Человек в прицеле

Коган внимательно слушал вахтера, кивая согласно головой. Старик словоохотливый, скучает без общения. И навел он на очень хорошую мысль: в поселке осталось мало жителей, на улицах почти никого, и все друг друга знают. А это значит, что каждого незнакомого человека могут заметить, незнакомец здесь сразу бросится в глаза.

После того как рассвело, осмотр закончили быстро. Запыленные окна цеха все же пропускали достаточно света, и в большом помещении можно было без труда осмотреться. Картина была, конечно, впечатляющая: мужчина в ватнике и сапогах лежал у стены, куда его, видимо, отбросило взрывом. Лица, можно сказать, не было – только кровавая, обожженная маска, из которой жутко желтели зубы. Одна рука обожжена до черноты, второй кисти не было. Ватник на груди обгорел и насквозь был пропитан кровью.

Остатки деревянного монтажного стола разбросаны по всему цеху. Догорели и теперь слабо дымились деревянные отходы и тряпье, оставшиеся после переезда производства. Но больше всего оперативников заинтересовал валявшийся открытый саквояж. После того как его осмотрели саперы, их командир подошел к Шелестову и сказал:

– Ну, тут сомнений быть не может, товарищ подполковник. Здесь пытались собрать взрывное устройство. Некоторые характерные компоненты остались в саквояже.

– Почему же «пытались», – пожал плечами Сосновский. – По-моему, очень даже удачно бомбу собрали. Только она взорвалась не вовремя.

– Ну можно сказать и так, – согласился лейтенант. – Человек, который собирал взрывное устройство, видимо, обладал низкой квалификацией. Одно неосторожное движение – и вот результат.

– Что вы можете сказать о компонентах? – спросил Шелестов.

– По составу компонентов сейчас ничего уже не скажешь. Это могут сделать только химики в специализированной лаборатории. А что касается технических моментов, то, судя по содержимому саквояжа, его собирали профессионально. Провода, зажимы, дозаторы, ну и все такое.

– Я предлагаю обратиться в институт химии МГУ, – предложил Кондратьев. – Мы всегда в особо сложных случаях пользуемся их помощью. Оснащение у них вполне современное. Невыполнимых задач до сих пор для их лаборатории не было.

– Хорошо, собирайте образцы и передавайте в лабораторию, – обрадовался Шелестов. – Будем пользоваться вашими связями в научном мире. А что касается этого взрыва, пока не стоит афишировать истинную причину. Официальную версию пока будем подавать как взрыв баллона с пропаном. Я свяжусь с вашим начальством по этому поводу.

Когда появились Коган и Буторин, а криминалисты принялись собирать образцы, пригодные для проведения экспертизы, Шелестов отозвал своих оперативников в сторону.

– Охрана пустующей территории осуществляется формально, – вполголоса заметил Буторин. – Да и не могли они заметить проникновения, если этот человек вел себя тихо: не дымил, не разжигал огня, не включал свет. Да и корпуса, я думаю, обесточены на заводской трансформаторной подстанции. Забор везде цел – добротное кирпичное строение. А вот с воротами не все в порядке. Наверняка, когда из-за торопливости вывозили по железной дороге оборудование, кто-то зацепил тяжелой техникой угол створки ворот, перекрывающих железнодорожный въезд. Кто-то чуть поработал – ломом отогнул лист, и образовался лаз. Снаружи, чтобы не было так заметно, его прикрыли легким деревянным щитом. Так что входить и выходить он мог в любое время дня и ночи. Если только не боялся, что его увидят в этот момент с улицы.

– Не боялся он этого, – возразил Коган. – Поселок наполовину пустой. Здесь в основном живут рабочие, и многие эвакуировались еще в 41-м на Урал вместе с заводом. Сейчас остались только старики, женщины и дети. По вечерам улицы вымирают. А железнодорожная ветка со станции идет через пустырь. Так что можно через ворота входить с песнями и плясками, и никто не услышит. Вахтер рассказал, он живет в этом поселке.

– Вот как? – Шелестов задумчиво потер щеку. – Ну тогда у нас есть чем заняться, пока химики анализируют пробы, а медики исследуют тело. Кроме жильцов, которые с заходом солнца закрываются в квартирах и ложатся спать, есть еще постовые милиционеры, дворники.

Снег валил густо и беззвучно, словно небо решило закутать город в белоснежное одеяло, скрывая шрамы войны. На окраине Москвы, где дома рабочего поселка стояли, припорошенные инеем, декабрьский ветер шелестел в голых ветвях берез, сгибая их под тяжестью снежных шапок. Улицы, занесенные сугробами, казались безлюдными – лишь изредка мелькали силуэты прохожих, торопливо пробирающихся сквозь метель. Их фигуры, укутанные в потрепанные шинели и платки, сливались с белизной, словно призраки, возникающие и растворяющиеся в пелене снега.

Светомаскировка нависала над городом как тень былой угрозы. Окна домов, заклеенные крест-накрест бумажными полосами, едва пропускали тусклые отсветы керосиновых ламп. Жильцы торопливо занавешивали окна плотной тканью, чтобы не пропускать свет из квартир. Улицы тонули в полумраке: фонари не горели, и только белесый сумрак наползал на улицы. Даже в этой темноте чувствовалась привычка к осторожности – словно сама Москва помнила гул вражеских бомбардировщиков, хотя фронт уже катился на запад, в сердце Европы.

На лицах прохожих читалась усталость, сплетенная с тревогой. Женщина, прижимающая к груди узел с пайком, всматривалась в даль пустым взглядом – может, туда, где под Варшавой или под Будапештом сражался ее муж. Старик, пробирающийся к колонке с ведром, замедлял шаг, услышав гул грузовика: невольно вздрагивал, вспоминая рев «юнкерсов». Даже смех ребятишек, лепивших снеговика у забора, звучал приглушенно – будто их учили не шуметь, как в те годы, когда бомбы падали с неба.

Война отступила, но не отпустила. Она жила в дрожи рук почтальона, разносившего похоронки и треугольники солдатских писем с фронта, в нервных взглядах на часы ждущих у репродукторов сводок Совинформбюро, в тихом плаче за занавешенными окнами. Снегопад, такой мирный и щедрый, не мог стереть следы голода, страха, долгих ночей в бомбоубежищах. Каждый шаг по хрустящему насту напоминал: где-то там, за тысячи верст, грохочут орудия, и чей-то сын, муж, брат вмерзает в окопную грязь, пока здесь, в Москве, метель пытается замести память…

Но в этой тревоге теплилась надежда, как огонек в печке-буржуйке. Женщины перешептывались в очереди за хлебом: «Слышала? Наши уже в Восточной Пруссии!» Старики, покуривая самокрутки, кивали: «Дойдем, обязательно дойдем!» Даже в затемненных окнах угадывалось ожидание: вот закончится зима, растает снег, и с ним, может, растает война. А пока декабрь кружил в танце снежинок, прикрывая своим белым плащом и раны земли, и немую молитву москвичей: «Родные, вернитесь живыми!»

Глава 2

– Товарищ подполковник! – Кондратьев побежал к машине и чуть не упал, проехав сапогами по доске, скрытой свежим снегом. – Подождите!

Шелестов велел водителю остановиться и, открыв дверь, вышел из машины. Выражение лица майора и то, что он бежал за машиной, вместо того чтобы послать милиционера или вообще позвонить потом по телефону, Шелестова насторожило. Значит, что-то еще вскрылось? Что еще нашли криминалисты?

– Товарищ подполковник. – Кондратьев чертыхнулся и снова чуть не упал. – Я сейчас звонил к нам в управление, и мне сообщили, что в поселке этой ночью убит дворник. Я подумал, что многовато совпадений для одной ночи.

– Согласен, Степан Федорович, – кивнул Шелестов. – Адрес есть?

– Меня вон машина догоняет, – обернулся на звук мотора Кондратьев. – Езжайте за мной. Тут недалеко.

– Дворник? – сразу же спросил Коган, когда Шелестов сел в машину. – А майор молодец, правильно увязал фактики. Если еще и недалеко от завода, то подозрения просто сами просятся.

– Спешить надо, Максим Андреевич, – добавил Буторин. – Прямо сейчас же прочесать поселок в поисках свидетелей, пока след еще горячий.

Шелестов и сам понимал, что убийство – дело не случайное. Просто так не убивают, тем более дворника. Дворник в Советском Союзе, да еще в Москве, – это явление особенное. Это старики старой закалки, которые сами себя считают ответственными за многое на участке, включая и отопление, и чистоту территории, и помощь жильцам в мелких проблемах бытового характера. И что немаловажно, они были первыми помощниками милиции в области охраны правопорядка. При хорошем дворнике, да еще старой закалки, посторонний человек в дом или просто во двор не попадет, чтобы его не заметили.

– Ребята, сейчас разделимся, – повернув с переднего сиденья голову к своим оперативникам, сказал Шелестов. – Время еще не позднее. Мы с Борисом посмотрим, что это за убийство такое, а вы пройдитесь по поселку. Поищите людей, кто мог вчера вечером или ночью видеть кого-то постороннего. Или не постороннего, но чье поведение удивило бы, показалось бы неестественным. Мало ли что там стоит за этим убийством. Но главное для нас все же – взрыв на территории завода и диверсанты, которые за этим стоят. Вряд ли это бомбист-одиночка, как в царские времена.

Увидев Кондратьева и еще двух милиционеров с ручными фонарями, Шелестов подошел к ним.

– Ну, что здесь произошло? – спросил он, оглянувшись на Когана, который методично обходил двор между домами.

– Вон, смотрите, – кивнул майор на открытую дверь небольшого сарая. – Здесь уголь хранится для котельной. Дворник отвечал за отопление, присматривал за котельной. Тут его и нашли.

Шелестов посмотрел на лежащего на боку старика в черном фартуке. Присев рядом с телом, посветил фонариком: крови на трупе не было, внешних повреждений тоже.

– А почему вы решили, что его убили? – спросил он. – Может, зашел, а тут у него вдруг сердце прихватило.

– И он, предварительно плотно прикрыв за собой дверь и закрыв ее снаружи на задвижку, тихо умер, – кивнул оперативник. – А вообще-то, сейчас судебный медик приедет, он нам что-то и прояснит.

– Закрыта, значит, была… – поднявшись на ноги, покачал головой Шелестов. – Вы правы, покойники за собой двери не закрывают. Кто-то его сюда положил. И сделал это до начала снегопада. Кто нашел тело? Я, когда подошел, увидел только следы взрослого человека и маленькие – ребенок?

– Да, его внук нашел, когда дед вышел на пару минут и не возвращался целый час. А взрослые следы – мои. Ну что? Пойдемте, поговорим с мальчишкой. А то я так, в двух словах его опросил. Там еще мать мальчугана. Естественно, с ней трудно будет побеседовать.

Оставив милиционеров у сарая встречать криминалистов, Шелестов, Коган и Кондратьев вошли в маленькую квартиру с отдельным входом на первом этаже. Небольшая комната была разделена пополам занавеской, сдвинутой сейчас в сторону и открывающей взгляду кровать и лежавшую на ней рыдавшую в подушку женщину. Мальчонка лет восьми в шерстяном свитере не по размеру сидел рядом и, поглаживая по плечу женщину, монотонно твердил: «Ну не плачь, мама, ну не надо…»

– Зоя Васильевна, – позвал Кондратьев, снимая свою кубанку и приглаживая волосы.

Женщина все же собралась с силами. Попросила подождать и, умывшись у умывальника в углу, присела на табурет у круглого стола под абажуром. Припухшее от слез лицо, растрепанные волосы, которые никак не слушались и не хотели ложиться, все же не скрывали, что женщина еще молода, моложе сорока лет. И мальчишка очень похож на нее. Коган взял разговор в свои руки, помог хозяйке успокоиться, и та стала понемногу рассказывать. Оказывается, дворник Степан Захарович был не отцом ее, а свекром. Муж Зои Васильевны погиб еще в 42-м под Ржевом. А теперь вот она осталась совсем одна с ребенком на руках. Степан Захарович хоть и получал мизерную зарплату за свой труд, но все же его уважали, да и мужские руки в доме были. Но больше всего женщина переживала из-за того, как понял Шелестов, что умер последний человек, который хоть как-то напоминал о муже. Рассказ мальчишки ничего нового или важного не дал. Выскочил мальчуган раз, выскочил второй во двор, чтобы позвать деда, а тот не отзывается. Подумал, может, дед со стороны улицы снег убирает. В сарай заглянул просто так, по привычке, увидел деда, испугался и к матери побежал. Та сразу все и поняла. А милицию вызвала уж соседка.

– Ты, Матвейка, не видел, может, сегодня или вчера твой дед Степан с кем-то незнакомым разговаривал на улице или во дворе? Или, может, видел незнакомого человека, кто во двор к вам заходил?

– Не, я тут всех знаю, к нам никто и не ходит. Только почтальонша тетя Таня, но она по утрам приходит.

Первые выводы после осмотра тела пожилой судмедэксперт уже сделал.

– Ну, что я вам могу сказать, товарищи, – покашливая, как заядлый курильщик, заявил он. – Я было подумал, что старик скончался от сердечной недостаточности или еще по какой причине, связанной с возрастом, с возможными хроническими заболеваниями. Но выглядит он неплохо для своего возраста, да и характерных изменений кожного покрова, как бывает при инфарктах, сердечных приступах, нет. Холодно на улице, но, думаю, дело не в этом. Другая причина смерти. Точнее скажу после вскрытия, но для этого надо тело как можно скорее отвезти в морг, оно слишком быстро остывает.

– Так что вы предположили? – напомнил Шелестов. – Вы начали говорить, что заподозрили другую причину.

– Ну да, – кивнул врач. – У старика на шее стало пятно посмертное проявляться, как будто ему передавили сонную артерию. Если все верно, значит, убийство это.

Когда тело увезли, Коган подошел к Шелестову, взял его за пуговицу шинели и задумчиво произнес:

– Кто умеет вот так, надавив на сонную артерию, убить человека? Кто-то с хорошей подготовкой и довольно хладнокровный. Старик слаб, чтобы сопротивляться. А душить или пользоваться финкой – слишком откровенно оставлять следы. А тут, глядишь, милиция подумает, что сам помер.

– Ты же видел, что сарай был закрыт снаружи? Ничего себе подготовка! Если убийца хотел имитировать смерть от естественных причин, он бы не стал запирать сарай, а все оставил бы как есть.

– А я тебе отвечу, Максим! Этот человек хотел, чтобы старика нашли как можно позже. Он мог не знать, что дворник живет с невесткой и внуком. Не местный он, случайный человек в этом районе.

– Хм, логично, – согласился Шелестов. – Осмотр цеха показал, что у погибшего агента там не было долговременной лежки, я думаю, что таких мест, как этот завод, у них несколько. И они используют то одно укромное место, то другое.

– Вот ты и согласился, что мы имеем дело с немецкой агентурой, – удовлетворенно заметил Коган и отпустил пуговицу.

Снег уже почти перестал идти. Буторин остановился на перекрестке и задумчиво посмотрел на широкую улицу перед ним и небольшую улочку, уходящую вправо. Этой улочкой вполне можно пройти к территории завода, решил он. И какой путь выберет человек, который хочет, чтобы его заметили как можно меньше людей? И Буторин свернул направо и сразу увидел то, что искал, – магазин «Хлеб». У входа в магазин пожилой мужчина, странно прихрамывая, чистил деревянной лопатой снег. При появлении идущего в его сторону военного мужчина оставил лопату, вытер рукавом фуфайки лоб и стал ждать.

– Здравствуйте, – кивнул Буторин и протянул удостоверение.

– Да ты, мил человек, мне словами скажи, кто ты есть. Я же без очков все равно ничего не разберу. Вдаль вижу, разглядел, что ты военный, при погонах. А вот вблизи только с очками, а они в магазине на столике лежат.

Оперативник сначала решил, что зря подошел к подслеповатому человеку, но, услышав, что тот как раз вдаль видит хорошо, улыбнулся и представился:

– Майор госбезопасности Буторин. Хотел с вами посоветоваться, папаша. Как мне вас звать-величать?

– Звать меня Иваном Михайловичем, а величать особо нечем, – рассмеялся словоохотливый старик. – Заслуг у меня мало перед отечеством. Шестьдесят пять лет топчу землю, когда с пользой, а когда и без нее.

– Э, нет, Иван Михалыч, – шутливо погрозил старику пальцем Буторин, – не может человек без пользы жить, невозможно такое по самой природе человеческой. Коль скоро есть дети и внуки, коль хоть одно доброе дело в жизни сделал человек, уже не зря жизнь прожил. След оставил после себя добрый! У вас есть дети, внуки?

– Есть, как же без этого, – охотно ответил старик. – И сын есть, как положено, на фронте он. И внуков двое. Да и сам в молодости еще при царях служил отечеству. Состоял младшим вахмистром 2-й Заамурской бригады Отдельного корпуса пограничной стражи.

– Заслуженный вы человек! – одобрительно кивнул Буторин.

– Заслуженный, да не очень. Контрабандистская пуля инвалидом вот сделала на всю жизнь. Да ничего, хромаю потихоньку, чем могу, живу. А вы, стало быть, по какой части ко мне обратились? Видать, что-то случилось в столице?

– И в столице, и в других городах и весях все время что-то случается, Иван Михалыч, – философски ответил оперативник. – Расспросить хотел вас, вы ведь человек по службе наблюдательный. Да и сейчас, судя по всему, ночным сторожем-приемщиком в магазине работаете? Прошлой ночью вы дежурили или сменщик ваш?

– Я, товарищ майор. Сменщик у меня один, работаем с ним по очереди по два дня. Тут и дворник, и сторож, и приемщик. С молокозавода да с хлебокомбината продукты для магазина привозят ночью или рано утром. А в остальное время – где гвоздь забить, где улицу подмести да снег вот зимой убрать, чтобы люди не падали. Песочком посыпать.

– Не спится по ночам? – с улыбкой спросил Буторин.

– Эх, сынок. – Старик вдруг стал серьезным и немного печальным. – Доживешь до моих лет, тогда поймешь, что старики плохо спят по ночам. Им слишком много приходится таскать на душе. Ну, ведь не за этим вы ко мне пришли?

– Спросить хотел, не видели ли вы той ночью незнакомца или нескольких, которые вам показались бы подозрительными или просто привлекли внимание?

– Оно, конечно, вы верно спросили, – солидно кивнул сторож. – Примелькался народ, одни и те же покупатели приходят, одной и той же дорогой на работу и с работы ходят. А насчет подозрительных. Нет, не припомню. Да и как относиться с подозрением к своим советским людям? Не на границе же с Маньчжурией живем, Москва!

– И все-таки, Иван Михайлович! – Буторин полез в карман и достал пачку «Казбека».

Старик с удовольствием угостился папиросой, затянулся, одобрительно покивал головой. И стал перечислять по памяти, кого видел в ту ночь на улице. Из рассказа словоохотливого старика следовало, что по этой улочке народу в позднее время ходит мало. Кто с работы, кто на метро пытается успеть добежать. Милицейский наряд, женщина с фабрики. Бывает, и военные появляются. Как для себя определил старик, те, кто на квартирах останавливаются, командировочные. И совершенно неожиданно в его памяти всплыла фигура высокого человека в шинели. Старик хлопнул себя по лбу и рассмеялся, показывая желтые прокуренные зубы.

– Ну вот теперь сообразил, чего я его запомнил. А то все понять не мог. Вы-то вот в шинели с погонами, а у него не было погон на плечах. Это я и заметил, да потом запамятовал. Не было погон. Фронтовик, наверное, вернулся после демобилизации, по здоровью, я думаю. А вообще-то, по сторонам смотреть некогда. Приходят машины, я принимаю лотки с хлебом, пересчитываю. У нас строго! Хлеб – дело серьезное!

Младший сержант милиции Горохов прибежал через полчаса, когда его вызвали после смены в отделение милиции. Шелестов сидел на лавке в дежурной части, откинувшись затылком на стену и прикрыв глаза. Шли вторые сутки, как вся группа на ногах. Очень хотелось есть, но оперативник понимал, что если сейчас поесть, сон навалится так, что с ним невозможно будет бороться. Значит, с завтраком подождем, как и с ужином, и обедом тоже.

– Товарищ подполковник, вот тот самый постовой милиционер!

Шелестов открыл глаза и увидел перед собой оперативного дежурного и молодого сержанта с напряженным взглядом и припухшим от сна лицом. Да, тебе хоть немного удалось поспать, подумал Шелестов и поднялся. Отпустив дежурного, они с сержантом уселись за небольшой стол в углу дежурной части. Оперативник попросил милиционера показать на карте границы его поста и стал расспрашивать, что особенного тот заметил во время дежурства.

– Ничего такого особенного, товарищ подполковник, – ответил молодой человек, сводя брови. – Обычное дежурство. Как водится, присматривался к прохожим, заглядывал в места, которые у нас называются криминально опасными. Ну и вообще, темные такие, где может человеку плохо стать или пьяный какой упадет в снег и уснет. Замерзнуть ведь может насмерть. Я, вообще-то, на фронт просился, хотя бы в нестроевую часть, а меня вот в постовую службу. У меня плоскостопие, а я пытался убедить комиссию, что мне это не мешает. Когда ты рвешься Родину защищать, тут про все болячки забываешь. Правильно же, товарищ подполковник?

– Как тебя зовут, Горохов? – устало спросил Шелестов.

– Меня? – растерялся молодой человек. – Петя, то есть младший сержант милиции Горохов.

– Так вот, Петя! Родину защищают везде, Родина сама знает, куда тебя послать. И если тебя оставили в Москве, значит, так и надо. Ты что же, не видишь, сколько девушек мобилизовано для работы в милиции, сколько их выходит на посты в городе и днем, и ночью? Плоскостопие у тебя, думаешь, это мелочь? А это не мелочь, это, дружок, тебе не по силам будут длинные марши, марш-броски, да и просто в атаку на двухкилометровой дистанции пройти. Ты же знаешь, как у тебя ноги болят. И в нестроевой части несладко, там тоже нагрузки могут быть очень высокие. Но там фронт, там боль в ногах может помешать тебе выполнить задание, а из-за этого погибнет кто-то из твоих товарищей. Ты же понимаешь, насколько это важно. Так что неси службу, где тебя поставили командиры, неси ее серьезно, это твой боевой пост сегодня!

Горохов слушал, то опуская голову, то глядя подполковнику в глаза. Шелестов говорил и чувствовал, что его слова доходят до парня. Может быть, с ним никто еще так не разговаривал, не приводил таких доводов, может быть, он воспринял эти слова серьезно, потому что их произнес подполковник из НКВД. Неважно, главное, чтобы дошло наконец. И когда Максим перешел к своим вопросам, милиционер стал вспоминать свое прошлое ночное дежурство достаточно серьезно. И все же ничего необычного не всплывало, а спрашивать про высокого мужчину в военной шинели без погон не хотелось. Это называется – навязывать воспоминания.

– А бывает у тебя такое, Петя, чтобы запоминалось что-то необычное, – начал импровизировать оперативник. – Что-то бросающееся в глаза.

– Это в каком смысле? – не понял Горохов.

– Да в любом! – рассмеялся Шелестов. – Такие вещи, которые, ну, не совсем правильные, что ли. Ну, какие примеры тебе привести? Например, идет гражданин и за веревочку везет санки по снегу, а в санках ребенка нет. Или гражданин в ботинках разного цвета: на одной ноге коричневый, а на другой черный. Или человек с большим барабаном, или зимой без шапки, или вообще босиком!

– Ну нет, такого я, конечно, не видел, – рассмеялся милиционер. – Да я бы в такой ситуации обязательно к гражданину обратился. Не потерял ли он ребенка, может, задумался, а ребенок из санок выпал на предыдущем перекрестке. Да и без шапки тоже… Вдруг человека ограбили. Надо выяснить на всякий случай. Нас всегда учили обращать внимание на такие вещи. А в прошлую ночь… Ну, например, видел я человека в шинели без погон. Офицерская добротная шинель, а погон нет.

– Во сколько ты его видел?

– Вечером, поздно. Он явно домой спешил, Не помню точно, может, в десять вечера, а может, в половине одиннадцатого.

– А где ты его видел, по какой улице он шел? Показать на схеме поселка сможешь?

– Да, конечно, – кивнул сержант, провел пальцем по карте района, висевшей на стене в дежурной части, и остановился. – Вот здесь. Я шел по четной стороне, а он навстречу по нечетной, со стороны перекрестка. Там еще возле хлебного магазина хлеб разгружали, и этот гражданин воротник поднял. Ветер был.

– А в руках что-то было у гражданина? Или он шел, сунув руки в карманы?

– В руках? – Горохов на пару секунд замешкался, а потом уверенно ответил: – Саквояж в руках у него был. Я еще подумал, что он врач.

– Саквояж? А на нем был красный крест? Почему ты решил, что саквояж медицинский и что гражданин врач? – продолжал настаивать Шелестов.

– Нет, креста не было. Обычный, коричневый такой. Я даже не знаю, почему подумал о враче. Может, просто совпало с чем-то в голове.

Шелестов дождался в отделении милиции своих оперативников. У стены с картой района они разговаривали тихо, чтобы не мешать дежурному.

Максим коротко рассказал о том, что узнал от постового милиционера, а Буторин – о показаниях сторожа в хлебном магазине.

– Саквояж, – сразу же отметил Коган. – Коричневый саквояж, который очутился потом на заводе и в котором нашлась всякая мелочь для самодельной бомбы. Жалко, что мы уже не узнаем у мертвого дворника, был человек, его убивший, с саквояжем или нет. А по времени совпадает: сторож, милиционер…