Токийский гуляшь

Kuromazu Rom

Токийский гуляшь

«

Проснулся он от запаха старой бумаги, пропитанной пылью десятилетий, и едкой плесени, пробивающейся из углов. Солнечный луч, тонкий как лезвие, просачивался сквозь щель в шторах, рассекая полумрак на части. В воздухе висели золотистые частицы, кружащиеся в луче, словно микроскопические огоньки. Канеки Кен моргнул, ощутив, как ресницы слипаются от сухости, а язык прилипает к нёбу, будто обёрнутый ватой. Его пальцы вцепились в край одеяла – грубая ткань царапала подушечки, оставляя на коже красные полосы. Где-то за окном, за стёклами, мутными от городской копоти, гудели автомобили: басовитый рокот грузовика перекрывался визгом тормозов и резкими гудками. Чей-то смех, обрывистый и хриплый, донёсся с улицы, растворившись в шуме.

– Встреча с Хиде… – прошептал он, и голос сорвался на хрип, будто горло сдавили пеплом.

Но в висках резко стукнуло. Чужая мысль, как удар током: «Сегодня они сломают тебя». Канеки вздрогнул, ногти впились в кожу у висков. Запах крови, медной и тёплой, внезапно нахлынул, смешавшись с кислым душком пота от несвежей подушки. По спине пробежали мурашки.

Антейку встретил их звоном колокольчика, чей высокий звук дрожал в воздухе, словно стеклянная нить. Воздух был густ от аромата свежемолотого кофе – горького, с нотками подгоревшего карамели – и сладковатого дыма ванильных круассанов, подрумяненных до хруста. Канеки поправил очки, запотевшие от резкого перепада температур, и вдохнул носом: где-то в глубине зала пахло корицей и сливочным маслом, томящимся на противне. Хиде, толкнув его локтем в ребро, захихикал – звук напоминал скрип несмазанной двери.

– Смотри, твоя «милашка»!

Тоука Кирисима скользила между столиков, её чёрный фартук колыхался вокруг бёдер, словно крыло ворона. Фиолетовые пряди, выбившиеся из хвоста, мерцали под светом ламп, как шёлковые нити. Когда она приблизилась, Канеки уловил запах её кожи – холодный, как зимний ветер, с оттенком мыла и чего-то металлического, будто лезвие, спрятанное в ножнах.

– Ваш заказ? – её губы, подкрашенные бледно-розовым, дрогнули, словно пытались подавить усмешку.

Канеки открыл рот, но язык будто онемел. Горло сжалось, как будто чьи-то невидимые пальцы обхватили его. Он заговорил:

– Горячий шоколад, красавица.

Голос прозвучал низко, с ленивой растяжкой, будто слова обволакивали дымом сигары. Тоука замерла. Румянец вспыхнул на её скулах, как два язычка пламени, а пальцы сжали блокнот так, что костяшки побелели. Её ресницы, густые и прямые, дрогнули, отбрасывая тени на щёки.

– Я… не… – она резко отвела взгляд, серебряная цепочка на её шее задрожала, ударяясь о воротник.

За соседним столиком Ризе Камисиро медленно приподняла веки. Её пальцы, тонкие и бледные, как паутина, сомкнули книгу с мягким шорохом страниц. Запах её духов – тяжёлый, как дым ладана, смешанный с горечью полыни – пополз к Канеки, заставляя его ноздри непроизвольно вздрогнуть.

– Канеки-кун, – Хиде ахнул, его брови взлетели к чёлке, обнажая морщины на лбу. – Ты вдруг как…

Но Канеки уже согнулся пополам, локти упёршись в колени. Ладони, липкие от пота, впились в виски. В ушах гудело, будто под черепом жужжал рой ос. Сквозь шум он услышал, как Тоука отступила – её туфли глухо стукнули по деревянному полу, отдаваясь эхом в костях.

– Что… – он выдохнул, и слюна брызнула на стол, оставив крошечное пятно. – Что я сказал?

Хиде замер, его рука застыла в воздухе, словно он собирался похлопать друга, но передумал. Ризе прикрыла книгу, её ноготь, чёрный и острый, как коготь, постучал по обложке.

– Интересно… – её шёпот, шелестящий, как змеиная кожа, заставил Канеки вздрогнуть.

Вечерний ветер рвал волосы Канеки, забираясь под воротник рубашки ледяными пальцами. Фонари мерцали, как светлячки в тумане, а их отражения в лужах дробились под каплями дождя, начавшего накрапывать. Где-то вдали гудел поезд, его рёв сливался с воем сирены скорой помощи. Канеки прижал ладони к ушам, но звуки пробивались сквозь пальцы: лай собаки за углом, хруст гравия под чьими-то шагами, смех девушек из ближайшего караоке-бара.

Запах жареного мяса из киоска ударил в нос – жирный, с дымком перца. Канеки сглотнул, и слюна вдруг стала густой, как смола. Его желудок сжался, выворачиваясь наизнанку. «Ты ещё не готов», – прорычал в голове чужой голос, и Канеки споткнулся, едва не упав на мокрый асфальт.

– Кто ты?.. – прошептал он, глядя на своё отражение в витрине: бледное лицо, глаза, расширенные за стёклами очков, и губы, дрожащие, как у ребёнка.

Но в стекле мелькнула тень – уголки рта сами собой поползли вверх, складываясь в усмешку, которой Канеки никогда не учился.

Воздух в Антейку пропитался сладковатым ароматом ванили и горечью эспрессо, когда Ризе Камисиро скользнула к столику Канеки. Её платье, цвета запёкшейся крови, шуршало шёлком, словно змеиная кожа. Она опустила на стол книгу – «Яйцо чёрного козла» – переплёт потёртый, страницы пожелтели от времени.

– Вы тоже любите Такацуки? – её голос звучал как шёпот, смешанный со звоном хрустального бокала.

Канеки кивнул, поправляя очки. Его пальцы дрожали, едва касаясь обложки. Запах её духов – ладан и горький миндаль – обволакивал, как дым. Ризе наклонилась ближе, прядь чёрных волос упала на страницу, и Канеки заметил, как её зрачки сузились на мгновение, будто щели в маске.

«О боже, она прям родственница Беллы из „Сумерек“», – мысленно фыркнул Рос. «Канеки, она тебя не читать собралась, а сожрать. В прямом смысле».

Но Канеки лишь краснел, когда Ризе «случайно» коснулась его руки, её ноготь, чёрный и острый, провёл по его запястью.

Ресторан был залит тёплым светом люстр, отбрасывающим узоры на стены. Ризе кокетливо откусывала крошечный кусочек бутерброда, её губы блестели от масла.

– Вы почти ничего не едите, – пробормотал Канеки, избегая взгляда на её декольте, где мерцала серебряная подвеска.

– Диета, – она прикрыла рот ладонью, смех лёгкий, как звон колокольчика. Фальшивый.

«Да она жуёт, как голодный актёр в плохой пьесе», – язвил Рос. «Смотри, сейчас скажет, что в туалет надо…»

– Извините, – Ризе встала, её каблуки цокнули по плитке, – ненадолго.

Канеки наблюдал, как она уходит, её силуэт изгибался в такт шагам, будто готовый распасться на тени.

Улица встретила их холодным ветром, вырывающим из рук тепло. Ризе прижалась к Канеки, её пальцы вцепились в его рукав.

– Страшно, – прошептала она, и её дыхание, пахнущее мятной жвачкой, коснулось его шеи.

Внезапно из переулка вышли Тоука и Йорико. Тоука замерла, её фиолетовые волосы взметнулись порывом ветра. Рос, едва сдерживаясь, подмигнул ей через отражение в витрине. Тоука моргнула, будто ослеплённая вспышкой, а Йорико потянула её за рукав:

– Всё в порядке?

– Ничего, – буркнула Тоука, но её взгляд, острый как лезвие, скользнул по Ризе.

Темнота парка сгустилась, фонари едва пробивали туман. Ризе остановилась, её рука внезапно сжала Канеки с силой, ломающей кости.

– Ты всё время смотрел… сюда, – её палец скользнул по воротнику, кнопки рубахи лопнули, обнажая ключицу.

«Беги, идиот!» – закричал Рос, но Канеки оцепенел.

Зубы Ризе впились в плечо. Боль, острая и жгучая, разлилась по телу. Кровь брызнула на асфальт, запах меди ударил в нос.

– Сожми зубы! – рыкнул Рос, перехватив контроль. Его рука вцепилась в её ягодицу, пальцы впились в плоть.

Ризе ахнула – нечеловеческий звук, смесь шипения и смеха. Голова её дёрнулась назад, и Рос со всей силы ударил лбом в её переносицу. Хруст, глухой удар. Ризе отлетела, её кагуне – алые щупальца – взметнулись в воздух.

– Мило, – она вытерла кровь с губ, глаза сверкнули кровавым алым. – Ты необычный, Кен…

Рос схватил арматуру, валявшуюся в кустах. Удар пришёлся в пустоту – Ризе исчезла, чтобы в следующий миг пронзить Канеки кагуне. Он рухнул на колени, спина ударилась о стену. Кровь хлынула из рта.

Стройплощадка встретила их рёвом ветра, рвущего полиэтилен с лесов, и запахом ржавых гвоздей, вонзающимся в ноздри. Ризе метнула Канеки в стену, его тело ударилось о бетон с глухим хрустом, будто ломались не кости, а сухие ветки. Пыль взметнулась клубами, смешавшись с солёным привкусом крови на его губах.

– Ой, – Ризе прикрыла рот ладонью, но смех прорвался сквозь пальцы – высокий, как визг пилы по металлу. – Обычно они трещат громче…

«Люди тут крепче, что ли?» – пронеслось в голове Роса. Канеки, сползая по стене, выплюнул осколок зуба. Его рука неестественно выгнулась, но боль словно притупилась, словно тело уже привыкало к пытке.

– Ты первая жертва, – Ризе наклонилась, её чёрные волосы упали на его лицо, пахнущие медью и дорогим шампунем, – которая хватает меня за попу.

Её губы растянулись в улыбке, обнажая двойной ряд зубов, острых как бритвы. Слюна капнула на его щёку – густая, с лёгким синеватым отливом. Канеки дёрнулся, но Рос перехватил контроль над мышцами лица: уголки рта дёрнулись в сардоническую усмешку.

– Твои финты – как у балерины на снотворном, – хрипло выдохнул он, голос нарочито громкий, чтобы заглушить хруст срастающихся рёбер.

Ризе замерла. Её зрачки, узкие как щели, вдруг расширились, поглощая радужку.

– Ты… не ты, – она прошептала, и в её интонации впервые прокралась трещина. – Две души в одной клетке? Ой, какая редкость…

Рос резко дёрнул головой вперёд. Плевок крови, тёплой и липкой, шлёпнулся ей на веко. Ризе моргнула, медленно, словно механическая кукла, а затем язычок, длинный и розовый, лизнул кровь с её ресниц.

– Вкусно, – она зашипела, и в этот момент балки над ней застонали, как раненые звери.

Металл скрипел, рвал воздух свистом. Ризе взглянула вверх – её бровь дёрнулась в мимолётном удивлении. Грохот, взрыв пыли, рёв обрушивающегося железа. Она исчезла под грудой обломков, её хихиканье оборвалось, словно перерезанное ножом.

Канеки рухнул на колени, слушая, как где-то вдалеке завывает сирена скорой. Его пальцы вцепились в гравий – острые камушки впивались в ладони, смешиваясь с кровью. В ушах гудело, но сквозь шум пробился голос Роса:

«Привет, реальность. Как там твои книжные иллюзии?»

Карета скорой помощи выла, как раненый зверь, рассекая ночь мигающими красными огнями. Канеки лежал на носилках, его тело подпрыгивало от каждой кочки, а в ушах гудело, словно в них залили свинец. Запах железа – своей крови, смешанной с антисептиком – заполнял лёгкие. Где-то в глубине сознания Рос напевал, растягивая слова, будто шутовскую балладу:

«Меня внесли в этот храм,

Чтоб со мною проститься…»

Операционная встретила его слепящим светом. Лампы, холодные как луны, висели над столом. Руки в перчатках прикоснулись к его груди – резина скрипела по коже. Звук скальпеля, разрезающего плоть, сливался с ритмом монитора: бип-бип-бип.

«И ещё помолиться

За мою душу…»

Рос хихикнул, и голос его эхом отразился в чёрной пустоте, куда погружался Канеки. Там, в подкорке, плыли обрывки: лицо Ризе, алые щупальца кагуне, крик Тоуки. А сверху, будто из другого мира, доносились обрывки диалогов:

– Давление падает!

– Переливание!

«Ты на небе там

Нами, грешными, правишь…»

Тьма сгущалась, становясь кроваво-алой. Канеки поплыл в ней, как утопающий, пока из теней не вынырнула Ризе. Её пальцы впились в его плечи, таща глубже, в воронку из плоти и шипов.

«И меня не оставишь…»

– Эй, книжный червь! – Рос крикнул из ниоткуда. – Это не лифт в рай, тут этажом ниже!

Канеки дёрнулся, пытаясь вырваться, но щупальца Ризе обвили его, как корни дерева. Внезапно в темноте вспыхнул силуэт – высокий, в плаще, с лицом, скрытым тенями. Сын Смерти.

«Значит, и в рай закрыта дорога —

В Боге не видишь себя самого!»

Голос существа грохотал, как обвал. Канеки почувствовал, как его внутренности сводит судорогой – тело отторгало что-то чужое. Боль, острая и жгучая, как кипяток в венах.

– Ты – жалкий кусок! – засмеялся Рос, и его пение прорвалось сквозь кошмар:

«Смотри! Твоё тело прогнило!

И оно позабыло…»

В операционной зазвенели инструменты. Хирург, с каплями пота на лбу, вшивал органы Ризе в разрез. Мышцы Канеки дёргались, как у куклы на нитках, а монитор захлёбывался в писке.

«Ты молишь богов,

Но ты же не знаешь…»

Ризе исчезла, а вместо неё в тьме возникли видения: Тоука с окровавленным ножом, Хиде с разбитой камерой, Антейку в огне. Канеки закричал, но звук растворился в рёве Сына Смерти:

«Прими свою силу!

И Богу будь равен!»

Боль внезапно стихла. Канеки почувствовал, как что-то щёлкнуло внутри – органы гуля прижились, вплетаясь в его ДНК. Рана на плече затянулась, оставив шрам, а в левом глазу вспыхнул адский алый свет.

«Эй, мёртвый! Проснись!»

Он открыл глаза. Лампа над операционным столом ослепила, но правым глазом он разглядел, как хирург отшатнулся, уронив зажим.

– Ч-чёрт… его зрачок…

Канеки поднял дрожащую руку. В отражении металлического лотка он увидел: левый глаз пылал, как уголь, а в глубине зрачка клубилась тьма. Где-то в подсознании Рос затих, но его усмешка осталась, впившись в мозг, как заноза.

Канеки очнулся в больничной палате. Запах антисептика въелся в стены, смешиваясь с ароматом вчерашнего супа, стоявшего на подносе. Его живот урчал, как разъярённый зверь, а язык прилип к нёбу от жажды.

– Поздравляю, ты теперь человек-мусоропровод, – раздался в голове голос Роса, сопровождаемый звуками гитарного риффа. – Десять бургеров – и ты еле живой. Ха-ха, главный герой-обжора!

Канеки сел, схватившись за шрам на животе. Шов зиял, как шрам от молнии на старом рюкзаке.

– Что… со мной? – прошептал он, касаясь кожи.

– Органы гуля, книжный червь. Теперь ты как гибрид тостера и микроволновки – функционал есть, но жрёшь как в последний раз.

Дверь открылась. Вошёл доктор Кано, его белый халат пахнул кофе и усталостью.

– Канеки-кун, как самочувствие? – он улыбнулся, но глаза оставались холодными, как скальпели.

– Еда… пресная, – Канеки выдавил, вспоминая наставления Роса. – Иногда… тошнит.

Кано кивнул, записывая что-то в карту. Его ручка скрипела, будто крошечная пила.

Ресторан «Большая девочка» встретил их грохотом посуды и ароматом жареного мяса, въедающимся в одежду. Хиде, ухмыляясь, заказал двойной бургер. Канеки потянул носом – запах лука, соуса и котлеты вызвал слюноотделение, будто он не ел неделю.

– Мне… десять порций, – выдавил он, чувствуя, как Рос хихикает в затылке.

Официантка замерла, её карандаш сломался о блокнот.

– Десять? – Хиде аж поперхнулся колой. – Ты ж умрёшь!

Но Канеки уже впился зубами в первый бургер. Соус стекал по подбородку, хруст листьев салата отдавался в висках. Вкус был… обычным. Как картон, пропитанный жиром.

– Жуй быстрее, мы тут не всю ночь, – подгонял Рос, пока Канеки проглатывал третий бургер.

Посетители пялились, шепчась за столиками. Повар высунулся из кухни, лицо красное от возмущения:

– Он их все съел?!

Хиде снимал происходящее на телефон, смех его звенел, как треснувший колокольчик.

– Теперь ты звезда тиктока, – процедил Рос. – Хэштег: #человек-пустота.

Дома Канеки включил телевизор. Экран замигал, показывая Акихиро Кано на пресс-конференции.

– Ризе Камиширо была мертва до прибытия, – голос доктора звучал гладко, как лезвие.

– Врёт, как сивый мерин, – прокомментировал Рос. – Её под завалом даже не искали.

Камера переключилась на «специалиста по гулям» – тощего мужчину в очках, чей голос скрипел, как несмазанная дверь:

– У гулей рвотный рефлекс на человеческую еду! Любой кусок – словно яд!

Канеки взглянул на холодильник. Его руки дрожали, открывая дверцу. Пахло вчерашним рисом и прокисшим молоком.

– Давай, проверь, – подначил Рос. – Может, теперь и тухлятину полюбишь?

Канеки запихал в рот кусок сыра. Вкус был… мокрым картоном. Он проглотил, затем яичницу, йогурт, даже засохший хлеб. Ничего. Только пустота в желудке, будто он глотал воздух.

– Может, я насекомое? – пробормотал он, глядя на свои дрожащие руки.

– Ты – удачный эксперимент, – поправил Рос. – Полукровка, которая жрёт всё, но не наедается. Экономический кризис кафешек в одном лице.

На улице ветер нёс запах шашлыка из соседнего ларька. Канеки, проходя мимо, сглотнул слюну. Его ноги сами повернули к запаху, но вдруг из-за угла выбежала девочка, уронив мяч.

– Спасибо! – она улыбнулась, и Канеки почувствовал, как в носу защекотал сладковатый аромат её крови под кожей.

– Беги, – прошипел Рос. – Или станешь десертом.

Канеки отшатнулся, сунув руки в карманы. Дома, лёжа на кровати, он уставился в потолок, слушая, как Рос напевает мотив из рекламы фастфуда.

– Зато не тошнит, – усмехнулся Рос. – Можешь хоть торт на свадьбе Хиде сожрать. Главное – не рычи на гостей.

Канеки закрыл глаза, пытаясь заглушить урчание в животе. Где-то в горле застрял смешок – то ли его, то ли Роса.

Переулок за «Антейку» тонул в сизой дымке, пропитанной запахом мокрого асфальта и гниющей органики из переполненного мусорного бака. Канеки, прижимаясь спиной к шершавой кирпичной стене, слышал, как где-то в темноте скребётся крыса, её острые когти цокали по бетону. Его желудок ныло, будто в нём вращались ржавые шестерни, а язык прилип к нёбу от жажды. Из кармана Хиде доносился приглушённый голос: «Канеки, где ты? Мы же договорились на кофе!» – но он выключил телефон, заглушив звук щелчком, похожим на сломанную пружину.

Тоука вышла из тени внезапно, словно материализовавшись из ночи. Её фиолетовые волосы, распущенные по плечам, блестели под тусклым светом уличного фонаря, а запах крови, въевшейся в фартук, смешивался с горьковатым ароматом полыни. Она скрестила руки, и браслет на её запястье звякнул, как кандалы.

– Опять ты… – её голос звучал как лезвие, проведённое по льду.

Канеки попытался шагнуть вперёд, но ноги подкосились. Рос перехватил контроль, заставив тело выгнуться в нелепом реверансе.

– О, прекрасная дама ночи! – его голос звенел фальшивой театральностью. – Не топчи сердце новичка! Ты с пелёнок в крови, а он…

Тоука перебила, резко вскинув руку. Её ноготь, окрашенный в чёрный, блеснул, как клинок.

– Полукровка, – она выдохнула, и пар от дыхания смешался с туманом. – Ты – ошибка. Умри, пока не стало хуже.

Её каблук щёлкнул по земле, и в следующее мгновение нога взметнулась, подсекая Канеки. Он рухнул на колени, ладони впились в гравий, острые камешки врезались в кожу. Рос завыл, переделывая мелодию на хриплый рок-н-ролл:

– Тоука-тян, прекра-а-асное далёко! Не будь ко мне жестоко-о-о!

Слёзы брызнули из глаз Канеки, скатываясь по щекам и оставляя солёные дорожки. Тоука наклонилась, её холодные пальцы впились в его подбородок, заставляя поднять голову.

– Рыдаешь? – её губы искривились. – Или это твой друг так струсил?

– Он плачет, потому что ты с трёх лет глотаешь кишки, а ему за неделю всю карму сломали! – парировал Рос, дёргая Канеки за волосы, будто играя в куклу.

Тень позади Тоука сгустилась. Есимура вышел из чёрного хода, его коричневый пиджак пах лавандой и старыми книгами, резко контрастируя с запахом крови.

– Интригующе, – произнёс он, медленно вращая в руке серебряную ложку. Её звон, тонкий как комариный писк, резал тишину. – Две души… Одна оболочка.

– Босс, он же не наш… – начала Тоука, но Есимура поднял ладонь. Его движения были плавными, как у маятника.

– Помощь своим – правило. Даже если «свой»… – он прищурился, изучая Канеки, – напоминает испорченный рецепт.

Тоука закатила глаза, её каблук с грохотом вонзился в трещину асфальта, расколов камень.

Подземное хранилище встретило их сыростью, въевшейся в стены, и гулом холодильников, похожим на рёв спящего зверя. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом железа и тления. На полках, покрытых инеем, стояли банки с надписью «Специи» – их стекло запотело, скрывая розоватые куски внутри. Канеки сглотнул, чувствуя, как слюна смешивается с горечью страха.

– Начни с малого, – Есимура протянул свёрток, обёрнутый в пергамент. Бумага хрустела, словно осенние листья.

Канеки развернул его дрожащими пальцами. Кусок плоти, влажный и блестящий под синим светом ламп, пульсировал, будто живой. Запах – медный, сладковатый – ударил в нос, и его желудок сжался от голода и отвращения.

– Не… – он попятился, но спина упёрлась в холодную стену.

– Давай, слабак! – Рос перехватил контроль, пальцы сжали мясо в комок, как пластилин. – Глотай и не ной!

Горло Канеки содрогнулось, когда кусок проскользнул внутрь. Вкус – солёный, с гнилостной сладостью – распространился по рту. Он закашлялся, но Рос стиснул челюсти, заставляя проглотить.

– Выплюнь! – закричал Канеки внутри, но тело уже расслабилось, насытившись.

– Видишь? – Рос усмехнулся, вытирая ладонью подбородок. – Не так страшен чёрт…

Тоука и Есимура обменялись взглядом. Её брови взметнулись вверх, а он медленно кивнул, словно разгадывая уравнение.

– Любопытно, – Есимура прикрыл глаза, его голос звучал как скрип пергамента. – Сила подчиняет слабость.

Канеки рухнул на колени, давясь невысказанными словами. По щеке скатилась слеза, смешавшись с каплями пота.

– Возвращайся завтра, – Есимура повернулся, его тень заплясала на стене. – Научим тебя… этикету выживания.

Рос фыркнул, заставив Канеки махнуть рукой:

– Обещаю, буду кусать только плохих парней!

Тоука отвернулась, но Канеки заметил – уголок её губ дрогнул, словно она подавила улыбку. Её каблуки застучали по лестнице, а запах крови постепенно растворился в сыром воздухе подземелья.

Канеки поднялся, чувствуя, как сытость смешивается с горечью. Где-то вдали завыла сирена, и Рос запел вполголоса:

– Эй, мёртвый, ты теперь в игре…

*Но кто проиграет – ещё посмотрим…

Холодильник гудел, как умирающий шершень, когда Канеки рылся в нём, перебирая банки с солёными огурцами, заплесневелым джемом и пустыми упаковками от лапши. Запах затхлости висел в воздухе, смешиваясь с едким ароматом химического очистителя. Его пальцы дрожали, а желудок ныл, будто в нём скребли когтями.

– Кофе… – хрипло пробормотал он, заметив в углу банку с зёрнами. Крышка со скрипом поддалась, и запах – горький, обжигающе-землистый – ударил в ноздри. Канеки судорожно схватил горсть зёбер, запихнул в рот и разжевал. Вкус взорвался горечью, но голод отступил, словно придавленный волной.

– Эврика! – засмеялся Рос, заставляя Канеки дёрнуть головой. – Теперь ты как студент перед сессией – живой на кофеине!

Магазин освещала мерцающая неоновая вывеска: «24/7». Воздух внутри пах пластиком и застоявшимся воздухом. Канеки набрал банки «Блонди», рекомендованные Нишики, который внезапно возник у полки с консервами, словно тень. Его очки блеснули под люминесцентным светом, а голос прозвучал как шелест наждачной бумаги:

– «Блонди»… Хороший выбор. Слабость к горечи – признак утончённости.

– Ага, особенно если утончённость – единственный способ не сожрать соседа, – парировал Рос, заставляя Канеки неловко ухмыльнуться.

Нишики прищурился, запах его духов – что-то тяжёлое, как дым сигар – смешался с ароматом кофе.

– Запомни меня, полукровка, – он повернулся, его плащ взметнулся, как крыло летучей мыши. – Удачи… если ты её заслужишь.

Ночь была густой, как смола. Канеки шёл, прижимая пакет с банками к груди, когда ветер донёс запах – тушёного мяса с луком, точь-в-точь как готовила мать. Ноздри задёргались, ноги понесли сами.

– Не ходи туда, идиот! – зарычал Рос, но Канеки уже сворачивал в переулок.

Запах усиливался, сладковатый и мясной, но с примесью чего-то металлического. За углом, в свете разбитого фонаря, сидел Кадзуо Ёсида. Его кагуне, алые щупальца, обвивали полуобглоданный труп. Звуки чавканья и хруста костей резали тишину.

– Удивлён? – Кадзуо поднял голову, кровь стекала по его подбородку, как вино по бокалу. – Или завидуешь?

Канеки замер. Резь в желудке вернулась, и Рос перехватил контроль, дёрнув тело вперёд.

– Эй, дружок! – крикнул он, ударив Нишими, который пытался схватить Кадзуо. – Ты ж преступников ешь, да? Не порть статистику!

Нишими отлетел, ударившись о стену. Его лицо исказила ярость, кагуне взметнулись, как змеи, но Кадзуо уже исчез в темноте, оставив лишь кровавый след.

– Ты… – Нишими встал, стирая грязь с лица. – Кто ты такой?!