набережной, терпеливо ожидая очередного «гарантированного» угощения.

Однако когда к власти пришёл бургомистр Гиртс Ясонс, он решил, что сумма, ежегодно выделяемая на прокорм «бесполезных» и «жирующих» обнаглевших птиц – уж слишком велика для скромного Рижского бюджета. И отменил закупку зерна и подкормку серых «нахлебников».

И что же?

Не прошло и двух дней после того, как голуби убедились, что еды им больше не дают и не дадут, и… вернулись на площадь перед Ратушей. Со всеми вытекающими последствиями.

Ясонс, разумеется, пытался бороться с напастью: нанял мальчишек, чтоб те бегали с вениками, палками с тряпками, и прочей ерундой, и гоняли птиц. Однако те, едва взлетев с одного места, тут же опускались на другое – буквально в нескольких шагах от того, откуда их согнали. И мальчишек практически не боялись. (Ну так: привыкли же, что люди их кормят!)

Пытался Гиртс найти и другие способы, чтоб отогнать или прогнать совсем голубей с центральной площади: трещотки, обливание водой, петарды, и так далее. Но ничто не помогло. Однако просто так убивать мирных птиц, являющихся в какой-то степени символом мирной жизни, и третьей Ипостаси, и процветания столицы, не решился даже Ясонс.

И решил он тогда отлавливать голубей, варить, жарить, и кормить ими бедняков, живших в Засулауксе. (В-принципе, весьма гуманный в отношении малоимущих жителей столицы, жест.) Для этого собрали работники мэрии много сетей, профессиональных птицеловов, и принялись за дело. Однако ничего у них не вышло: голуби, хоть и не боялись их, но попадаться в сети категорически не желали! Словно сам чёрт руководил и направлял их: за целый день десять опытных профессионалов не поймали ни одного голубя, несмотря на все старания, кучу перевёрнутых лотков, брань и крики торговцев, и суматоху, словно вернулись времена столпотворения…

Бургомистр Ясонс тогда распорядился голубей оставить в покое, но кормить их – запретил. И если кого-то из торговцев ловили на том, что он потихоньку подкармливает пернатых «дармоедов», или не убрал за собой крошки и мусор – штрафовали! На немалую сумму.

Торговцы, конечно, обиделись, но постановление есть постановление.

И, говорят знающие люди, что пошёл тогда старшина цеха торговцев, Вилис Лейниекс, к старому Квелесу, известному своими лекарственными настойками да приворотными зельями, и кое о чём с ним договорился. А о чём именно – неизвестно и по сей день, ибо и Вилис и Квелес хранили о сделке абсолютное молчание. А поскольку никто не присутствовал при их разговоре, никто так и не узнал его содержания, и во сколько денег обошлось Лейниексу решение проблемы.

Однако результаты договора сказались сразу. Буквально на следующий день, стоило Гиртсу Ясонсу с супругой Мальвиной выйти из своей квартиры при мэрии, для традиционной утренней прогулки, как буквально налетела на них огромная стая голубей! Птицы и кружились над ними, и хлопали крыльями, и гугукали! Но настолько близко, чтоб их можно было поймать, или отогнать рукой, не приближались.

Ну и, понятное дело, делали они всё то, что испуганные голуби делают.

И так продолжалось несколько минут – до тех пор, пока Ясонс не передумал гулять, и быстро не вернулся назад: под прикрытие крыльца.

После чего он и Мальвина больше не пытались выйти «прогуляться»: голуби буквально облепили крыльцо, и их гугукающая и воркующая настырная стая заполнила окрестности парадного выхода. А вот вид у бургомистра и его супруги был… Удручающий. О чём почтенная Мальвина, рыдая, поспешила сообщить супругу, присовокупив при этом, что «стиркой тут уже ничего не исправишь!», и что придётся ему теперь «раскошелиться на новые выходные наряды!» И вообще: «какой позор! Стыдно от людей!»

Однако второй выход бургомистра, уже без супруги, произошедший через два дня, оказался ещё более унизительным. Птицы теперь словно упражнялись в меткости: сменяясь по очереди, они «бомбили» и бомбили с высоты голову бургомистра, и хотя та и была покрыта широкополой шляпой, но очень скоро с её полей капало на брусчатку площади… То самое.

Отчаявшись, на следующий день Гиртс Ясонс вышел из мэрии в сопровождении охотников. Те храбро и добросовестно пытались в парящую высоко в небе стаю попасть. Дробью. Однако ни один голубь так к ногам бургомистра и не упал – словно стая была заговорённой, заколдованной…

Так что через пару недель, чуть не разорившись на оплате услуг охотников, к тому же так ни разу и не попавших, и на стирке и замене парадного камзола, бургомистр отменил свои ежеутренние выходы «на прогулку». И гуляли они с супругой теперь только глубоким вечером: после заката солнца! И – только под зонтиком. На всякий случай.

Потому что однажды на них напали летучие мыши.

Те, правда, помётом чету мэра не «уделывали», зато порвали все драгоценные и дорогие кружевные отложные манжеты и воротники, не говоря уж о том, что поспутывали все волосы в модной и дорогой причёске.

Но бургомистр не сдавался. И его помощники рассказывали, что поклялся он страшной клятвой, упомянув даже свою жизнь, что возвращать традицию подкармливать наглых «летучих разбойников» халявным зерном – не будет ни за что!

Через пару месяцев над упрямцем не подшучивал и не прикалывался только совсем уж ленивый и трусливый. Даже почётных гостей из Даугавпилса, приехавших для заключения новых торговых договоров, Ясонс вынужден был принимать в своей крытой оранжерее, срочно пристроенной с обратной стороны к зданию мэрии. Но и то: какой-то шустрый и наглый голубь умудрился прорваться ночью и туда, притаившись до поры под стропилами, и в самый ответственный момент, при приветствии друг другом обеих делегаций, поставил Гиртсу огромную отметину. Прямо в центр обширной лысины!

Вышло ну очень неудобно: благородные гости еле сдерживали смех, ухмылки и подколки. Где уж тут говорить о выгодных договорах!..

Словом, продержался в таких условиях наш «экономный» Ясонс целых три года. А потом его сместили. И на его место назначили почтенного Гунарса Мелдсбергиса. Сразу, первым же указом вернувшего подкормку голубиного сообщества шесть раз в день. На старом месте – на набережной.

Но вот с почестями уйти на покой, и почивать на лаврах, у Ясонса не получилось: голуби продолжали преследовать его и после смещения, даже дома, и во дворе. Не выдержав такого, и презрения и насмешек других высокородных дам Риги, Мальвина ещё через год отчалила, уехав к матери, в Лиепаю. Детей она забрала с собой, хотя голуби были в какой-то степени демократичны и разборчивы: отпрысков неудачливого бургомистра никогда не трогали!

Говорят, что всё это постепенно подтачивало и здоровье и нервы пожилого мужчины, и в пятьдесят пять его разбил паралич. После чего прожил он не более пяти месяцев.

И, все это видели, и этот факт абсолютно достоверно зафиксирован, что во время похорон Гиртса, когда гроб уже опустили в могилу, первым сбросил своё «поминальное подношение» в виде огромной белой кляксы, особенно большой и матёрый голубь – размером с доброго орла!

С тех пор при даже случайном упоминании кем бы то ни было имени Гиртса Ясонса все рижане поворачивают голову к левому плечу, и смачно плюют три раза…

Кстати: тьфу-тьфу-тьфу!

3. Волшебное зерцало.

Это случилось при бургомистре Янисе Майзите. Которого, если честно, все горожане уважали: он не драл налоги до последнего лата, и построил больницу для бедных. И гостиницу.

Жил тогда на улице Калею башмачник Юрис Стаэгле. И была у него жена Вия. К сожалению, была она намного старше его, и постоянно чем-то болела. Так что никто не удивлялся, что детей им Бог не дал.

Вот, прожили они вместе двадцать лет, и совсем плохо стала выглядеть Вия. Согнутая радикулитом в три погибели, хромающая, с одышкой, лицо – сплошные морщины… Словом, кто не знал чету Стаэгле, принимали Вию за мать Юриса.

А к старости, как-то осенью, совсем слегла Вия: уже и из дома почти не выходила. Вот и приходилось Юрису самому и печь топить, и обед варить, и бегать на рынок за продуктами, и к коллегам по цеху, когда надо было прикупить, там, новой дратвы, или лапку поменять, или шило поломанное заменить… Потому что не было у него денег, чтоб подмастерьев содержать. Но он не жаловался: старался быть приветливым со всеми, и с клиентами, и с соседями. Всегда улыбался. На жизнь не жаловался.

И вот однажды, когда он шёл с рынка, с корзинкой свежих овощей и других продуктов, повстречалась ему, уже у поворота на его улицу, цыганка. Выглядела она, если верить Юрису, ещё более больной, чем его жена. А на руках у неё был ещё и грудной ребёнок. И уж такой измождённый и худой, что сердце у Юриса буквально защемило. И хотя цыганка уже ничего не говорила, и даже не просила, сидя на тротуаре, и прислонившись спиной к двери богадельни, куда, очевидно, пришла в последней надежде на помощь, а только смотрела! Да таким взглядом, что достал Юрис из своей корзинки свежую, ещё горячую и пахнущую корицей и сдобой, булку, и дал цыганке.

Впилась тут же та зубами в выпечку, глаза прикрыла, и даже застонала – не то от удовольствия, не то от благодарности. А уж в глаза Юрису теперь так смотрела – тому даже неудобно стало. Достало он тогда и кусок колбасы, да тоже отдал цыганке. Та колбасу спрятала под одну из своих необъятных разноцветных юбок, а оттуда достала что-то, завёрнутое в тряпицу.

Юрис как раз собирался уходить, как протянула цыганка эту тряпицу ему, и сказала голосом хриплым и тихим:

– Ты очень добрый, Юрис. Ведь вы с женой тоже еле сводите концы с концами. Вот: возьми – это для неё. Только вот что главное запомни! Пусть ни в коем случае не смотрит в него больше, чем по пять минут в день!

Юрис даже спасибо сказать не успел, как вдруг растаяла прямо в воздухе цыганка: растаяла вместе с ребёнком и надкусанной булкой в руке…

Юрис некоторое время хлопал глазами на пустую улицу, и закрытую дверь богадельни. Но ему это быстро надоело: потому что никого он так и не увидел. И уж совсем было принял своё странное приключение за видение, мираж, если б не тряпка в руке.

Юрис тогда поставил корзинку наземь, возле своих ног, и аккуратно тряпку развернул.

И было там маленькое круглое зеркальце. В оловянной простой оправе, и как раз такое, чтоб помещаться в ладони.

Юрис тогда пожал плечами, и завернул зеркальце обратно. Дома у его жены было зеркало и побольше, и даже – покрасивей, в литой медной раме, с красивыми завитками в «цветочном» стиле – акант, как это называется.

Когда принёс корзину домой, Вия даже не встала встретить его, так ей было плохо. Юрис, конечно, подошёл, поздоровался – она ведь ещё спала, когда он уходил на рынок, чтоб успеть прикупить всего подешевле – у крестьян из близлежащих деревень, у которых чуть позже перекупали всё городские перекупщики. Не зная, что бы такого сделать ей приятного, дал он ей зеркальце, наказав, чтоб долго в него не смотрела.

И вот, пока Юрис готовил немудрёный завтрак, да заваривал кофий, услышал он голос своей супруги. И звучал этот голос вроде как пободрее:

– Юрис! Что это за зеркало такое?! Мне… Стало намного легче!

Юрис поторопился кофий с плитки снять, чтоб не убежал, залив огонь, да подбежал к постели жены.

И ведь точно: и румянец прорезался на блёклых, землистых только что, щеках, и улыбка, которой он на лице жены не видывал уж сколько лет, появилась, и дышит она почти без присвиста!.. Подивился тут Юрис, но зеркальце поспешил отобрать у супруги: отлично он помнил наставление цыганки. А ну – как опасно слишком долго любоваться на себя в это, явно волшебное, зерцало?!

Ну, позавтракали они, причём Вия даже сидела на постели – а до этого кушала уже лёжа, с трудом. И Юрис ушёл вниз, в свою мастерскую. Строго-настрого наказав супруге не вставать, лежать, набираться сил, и зеркальце больше сегодня не трогать. (На всякий случай он даже спрятал его – в прихожей, в старом сапоге.)

Заказов и клиентов у него в тот день было много, и освободился он лишь к пяти часам пополудни. Заперев мастерскую, и поднявшись к себе в спальню, он порадовался: жена сидела уже за столом, и вовсю уплетала отварной картофель с маслом.