Тревожная осень

Через год он повторил анализ: 3,2 мг/л. Успокоился. Не совсем, конечно, но полегчало. Сейчас, спустя еще один год, он решал: ехать сначала на работу, а потом к Анне Ивановне или наоборот? И еще, что за второе облачко его тревожит? Не вспомнить. Ладно, об этом потом.

«У меня все в порядке. Я целый год принимал лекарства, – убеждал он себя, а в голове почему-то вертелось число 2,7».

«Поеду сначала на работу, а потом к Анне Ивановне», – думал Андрей Семенович, открывая дверь машины. Но, едва сел, услышал будто со стороны прозвучавший собственный голос, обращающийся к водителю:

– К Анне Ивановне, Ванечка.

В отделении Анны Ивановны царила напряженная, деловая и немного праздничная атмосфера, как бывает в учреждениях в последний день перед отпуском, особенно коллективным. По привычке энергично шагая, Андрей Семенович прошел в отделение, дошел до сестринского поста и сделал дежурный комплимент насчет стройности ножек медсестре Валечке, хотя мысли его в этот момент раздирались между величиной PSA, которую ему должны были сообщить, и утренним облачком. Он никак не мог вспомнить вторую причину для беспокойства.

И тут он столкнулся лицом к лицу с уже замученной с утра Анной Ивановной. Всех больных нужно было выписать, дать рекомендации по лечению, снабдить рецептами и, что самое важное, напутствовать, ободрить так тепло, как умела делать лишь она. А еще одарить на прощание своей замечательной улыбкой.

Обычно при встрече или телефонном звонке он спрашивал ее: «Как поживаете, Анна Ивановна?» Она ему отвечала: «Потихонечку, Андрей Семенович. А как вы себя чувствуете?» И только после этого у них начинался серьезный разговор. Но сегодня, то ли Анна Ивановна торопилась, то ли по другой причине, она без вступления перешла к делу:

– Анализ PSA неважный: 5,64 мг/л. Вам нужно дойти до вашего уролога.

Большая капля холодного пота поползла по спине Андрея Семеновича. Он ждал, что ему, как обычно, скажут что-то вроде «надо решать проблемы по мере их поступления» или «анализ – не диагноз». Однако она молчала и вела себя отчужденно.

Пытаясь переломить ситуацию, Андрей Семенович начал пересказывать историю двухлетней давности. Он клял вечно ошибающихся при выполнении анализов лаборанток и говорил о битой посуде, понимая, впрочем, что разговор не к месту и не ко времени, а главное, бесцельный и глупый. Чего он хотел от Анны Ивановны – индульгенции? Так она не папа римский, чтобы ее выдавать. И неизвестно, помогла бы ему в этой ситуации индульгенция.

Андрей Семенович никогда особенно не вникал в то, что ему говорила Анна Ивановна, а информацию черпал в добрых серых глазах. Но сейчас ее глаза, хоть и открытые, были пусты – в них не удалось ничего прочесть. Это напугало его гораздо больше, чем PSA, равный 5,64 мг/л.

Андрей Семенович предпринял последнюю попытку: сказал, что через неделю улетает в отпуск, и его не будет в Петербурге почти месяц, поэтому нет смысла срочно бежать к урологу. Он спросил, дает ли она ему месяц, прекрасно понимая, что вопрос, мягко говоря, кретиничен: 57-летний мужик сам должен принимать подобные решения. Ему даже слушать себя в тот момент было противно и тошно. Речь его была путаной и нервной, что неудивительно. Но при чем тут Анна Ивановна, у которой и без него тысяча дел и пятнадцать больных?

Он замолчал и тут же, чего ранее не бывало, Анна Ивановна резко, даже грубо прервала его, воспользовавшись маленькой паузой:

– Андрей Семенович, я вас очень прошу: дойдите до уролога.

Стало очевидно, что говорить дальше бесполезно. Если он не хочет идти к урологу и продолжать обследование, это должно быть его решение и ответственность. И не надо ничего перекладывать на плечи этой милой и уставшей женщины.

Поблагодарив Анну Ивановну, он пожелал ей хорошего отпуска и попросил разрешения позвонить один раз, пока она будет отдыхать. Потом сказал: «До свидания», повернулся и пошел к выходу, стараясь не сутулиться и не быть угрюмым. Навстречу шла Валечка, и он, желая скрыть свое состояние, повторил свой комплимент: «Валечка, тебя бы надо поместить на рекламу, на пляже, чтобы видны были твои очаровательные стройные ножки, и написать: „Отдыхайте на самых дорогих курортах мира!“»

Она ответила ему что-то, что полагается говорить в таких случаях, и Андрей Семенович подумал про себя: «Молодец. Держишься на уровне». Хотя, видит Бог, его мысли были далеки от женских ножек.

Выходя из отделения, Дымов почувствовал, что его как током ударило. Он вдруг понял, что за второе облачко зависло над ним. Лет пять назад из Таллина в гости приехала сестра его тещи, по возрасту – старушка восьмидесяти лет, а по факту – излучающая протуберанцы энергии молодайка не старше тридцати. Когда после отделения Эстонии жизнь русскоязычного населения стала совсем кислой, 70-летняя Лизавета Ивановна освоила компьютер и закончила курсы гадания по руке, астрологии и еще чего-то подобного.

Воспитанный в духе диалектического материализма, Андрей Семенович, хоть и верил в приметы, оккультные науки всерьез не принимал. В душе он был верующим человеком, считал, что есть высшее начало, и Бог должен быть не в голове, а в сердце каждого человека. Причем заповеди Христовы он старался соблюдать. Однако не выдержал напора энергичной тети и позволил ей погадать по руке. В конце она сказала ему: «Бойтесь 57-летнего возраста». Вот что сидело в нем – вот какое облачко!

Ссутулившись, Андрей Семенович быстро направился к машине. Работать-то все равно надо. Или, точнее, тем более надо.

Через полчаса он был на работе. Пружинистым шагом прошел в свой кабинет, по пути бросил что-то обычное секретарю. У него действовало железное правило: перед подчиненными шеф всегда должен быть здоров и подобающе одет: костюм и рубашка с галстуком. Это как форма для военного. Никаких футболок, джинсов и прочих современных наворотов. А главное, шеф обязан всегда быть в хорошем настроении и излучать уверенность в завтрашнем дне. Иначе сотрудники начнут искать чего-нибудь на стороне, что вредно для компании. Он был очень ревнив, и от тех, кто «поглядывал налево», старательно избавлялся.

Около получаса Андрей Семенович работал со срочными бумагами. Затем вызвал финансового директора, и они обсудили платежи. Наконец он остался в кабинете один.

«Ну что, – подумал Дымов, – кокетничать не перед кем, советоваться не о чем и, по сути дела, не с кем, кроме как с урологом. Поэтому нужно прекращать валять дурака и звонить шефу клиники «Вирайл», доктору Жизневу, который, по его (и не только) мнению, был первоклассным врачом-урологом. К тому же он долго стажировался и работал в известной американской клинике».

Вспоминая историю знакомства с Жизневым, Андрей Семенович расценивал ее как чудо и знак свыше, дарованный судьбой. В 1995 году его друг, Олег Николаевич Вартанов, которого в узком кругу называли просто Николаичем, ушел на пенсию и пропал. Дома его не было, мобильный не отвечал, хотя Андрей Семенович звонил много раз. Он справедливо считал, что человек, который отработал более сорока лет на таких должностях (Николаич в двадцать пять лет стал главным инженером завода, в тридцать четыре года – генеральным директором), резко отойдя от дел, может впасть в апатию, и это негативно скажется на его здоровье. Поэтому Дымов упорно названивал Николаичу, желая обсудить несколько рабочих вопросов. И делал это не только для того, чтобы тот не сомневался – несмотря на пенсионное удостоверение в кармане, он по-прежнему в обойме. Андрей Семенович был уверен, что его компании может быть полезен жизненный и профессиональный опыт старшего друга, его технические знания.

Вдруг месяца через три Николаич объявился в Петербурге, нашел Андрея Семеновича и пригласил его на ужин в ресторан гостиницы «Европа».

– Куда вы исчезли, Олег Николаевич? – набросился Андрей Семенович на друга. – Небось с аппетитной молодайкой обживал необитаемый остров?

– Если бы, – ответил Николаич. – Пойдем-ка сядем. Выпьем для аппетита по сто пятьдесят с прицепом, и я все тебе расскажу.

Как выяснилось, у Николаича был рак простаты. Оперировали его в Америке. Сопровождающим был хороший петербургский врач, то ли уролог, то ли геронтолог, который сам долго работал в Штатах.

– Надо бы тебя с ним познакомить, – сказал Николаич. – Вдруг когда-нибудь понадобится. А пока пусть расскажет, как нам с тобой по-научному с бабами обращаться. Правда, хоть мы с тобой, в отличие от него, Военно-медицинскую академию не кончали, насчет баб сами можем доктора чему-нибудь научить. Заодно выпьем вместе.

Услышав, что врач, долго работавший в Штатах, может ему понадобиться, суеверный Дымов решил с ним не знакомиться: не буди лихо, пока оно тихо. Боялся Андрей Семенович всего этого.

Года два назад он попросил врача, который лечил его семью более десяти лет, порекомендовать хорошего уролога. Добрейший Эдмонд Протасович выполнил просьбу и записал его к врачу. Но, как на зло, за десять минут до того момента, когда Андрей Семенович должен был выехать из офиса, к нему ввалилась толпа сотрудников с завода, с которым он четыре года поддерживал тесные связи. Какой врач?! Секретарь стала спешно накрывать стол прямо в кабинете. Предполагалось, что здесь будут только бутерброды, а на основное блюдо они поедут в ближайший ресторан.

Андрей Семенович позвонил семейному доктору с просьбой перезаписать его на другой день.

– Вы знаете, может, это и к лучшему, – ответил Эдмонд Протасович. – Я запишу вас к самому шефу.

Через пару дней они вместе приехали в клинику «Вирайл» на улице Подковырова. В регистратуре Андрей Семенович обратил внимание на одну из фотографий, висевших на стене: мужчина тридцати пяти – сорока лет, снятый на фоне какой-то американской клиники. Память услужливо напомнила ему рассказ Николаича о докторе из Штатов. Но Андрей Семенович отмахнулся от воспоминания: «Мало ли в Петербурге врачей, которые бывали в Америке?».

Их позвали в кабинет Жизнева. За столом сидел крепко сбитый мужчина, явно когда-то занимавшийся спортом. По привычке Андрей Семенович протянул доктору свою визитную карточку. Как только Александр Владимирович взял ее в руки, тут же сказал:

– Я слышал о вас много хорошего – от Николаича.

Тот самый врач! Все-таки Земля маленькая и очень круглая.

Они сразу понравились друг другу. Андрей Семенович почувствовал в докторе крепкого профессионала – на таких людей у него был нюх. Александр Владимирович тоже разгадал своего пациента. На прощание он сказал:

– Вам бы прийти ко мне через полгодика, но ведь не придете. Можете не обещать. У вас командировки, наука, бизнес, приемы. Ну дай вам Бог.

Он крепко пожал руку Андрея Семеновича и этим еще больше ему понравился. Рукопожатие дает первое представление о человеке: у настоящего мужика оно должно быть крепким. У Дымова была своя идея на этот счет. Руку при встрече начали протягивать в древние времена, показывая, что в ней нет оружия. Хорошо, оружия нет, но рука должна быть сильной, чтобы дать понять: если что пойдет не так, возможны варианты и без него. Что-то вроде: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».

Андрей Семенович набрал телефон Жизнева, напомнил о себе и, не называя причину визита, договорился о встрече в 6 часов вечера.

Весь день, трудный и предкомандировочный, он работал с остервенением, пытаясь хотя бы на время забыть утренний разговор с Анной Ивановной. Но не тут-то было! Число 5,64 впечаталось в памяти и не желало исчезать, как Андрей Семенович его оттуда ни гнал. Это крепко мешало. Он, достаточно сильный и волевой человек, ничего не мог поделать.

«Ну его на фиг, – подумал Андрей Семенович около пяти. – Поеду пораньше, так будет легче».

Он попросил секретаря вызвать машину и через 30 минут входил в «Вирайл».

Жизнев стоял у регистратуры, словно поджидая его.

– Здравствуйте, Александр Владимирович. Как поживаете? – Дымов говорил спокойным веселым голосом, а сам лихорадочно подыскивал тему для продолжения разговора, не связанную с причиной своего визита.

Жизнев выглядел усталым. Он был явно не настроен поддерживать светскую беседу.

– У вас что-то не так, Андрей Семенович? – в лоб спросил он.

– Видите ли, – игриво начал Дымов. – Сделал я PSA, а мне говорят «5,64». Вот я и думаю, не многовато ли?

– Нужно делать биопсию, – резко, словно выстрелом, прервал его Жизнев.

Андрей Семенович рассказал ему историю двухлетней давности – о переделанном анализе, своем тридцатипятилетнем опыте работы с лаборантками, которые только и делают, что ошибаются, поэтому их надо контролировать, а анализы переделывать.

Желая перевести разговор в другую тональность, он хотел сказать что-нибудь двусмысленное о хорошеньких лаборантках, но не успел – Жизнев снова его прервал:

– Андрей Семенович, нужно делать биопсию.

Дымов немного растерялся, что бывало редко, а в последние годы, когда он стал заниматься коммерцией, такого почти не случалось. Он взялся разрабатывать новую тему – бессмысленно что-то делать, так как он уезжает на месяц.

– Ведь так, Александр Владимирович?

Но Александру Владимировичу, видимо, надоели препирательства. Да что там – бессмысленность вялотекущего спора была очевидна для обеих сторон.

Жизнев повернулся к регистратору:

– Танечка, дай, пожалуйста, журнал биопсий.

Взглянул на Дымова:

– Есть время на завтра, 10 часов утра. Вас устраивает?

Андрею Семеновичу стало ясно: нужно соглашаться либо уходить – входная дверь из-за страшной жары была широко распахнута. Как же она манила.

Удерживать в клинике силой или уговорами его никто не будет. Всем своим видом Жизнев показывал, что в его деньгах он не нуждается. Но главное, как человек, всю жизнь занимавшийся точными науками, Андрей Семенович понимал: доктор прав, на его месте он повел бы себя точно так же или даже более резко. В конце концов, речь идет о его здоровье. Тем противнее и глупее выглядело его поведение.

Надо было кончать балаган.

– В десять? Вполне. Спасибо, Александр Владимирович. Всего хорошего, извините за сомнения. До завтра, доктор.

Он повернулся и вышел из клиники. В конце концов, сегодня пятница. Нелегкий рабочий день закончился, и надо ехать домой – реализовать конституционное право на отдых.

Андрей Семенович не успел сесть в машину, как раздался звонок на мобильный.

– Папусик, миленький, ты, наверное, забыл, что твоей младшей доченьке послезавтра исполняется восемнадцать лет, и не подумал, что ей надо купить хороший подарочек? – щебетал в трубке голосок дочери. – И вообще, куда ты пропал? Мы ждем тебя, не садимся ужинать.

– Ну что ты, доченька, разве я могу забыть про твой день рождения? – пересилив себя, ответил Дымов. – Я сейчас приеду, и мы все обсудим.

– Но сначала поужинаем, папусик. Мы с мамочкой приготовили тебе что-то очень вкусное, а вот что, я не скажу – это секрет. Приедешь и попробуешь.

– Хорошо-хорошо, конечно. Я буду минут через сорок.

От одной мысли о еде становилось не по себе. Андрей Семенович не представлял, как будет запихивать в себя это вкусное. Но делать нечего. Он должен не только оценить кулинарные способности своих женщин, но и похвалить их.

Когда умер отец, и на плечи Андрея легла забота о больной матери и сестре, ему было пятнадцать лет. Это закалило юношу. Он уже в девятом классе знал, что свои проблемы должен решать сам, а близких необходимо ограждать от неурядиц, которыми в молодые годы его щедро «баловала» жизнь. Такое поведение по отношению к близким стало частью его натуры. Вот почему со всеми неприятностями и тревожными вопросами, какие можно скрыть от жены, Андрей Семенович разбирался сам. Зачем грузить супругу и подрастающих дочерей проблемами, решать которые он будет сам? События сегодняшнего дня тоже должны остаться тайной для семьи. Будет ли ему тяжело это скрывать? Конечно. Но на то он и мужик – глава семьи. Такова доля, определенная Всевышним, который создал его мужчиной.

За ужином они обсуждали, что купить дочке на день рождения и где его отмечать. Ни по выражению лица, ни по интонациям Андрея Семеновича никто из домашних не догадался, что его мысли были очень далеки от семейного торжества и вкусной творожной запеканки. Пока семья в полном составе сидела за столом, Дымов мечтал об одном: посоветоваться с кем-нибудь, делать ли завтра биопсию.

Если бы Андрея Семеновича спросили, зачем ему нужен совет, он, наверное, не смог бы ответить. После встречи с Жизневым он прекрасно понимал, что биопсию делать надо и тянуть с этим до окончания отпуска бессмысленно. Ведь после почти месячного отсутствия на работе появится гора неотложных дел и пара срочных командировок, которые не отложить. И что в результате? Двухмесячное затягивание с ответом на вопрос. Глупо.

За тридцать пять лет работы в НИИ, где все важные вопросы официально разбирали на ученом совете, то есть коллегиально, Андрей Семенович привык, принимая решение, для проформы с кем-нибудь советоваться. Сейчас он поступит так же.

Под предлогом необходимости срочно написать статью Андрей Семенович закрылся в комнате и набрал номер Эдмонда Протасовича:

– Помните, как познакомили меня с доктором Жизневым? Сегодня я был у него. Меня направила к нему Анна Ивановна. Он (Дымов соврал для вежливости) просил привет вам передать. Мой последний PSA равен 5,64. Но вы же помните, как я его переделывал?

И Андрей Семенович в третий раз за день затянул песню про ошибающихся лаборанток и месяц грядущего отсутствия, от которой его самого уже тошнило.

Добрейший Эдмонд Протасович молча слушал, и Андрей Семенович представлял себе, как доктор покачивает своей большой лысоватой головой в такт его словам, а может, еще и ногой в уютной домашней тапке. Покачивает и думает, как бы повежливее послать разговорчивого пациента, причем, с точки зрения самого Андрея Семеновича, вполне заслуженно.

– Вам, конечно, виднее, – наконец вклинился в монолог Андрея Семеновича Эдмонд Протасович. – Делайте как вам удобнее. Может, действительно есть смысл подождать начала сентября. Месяц в этой ситуации ничего не решает. Можно и анализ на всякий случай пересдать.

Дымов решил, что благословение получено, но вдруг, прощаясь, Эдмонд Протасович достаточно жестко для своего мягкого характера сказал:

– Но лучше не тяните. Знаете, всякое бывает. Я стучу по деревяшке.

Закончив разговор, Дымов с минуту слушал короткие гудки в трубке, пока не сообразил, что ее надо положить. Такие слова в переводе с языка Эдмонда Протасовича могли значить одно: «Беги срочно».

«Позвонить Анне Ивановне или нет? – думал Андрей Семенович, прохаживаясь по комнате. – Нет. Зачем ее мучить и тратить кредит хорошего отношения? Что еще я хочу услышать? В конце концов, завтра она улетает в отпуск. Может, сейчас чемодан собирает, и у нее нет времени переливать из пустого в порожнее».

Но все-таки он не выдержал и позвонил, рассчитывая, что Анна Ивановна скажет ему своим привычным успокаивающим голосом: «Андрей Семенович, надо сделать этот анализ и забыть».

Он услышал эти слова только минут через двенадцать разговора. А до этого текла все та же бессмысленная беседа о переносе анализа на сентябрь и нерадивых лаборантках.

Спохватившись, что и терпение ангела имеет границы, Андрей Семенович пожелал доктору хорошего отпуска, раз десять извинился за назойливость и повесил трубку.

«Ну что, Бог троицу любит», – подумал Андрей Семенович и набрал номер Марины.

Они познакомились года два назад: Дымов пришел к массажистке, которая оказалась кандидатом наук и представилась врачом-вертебрологом. Потом, видимо желая произвести впечатление, Марина стала объяснять причины его проблем, а в конце лекции заявила, что все болезни – от позвоночника.

– Что вы говорите? – тут же оседлал ситуацию Андрей Семенович. – Когда я был такой же молодой, как вы, и, кроме того, длинноногий да политически грамотный, считалось, что все болезни от нервов и только сифилис – от удовольствия.

Марина прыснула, помягчела, и после нескольких сеансов массажа они подружились. Кроме того, он стал ее советником, дуэньей и кредитором. Хорошо зарабатывая, она бестолково тратила деньги и частенько сидела на мели.

Марина быстро прервала монолог Андрея Семеновича, в котором он напирал на бессмысленность биопсии, и применила хорошо известное в России средство – стала крыть его матом. Что самое удивительное, ему полегчало.

– Да вы просто трусите, как все мужики. Несмотря на ваши степени и должности, – орала она в трубку. – Вам бы, мать вашу, родить хоть раз! Сразу все поняли бы. Чего боитесь? Что вам в ж… залезут? Некоторые мужики за это еще и деньги платят!

После этого они оба расхохотались. Чтобы выйти из неловкого положения, в которое сам себя загнал, Андрей Семенович перевел разговор на странные привычки патрициев, а потом на лесбиянок. Несколько минут они мило общались.

Андрей Семенович понимал, что грубостью Марина пыталась задеть его мужскую гордость, подталкивая к обследованию. Невероятно, но это подействовало. Он отвесил ей пару неуклюжих комплиментов и попрощался. Ладно, пора кончать с этим словесным онанизмом, решил Дымов. По его мнению, назвать иначе то, чем он занимался, было невозможно.

Он снова снял трубку и набрал номер водителя:

– Завтра в 9 утра приезжай за мной, Ванечка. Поедем в город.

Теперь спать и ни о чем не думать.

На следующий день ровно в 9.55 он вошел в регистратуру клиники «Вирайл», где его ждал Жизнев.

– Я думал, вы не придете, струхнете в последний момент, – начал доктор.

– А я знал, что вы так подумаете, и пришел из принципа.

Они рассмеялись, и смех снял напряжение, которое вклинилось в их отношения вчерашним вечером.

– Идемте, – сказал Жизнев. – И не бойтесь: это не так больно, как все думают.

– А я и не боюсь.

И началось… Сама процедура, как бы получше выразиться, явно перекочевала в медицину из пыточного арсенала гестапо или инквизиции. Доктор всаживает в тело пациента, а правильнее сказать – пытуемого – палку, на конец которой насажено что-то типа шприца, а затем выхватывает изнутри кусок живого мяса и помещает его на предметное стекло, которое молча держит в руках сестра.

И так целых двенадцать раз. Кто через это проходил, никогда не забудет. Правда, Жизнев успокоил, сказав, что японцы делают это сорок восемь раз. И хотя, как технарь, Андрей Семенович понимал, что чем больше проб, тем выше точность анализа, в тот момент он не завидовал мужчинам Страны восходящего солнца.

«Спасибо хоть сестра среднего возраста», – одобрил он выбор Жизнева. А то однажды зашел в частную клинику, обещавшую продлить жизнь до 200 лет, так там у всех медсестер униформа состояла из юбки, едва прикрывавшей пупок, причем чувствовалась готовность расстаться с одеждой вовсе в обмен на содержимое клиентского кошелька. После первого же приема Андрей Семенович закончил посещение той клиники: и так все ясно. Да, такой медсестры тут только и не хватало.

Ну вот, вроде бы двенадцатый, последний по счету удар гарпуном, и, наконец, Жизнев произнес:

– Можно вставать, одевайтесь.

Доктор потрепал Андрея Семеновича по коленке и очень тепло сказал:

– У вас простата мягкая. Все будет в порядке. Если появятся вопросы, не стесняйтесь и звоните мне на мобильник.

– Помочь вам одеться и дойти до регистратуры? – предложила сестра.

– Что вы! – Андрей Семенович выступил в своей манере. – Да я вас сам на руках, куда скажете, донесу.

С Жизневым договорились так: он не будет беспокоить доктора в отпуске, а позвонит в первых числах сентября. На этом попрощались. Дымов, чуть пошатываясь, пошел к выходу.

«Хорошо, что я не японец, – подумал он, – а то до сих пор подвергался бы мучительному обследованию».

Андрей Семенович вышел из «Вирайла» на улицу. Хотел сесть в машину, но что-то его остановило. Что? На улице Подковырова (или как там ее сейчас называют?), где находилась клиника, прошло его детство. Недалеко отсюда он родился, здесь прожил восемнадцать лет, кончил школу с медалью и поступил в университет – тогда единственный на весь город. Здесь было все: и горе, и радости.

Пора садиться в машину и ехать – дел много. Но вместо этого он начал вспоминать эпизоды из школьной жизни и поступление в университет.

«Это что такое? Подведение итогов? Тьфу-тьфу-тьфу!» – Он автоматически собирался постучать по дереву, но протянутая рука будто натолкнулась на каменную стену. В конце июля дерево имело осенний вид: листья желто-зеленые и готовые опасть. Больное дерево или… кто-то намекает ему на осень жизни? Ведь рядом совершенно нормальные деревья. На мгновение страшно захотелось выпить. Нет – даже напиться до бесчувствия.

Усилием воли Андрей Семенович переломил себя и чуть не закричал на всю улицу.

«Тебе Жизнев сказал, что все будет в порядке? – с яростью убеждал он самого себя. – Веришь ему или нет, другой вопрос. И нечего устраивать сцену подведения итогов, вспоминать классиков с их „Осенью патриарха“.