Восемь уровней игры Лила

– Бабуля! – чуть не воскликнула я по привычке, но увидев пустую скамейку, опомнилась.

В голове зазвучал бабушкин голос. Она сказала бы сейчас:

“Прилетела моя летучая мышка, совсем цвет кожи стал серым, этот твой Милан до добра не доведёт, дышать там у вас нечем, ты надолго, кузнечик?”

А потом бы говорила, что наконец-то они откормят её как следует рыбой.

Я забрала из машины чемодан и зашла в дом, вдохнув знакомый с детства запах. В доме пахло сухой лавандой, висевшей у входа, и пряными благовониями, которые мама обожала зажигать по вечерам.

Поднявшись на второй этаж, я зашла в комнату. Из окна виднелась лазурная морская полоска, ещё несколько часов и она станет пунцовой, проглотив закатное солнце.

Сколько закатов случилось в этой комнате, пока я не решила переехать в Милан! Я уселась на кровать, укрытую голубым покрывалом, погладила выпуклые узоры и огляделась по сторонам. Всё здесь было так, как всегда. Увешанные нитями ракушек стены, мои детские фотографии и главное богатство, которое перекочевало из бабушкиной комнаты – огромное блюдо с минералами и камнями. Это то, с чем я привыкла играть с самого детства, изредка пополняя коллекцию чем-то из поездок.

В каждое своё возвращение на Эльбу, когда бабушка была жива, я спрашивала, откуда блюдо у неё, а она всегда загадочно улыбалась и говорила, что оно было с ней всегда. И она ничегошеньки не помнит.

Бородач

Рыжеволосый мужчина с бородой вышел из мастерской, закрыл её тремя поворотами бронзового ключа и со скрежетом потянул вниз заржавевшую заслонку.

Обойдя мастерскую со всех сторон и убедившись, что окна закрыты ставнями, мужчина поднялся по каменным ступенькам и остановился перед залитым предзакатным оранжевым светом городом, в цвет своей бороды. Прищурившись, он всматривался в то, как солнце играет с флигелями и макушкой главной церкви, усиливая её и без того яркий золотой блеск.

Перейдя на другую сторону крепости, мужчина спустился по каменному спуску и, вместо того чтобы открыть резные коричневые двери своего дома, направился в лес, граничивший с остатками старинной стены.

Он шел медленно, вдыхая приятную прохладу, щурясь от острых лучей, щекотавших зелень широко раскинувших свои вековые лапы елей и кедров.

Выйдя на залитую предзакатным солнцем поляну, мужчина уселся на любимый пень, достал из внутреннего кармана куртки чёрный футляр, вынул оттуда губную гармошку, протёр её тряпочкой и затянул любимую с детства неаполитанскую песенку. О том, что она неаполитанская, сообщил ему хозяин сырной лавки, итальянец в третьем поколении, который слышал эту песню по итальянскому радио, которое часто звучало в их доме.

Наигравшись, мужчина вытер гармошку той же тряпочкой, положил её в футляр и только в этот момент услышал тихое скуление. Мужчина нахмурился, поднялся и огляделся, но не обнаружив вокруг признаков жизни, стал медленно двигаться по полянке. Лишь перейдя на другую сторону, ближе к реке, он заметил у берега какую-то возню. Приблизившись, мужчина разглядел коробку, а в ней что-то чёрное, маленькое и… живое.

Он подошел ещё ближе и увидел перед собой… щенка.

– Ну и ну, – пробормотал мужчина вслух и почесал затылок, – а ты откуда здесь взялся?

Внутри коробки лежали грязные тряпки, крышка от йогурта с каплей воды и куски чёрствого белого хлеба. Чёрный щенок, с виду месяцев трёх-четырёх, увидев незнакомца, притих, перестав возиться и скулить.

Бородач медленно протянул руки к щенку, аккуратно достал его из коробки, поднял перед собой, внимательно рассматривая карие глаза, донельзя симпатичную морду и белое пятно вокруг левого глаза на фоне совершенно чёрной гладкой шерсти. С виду щенок был похож на лабрадора, но это неточно.

– И что мне с тобой делать? – произнёс мужчина, пялясь на щенка.

Тот тявкнул, тихо, но уверенно.

Мужчина засунул собаку за пазуху и направился к дому, время от времени поглядывая на то, как щенок, прижавшись к изнанке куртки, спокойно посапывает.

Добравшись до дома, мужчина открыл дверь и поставил щенка на терракотовый пол. Пёс, оглядевшись по сторонам, понюхал пол, покрутился и тотчас сделал огромную лужу.

– Неееет! – выкрикнул мужчина, и щенок прижал хвост.

– Завтра выясним, чей ты и отправишься к хозяину. Не думай, ты здесь временно, – строго проворчал новоиспечённый хозяин и отправился в ванную за тряпкой.

Дома

Я сбежала вниз и, не найдя никого в доме, набросила куртку, вышла и спустилась по дорожке, выложенной широкими плитами, к центру города. Город – громко сказано, скорее, деревня.

Летом на острове Эльба жизнь била ключом, но вне сезона она затухала. Половина магазинов и ресторанов закрывались, а по опустевшему городу бродили редкие местные жители, в основном пожилые, и бездомные кошки.

“Кому-то же надо поддерживать здесь жизнь”, – шутила мама, отвечая на мой вопрос о том, почему она не переедет на материк, как большинство людей. До недавнего времени она ухаживала за старенькой мамой, а сейчас, когда брат обещал сделать её бабушкой, она и подавно не сдвинется с места.

Мама работала учительницей начальной школы, она по-настоящему любила свою работу и любила остров Эльбу.

“Куда я уеду от детишек, кто их будет учить?”

Я вышла на главную площадь, летом здесь было пруд пруди народа, а сейчас даже кафе-мороженое и магазин “табакки”1 были закрыты. Свернув на главную улицу и прохаживаясь между разноцветными домами, я думала о том, что у меня всё ещё получалось смотреть на свой любимый остров глазами туриста, а не человека, там родившегося. Разница в том, что местный человек смотрит, а турист разглядывает. Человек места часто имеет замыленный взгляд, в то время как взгляд туриста любопытный, жадный до деталей и подробностей. Именно таким взглядом я смотрела на свой родной город, замечая выкрашенные в яркие цвета ставни с полуоткрытыми окнами, из-за которых виднелись кружевные занавески; белые, словно вылепленные из глины, дома и увитые вечнозелёным жасмином стены; лестницы, уставленные по бокам горшками с пёстрыми южными цветами; буйство любимой розовой, оранжевой и ярко-желтой лантаны, ленивых котов, валяющихся посреди дороги, и главное – пронзительную лазурь эльбанского моря.

Каждый камень, каждая брусчатка, цветок, фасад говорили со мной, и беседы эти были о любви, о том, сколько же тепла чувствовалось в каждом уголке родного сердцу места, и сколько тоски по дому ощущала я в каждый свой приезд.

Несмотря на то, что ум заставлял радоваться стабильной миланской жизни, я чувствовала, что внутри меня живёт другая Таиса. Не спокойный рациональный инженер, а кто-то другой, тот, кто хочет плавать и прыгать на волнах, бегать босиком. Ей, той другой Таисе, было абсолютно всё равно, какой у меня статус, насколько престижна моя работа, она рвалась на свободу. Этот странный внутренний позыв я ощущала намного сильней здесь, на Эльбе, будто возвращаясь домой, что-то внутри меня менялось. Здесь, в родном климате, внутри меня включалось что-то такое, что в той, миланской жизни, молчало. Здесь, на Эльбе, я чувствовала себя более живой.

Чувствовала, что я жива.

– Чао, белла, – старушка с белыми буклями, сидевшая на фоне каменной стены с двумя подругами похожего возраста, помахала мне рукой.

Мария – старая бабушкина приятельница. Старая не только в смысле возраста, но и в смысле количества лет, которые они дружили вместе.

Я подошла поздороваться и улыбнулась трём аккуратным старушкам, которые, словно специально, были одеты в одинаковые платья цвета фиалки. Моя бабушка тоже любила этот цвет, возможно, это любимый цвет всех старушек.

– Присядь, расскажи, как там в большом свете? – Мария похлопала по скамейке.

– Всё как обычно, работаю, а вы как? – уселась я рядом.

– Ничего, – закряхтела Мария, – вот, как это вы, молодёжь, говорите, тусуемся, – старушка сипло засмеялась, откашлявшись.

– Не думаешь вернуться? – спросила она, и не дождавшись ответа, произнесла, – понятно, что нет, скучно тебе будет, все поразбежались, эх, а было же весело в молодости, помнишь? – и Мария толкнула локтем задремавшую подругу. Та открыла глаза и, улыбнувшись, закрыла их вновь.

– Эх, вот что значит лишить себя дневного сна, сколько раз говорю, в нашем возрасте надо обязательно спать после обеда. Вчера не легла, а сегодня всё утро без сил, – покачала головой Мария.

– Здесь и дискотека была, и работа, всё было, никто не хотел уезжать, а теперь всё пусто кругом, летом только жизнь, но лично я летом из дома не выхожу, и жарко, и слишком много людей.

– А что ещё здесь было? Ну в вашей молодости, – уточнила я.

– Всего и не вспомнишь, помню просто, что было весело, – произнесла Мария и опираясь на палочку, полузакрыла глаза.

Я попрощалась и, дойдя до конца улицы, зашла в единственный открытый хлебный магазин, купила любимый тосканский хлеб, такой вкусный делали только здесь, несколько кусков яблочного пирога, и отправилась в сторону дома, любуясь по дороге блестящим морем и красотой Залива Влюблённых.

***

Мама приготовила по случаю моего приезда равиоли с рыбной начинкой и дораду, а ещё разложила стол в саду, и мы ужинали вместе с братом и его невестой, кутаясь в тёплые пледы.

Прохлада ноябрьского вечера была приятной и располагающей к уютным вечерам, когда можно завершить трапезу горячим чаем.

Мы долго сидели и болтали, говорил в основном брат и невеста, они с энтузиазмом делились своими мечтами о покупке нового дома. Мама делала вид, что радуется, но в её глазах читалось беспокойство, ведь это означало, что скоро она останется одна в огромном доме и пустом дворе.

Я смотрела на брата и думала о том, что в детстве постоянно спрашивала у мамы, брат ли он мне по-настоящему, или может быть его усыновили. Ну не может быть, чтобы я чувствовала по отношению к нему такой холод и расстояние. Может быть, его забрали у какой-то другой мамы, причём, именно его, а не меня, я-то была на своём месте.

Мама на такие мои вопросы грустно улыбалась и уверяла меня в том, что брат вышел из того же места, что и я:

– Ты можешь быть уверена в этом на сто процентов.

Мы росли, а наше расстояние увеличивалось не только в физическом смысле. В то время как было этому оправдание в подростковый период, разница в три года чувствовалась особенно остро, он был мрачным подростком, а я девушка в самом расцвете, но даже потом, в студенческие годы, мы не стали ближе.

Я училась на химическом, брат поступил на экономический того же Университета, мы могли бы звать друг друга в гости на вечеринки, обсуждать занятия, первую любовь, общие для того возраста проблемы, но и тогда мы этого не делали.

Ни жизнь студенческая, ни потом карьерная так нас и не сблизила. Мы продолжали идти каждый своим параллельным путём, отдельно друг от друга, пересекаясь исключительно на семейных праздниках и во время коротких звонков.

“Как дела? Всё хорошо? Да, все хорошо, и у меня, ну пока тогда”.

Иногда я вообще забывала, что у меня есть брат, в то время как я всегда помнила, что у меня есть подруга.

Со временем я приняла это, как данность и перестала мучить себя тем, что не чувствую к нему всего того, что ты ожидаешь чувствовать к брату. В конце концов, я же не могу насильно его полюбить.

После ужина, разобравшись с посудомойкой, я отправилась к себе.

– Таис, – поди сюда, – раздался голос мамы из соседней комнаты, где раньше жила бабушка.

Я заглянула и увидела маму в бабушкином кресле, она часто сидела в нём, смотрела на море или мастерила. Бабушка вязала до последнего, говорила, что развивает мелкую моторику, и пока двигает пальцами, ей не грозит никакая деменция.

Мама держала в руках коробку, и когда я зашла, указала на мягкий пуфик рядом с креслом, куда бабушка ставила чай или клала вязание.

– Бабушка кое-что тебе передала… ну, перед… – мама поджала губы, проглотив слово “смерть”, и в этот момент мне так захотелось её обнять.

Месяц назад не стало бабушки, давным-давно она лишилась мужа, а скоро, возможно, брат покинет наш дом, и мама останется совсем одна.

Жестяная коробка из-под печенья в руках мамы была открыта, и внутри виднелась ещё одна, поменьше. Мама достала маленькую коробочку и протянула её мне. Коробочка была приятной на ощупь, бархатной, я поглаживала её, чувствуя, как усиливается биение моего сердца. Медленно, нарочно не спеша, я открыла коробку и… ахнула. Внутри лежало изумительной красоты кольцо с зелёным камнем, обрамлённым рядом небольших бриллиантов.

Я не верила своим глазам! Это было то самое кольцо. То самое кольцо из сна, которым я открывала двери в коридорах-лабиринтах. Я крутила его, внимательно разглядывая пронзительно зелёную игру света. Вдоль небольших бриллиантов тянулась полоска с незнакомыми мне буквами. Сердце забилось ещё сильней. Это же та самая надпись над дверью!

Как такое может быть?!

– Никогда не видела у бабушки этого кольца.

– Она никогда его не надевала, это кольцо её мамы… Прабабушкин муж подарил его на помолвку.

Бабушка всегда избегала рассказов о своём отце, говорила о нём вскользь, ссылаясь на плохую память, а я старалась не лезть с вопросами, хотя чувствовала, что бабушка что-то не договаривает.

– А это не изумруд случайно? – я примерила кольцо на безымянный палец правой руки, и оно идеально село.

– Да, – улыбнулась мама, – изумруд…

– А как звали моего прадеда?

– Его звали Ренато, – произнесла мама, – про него ты прочтёшь в конверте, но… – хитро улыбнулась она, – конверт можешь открыть только в свой день рождения.

– Что за игра в квест? – хмыкнула я, хотя ничуть не удивилась.

Бабушка была та ещё игрунья. Она обожала покер, обыгрывала до конца жизни абсолютно всех в доме, а ещё на каждый мой день рождения готовила какой-то сюрприз.

– Кстати, там два конверта. Первый ты сможешь открыть в день своего рождения, а второй – в день рождения бабушки, – добавила мама.

Внутри меня запрыгала довольная маленькая Таиса, обожающая сюрпризы и игры.

– Но… день рождения через два месяца, нескоро… Может, откроем? Что за игра в жмурки, правда? – моё нытьё было нарочито жалостным.

– Нет, я обещала, – отрезала мама и поднялась с кресла. – Пойдём, поможешь мне приготовить ужин, – и, словив мой недовольный взгляд, добавила:

– Ну или хотя бы побудешь рядом, составишь мне компанию.

В Милане

Каждый раз я переживала особенно болезненно возвращение в Милан, однако в этот раз, к своему удивлению, чувствовала себя менее скверно. С самого утра мне казалось, что сегодня меня ждёт что-то по-настоящему особенное.

Устроившись за рабочим столом, я погрузилась в таблицы и схемы, то и дело поглядывая на кольцо. Порой мне казалось, что в зелени изумруда я вижу бабушкину улыбку.

Настроение не испортилось даже тогда, когда мне позвонили из зала скалолазов, сообщив, что сегодня они закрыты на корпоративную вечеринку, и я пропущу запланированную тренировку.

Я написала Зое, предложив поужинать вместе, но у подруги в тот вечер была ночная смена в больнице. Мысль о том, что мне предстоит один из тех одиноких вечеров, которых я так старательно избегала, отозвалась в сердце лёгкой тоской.

Ровно в половину седьмого, закончив работу, я набросила пальто в полоску, обвязала вокруг шеи свой толстый фиолетовый шарф – подарок бабушки на прошлое Рождество, – и спустилась во двор стеклянной высотки. Отстегнув когда-то белый, ставший серым от миланских выхлопных газов, велосипед, я поехала домой. Добравшись до своего квартала за двадцать минут, я отправилась в крохотный гастроном, в котором изредка покупала готовую еду.

Каково же было моё удивление, когда вместо супермаркета передо мной появилась витрина незнакомого мне магазина. Я подошла поближе и увидела в витрине очень красивые украшения из камней.

Открыв осторожно дверь, я услышала перелив мелодии, оповещающую хозяина о прибытии нового посетителя.

– Идду… – раздался нежный женский голос.

В уютном полутёмном помещении горели тусклые лампы, а среди декораций, диковинных цветов и пальм, сверкали украшения. Это был очень необычный ювелирный магазин.

Мне навстречу вышла красивая темноволосая женщина в бархатном красном платье в пол.

– Добро пожаловать в мою волшебную боттегу, – улыбнулась она.

Ошарашенная, я смогла лишь выдавить:

– А здесь же вроде гастроном был…

– Да, они закрылись месяц назад, теперь здесь я.

– Быстро так вы… всё сделали.

Хозяйка улыбнулась и указала мне на старинное кресло с резными подлокотниками.

– Может быть, какао? Я как раз сварила свежее.

При других обстоятельствах я, конечно же, отказалась бы: во-первых, я ещё не ужинала, а какао – напиток, который я привыкла пить на полдник, его варила мне в детстве бабушка, но никак ни в семь вечера. Однако место было настолько завораживающее своей необычностью, что я согласилась.

Хозяйка ушла в подсобку и через пару минут принесла на серебряном изящном подносе две чашки из тончайшего фарфора.

– Вот, – хозяйка поставила поднос на изящный столик рядом с креслом.

Я поблагодарила, сделала глоток и обратила внимание на витрину рядом.

– Это лунный камень?

– Да, именно, очень редкий его вид, – хозяйка улыбнулась. – А ты, я вижу, разбираешься в камнях, – и, достав браслет из витрины, она протянула его мне.

Мне так хотелось рассказать о своей излюбленной игрушке – бабушкином подносе с камнями, но раздался телефонный звонок, и хозяйка, извинившись, ушла отвечать.

Минуту спустя прозвучала мелодия, и в магазин зашла девушка в длинном сиреневом плаще с капюшоном, натянутым на голову. Девушка легонько кивнула в мою сторону и принялась рассматривать витрины. Я наблюдала за ней, продолжая делать маленькие глотки какао и думая о том, что сегодня очень необычный вечер: магазин, появившийся из ниоткуда, хозяйка в красном бархатном, абсолютно старомодном, платье, а теперь ещё эта незнакомка в плаще с капюшоном. Где-то я уже видела этот плащ… Я прищурилась, чтобы рассмотреть получше.

Девушка подошла к креслу и остановила взгляд на моей руке.

– Очень красивое у вас кольцо…

Я поставила на столик чашку с какао и смущённо потёрла камень.

– Да, это фамильное украшение…

Девушка улыбнулась краем рта и стала рассматривать витрину с браслетами.

– Этот же лунный камень? – спросила она, указав на браслет, который недавно мерила я сама.

– Ага, вроде как… редкий его вид, – повторила я слова хозяйки.

– Он-то мне и нужен, – и, помолчав, добавила тихо, – для новолуния идеально…

Девушка сняла капюшон, обнажив волну чёрного цвета кудрей.

– Вы его берёте? – она взяла браслет в руки.

Я отрицательно помотала головой.

Девушка мгновенно надела браслет, он сел идеально на её тонкое запястье. Она повертела рукой в свете уютных ламп и свечей, затем перевела взгляд на меня и прищурилась.

– А что вы делаете сегодня в восемь вечера? – она посмотрела на часы, – то есть через полчаса?

И, увидев моё замешательство, не дав мне заговорить, произнесла ту самую фразу, которая изменила всю мою жизнь.

– Не хотите сыграть с нами в Лилу?

Лила

Мы шли по самой обычной миланской улице, и вдруг девушка свернула в какой-то переулок, затем почти сразу нырнула в арку, после ещё в одну, и вот мы уже стояли перед огромными зелёными воротами в пупырышки.

Странным был не только сам вход, но и то, как мы туда входили. Оказавшись перед воротами, девушка распахнула плащ, на её пояснице болтался медный круг с ключами, связка была длинной, так что она, не отстёгивая круг от пояса, смогла открыть ворота. Мы очутились в парадной с высоченными потолками-арками, длинной, с широкими каменными ступеньками, лестницей и огромными лампами-факелами по её краям.

Девушка поднялась по лестнице, её плащ едва касался ступенек, она достала ещё один ключ, открыла новую дверь: мы оказались в длинном коридоре, на стенах которого, по обе стороны, висели картины. Стояла удивительная тишина, словно стены были обиты чем-то мягким и бархатным. Слева тянулся ряд высоких окон, а за ними виднелись современные крыши Милана, вид которых обрадовал: всё-таки мы не в каком-то другом измерении, всё под контролем.

Скоро мы оказались перед деревянными, со вставленными витражами, дверьми, и вошли в просторный зал, в центре которого возвышался круглый стол. К моему удивлению, за столом уже сидело шесть человек.

Девушка указала мне на единственный пустой стул и произнесла:

– Что же, все на месте, теперь можем начать.

***

– Короче, всё это было очень странно, – я подлила себе белого вина, – а ещё ведущая называла себя проводником Лила, гидом и хранителем.

– Ну ты даёшь, я вообще удивлена, что ты согласилась, – пожала плечами Зое.

Мы сидели в её квартире на уютном диване и обсуждали вчерашний вечер.

– Да уж, и мне это очень странно, словно меня загипнотизировали, а может и правда…

– И что за игроки там были? – поинтересовалась Зое.

– Да какие-то совершенно странные ребята, у одного дреды, второй был с розовыми волосами, короче, единственный более или менее нормальный был в пиджаке, с галстуком. Как он туда попал, непонятно?

Подруга молчала, ожидая продолжение.

– Так, а больше рассказывать нечего, я так и не сыграла.

Мы сели за стол, и я набросилась на пармеджану, я была очень голодная и очень злая, потому что проторчала вчера целых пять часов, не завтракала сегодня и не обедала, потому что не успела приготовить еду с вечера, а времени выйти в кафе сегодня не было.

– В смысле, не сыграла? – удивилась Зое.

– Пять часов пыталась, но ничего не получилось. Это называется “Лила не впустила”, – передразнила я ведущую, имитируя её голос.

Мне не надо было объяснять Зое про то, что “войти в игру” означает выкинуть шестёрку, подруга сама это прекрасно знала, потому что изучила информацию вдоль и поперёк, готовясь однажды сыграть.

– Ведущая всё твердила: “переформулируй”, “переформулируй свой запрос”, бла-бла, – рассказывала я с набитым ртом.

– Начала я с вопроса “когда я встречу свою любовь”, продолжила со “встречу ли я свою любовь” и “успею ли я встретить свою любовь до тридцати пяти”, и завершила “хочу семью”. Но эта совершенно дурацкая игра всё меня не пускала. Мне не выпадала шестёрка, и хоть ты тресни. Когда все дошли до последней клетки, ведущая посмотрела на меня как-то очень странно и сказала, что они играют завтра, и что я могу прийти опять и даже ничего не платить. Но я больше туда ни-но-гой, харэ.

– Может, давай всё-таки сходим? – у Зое горели глаза, – я слышала, что если уже начал, лучше зайти и продолжить игру.

– Ни-за-что.

Я достала из кармана сиреневую визитку с лотосом на фоне и подписью “трансформируй свою жизнь. Сыграй в Лилу”, и положила её перед подругой.

– Вот. Если хочешь, иди сама, – добавила я, доедая остатки пармеджаны.

Майа

Коротко остриженная девушка стояла перед полкой библиотеки, заполненной коробками с настольными играми, вчитываясь в названия. Она вытащила несколько игр и села на диванчик рядом.

На коричневой коробке виднелось название “Ур”, самая старая настольная игра Месопотамии. Майя нахмурилась, в неё она играла сто пятьсот раз, как и в эту, она повертела коробку с нардами, именуемыми в их краях “бэкгаммон”.

Сколько себя помнит, она обожала игры. В детстве играла в “морской бой”, “крестики-нолики”, лото, простые игры в карты, Монополию, потом начались игры посложней. На последнем курсе Университета Майя встречалась с парнем, помешанным на стратегических играх, они могли играть по пять-шесть-семь часов подряд, забывая обо всём подряд, включая то, что они влюблены друг в друга.

Майя поставила все коробки обратно, нет, это не то, что она ищет. Похоже она переиграла во все настолки мира.

Иногда Майе казалось, что настольные игры – способ уйти от реальности. Поле игры превращалось в маленькую жизнь, в которой ты мог сам решать, как передвигаться и добиваться своих целей. Майя играла и забывала о том, что в собственной жизни ей всё тяжелей двигаться так же виртуозно, как по игровому полю. Просчитывать ходы казался её способом получить ощущения контроля. Прямо сейчас на этом поле она может хоть что-то решать. В реальной жизни контроль от неё ускользал. Ранняя смерть матери, отсутствующий отец, парни, с которых ей не хотелось встречаться после первого же свидания, брат, впавший в депрессию. Всё в её жизни казалось сложней, чем здесь, на игровом поле.

Возможно, ощущение полного контроля на поле игры привело Майю к тому, что в итоге она выбрала профессию дизайнера настольных игр. Она не просто рисовала, но и создавала новые игровые идеи, а для этого постоянно тестировала кучу разных игр.