Полное собрание историй о привидениях

– Надеюсь, я не совершил ничего недозволенного. Ты ведь знаешь, я пресвитерианин… но я… они теперь будут служить мессы и читать поминальные молитвы по усопшему Альберику де Молеону. – И он добавил, подпустив в голос североанглийскую ноту: – Понятия не имел, что они так заламывают цену.

Ныне альбом находится в Кембридже, в коллекции Вентворта. Картину Деннистон сфотографировал и потом сжег в тот день, когда покидал Комменж после первого приезда.

Похищенные сердца

Насколько мне известно, это произошло в сентябре 1811 года. В тот день к воротам Осуорби-холла, что находится в самом сердце Линкольншира, подкатила почтовая карета, и, едва она остановилась, из нее выпрыгнул маленький мальчик – ее единственный пассажир. За те недолгие минуты, пока вновь прибывший, позвонив в дверь, ждал ответа, он с жадным любопытством озирался по сторонам, рассматривая высокий квадратный особняк из красного кирпича, возведенный во времена королевы Анны, портик с каменными колоннами, в безупречном классическом стиле, пристроенный в 1790 году, многочисленные окна, высокие и узкие, с толстыми белыми рамами. Фасад дома был увенчан фронтоном с круглым окошком, а слева и справа от главного здания тянулись флигели, которые соединялись с ним изящными застекленными галереями, опиравшимися на колонны. Над каждым из флигелей, где, судя по всему, располагались конюшни и хозяйственные помещения, красовался узорчатый купол с золоченым флюгером.

Озарявший здание вечерний свет играл в оконных стеклах множеством огоньков. Перед домом на некотором удалении простирался унылый парк, поросший дубами и окаймленный елями, чьи вершины четко вырисовывались на фоне неба. Часы на церковной колокольне, которая почти целиком, кроме сверкавшего на солнце позолоченного флюгера, утопала среди деревьев на окраине парка, пробили шесть, их мягкий звон доносился до слуха, чуть приглушенный ветром. И мальчику, ожидавшему на крыльце, когда откроется дверь, вся эта картина внушила блаженное настроение, пусть и с толикой меланхолии, столь характерной для вечерней поры в начале осени.

Почтовая карета привезла его из Уорикшира, где шестью месяцами ранее он остался круглым сиротой. И вот теперь по великодушному предложению мистера Эбни, пожилого джентльмена, который приходился ему родственником, мальчик прибыл в Осуорби-холл. Предложение это выглядело неожиданным, ибо все, кто хоть сколько-то знал мистера Эбни, считали его суровым анахоретом и полагали, что появление маленького мальчика может основательно пошатнуть размеренный уклад его жизни. На деле же никто толком понятия не имел о том, что представляет собой мистер Эбни и чем он занимается. Некий профессор, преподававший в Кембридже греческую словесность, как-то раз обронил, что никто не разбирается в позднеязыческих религиозных верованиях лучше, чем владелец Осуорби-холла. Разумеется, в его библиотеке имелись все когда-либо опубликованные книги о мистериях, сборники орфической поэзии, сочинения о ритуалах Митры и труды неоплатоников. Холл особняка, выложенный мраморными плитами, украшало великолепное изваяние Митры, убивающего быка, – мистер Эбни выписал его из Леванта за весьма внушительную сумму. Владелец поместил описание этой скульптуры в «Джентльменс мэгэзин», а кроме того, напечатал в «Критикал мьюзеум» серию блестящих статей о суевериях, бытовавших в Восточной Римской империи. Иначе говоря, он слыл человеком, всецело погруженным в книги, – и посему его соседи были немало удивлены тем, что он вообще знает о существовании своего родственника Стивена Эллиота, не говоря уж о предложении приютить сироту под собственным кровом.

Однако, чего бы ни ожидали соседи, высокий, худощавый, аскетичный мистер Эбни, похоже, и впрямь намеревался оказать юному родичу самый радушный прием. Едва перед Стивеном распахнулась парадная дверь, хозяин дома выпорхнул из своего кабинета, ликующе потирая руки.

– Как ты, мой мальчик?.. Как поживаешь? Сколько тебе лет? – произнес он. – Я хотел спросить, не слишком ли ты устал с дороги, чтобы поужинать?

– Благодарю вас, сэр, – ответил мастер Эллиот, – я чувствую себя отлично.

– Вот и славно, – обрадовался мистер Эбни. – Так сколько тебе лет, мой дорогой?

Со стороны могло показаться немного странным, что он дважды задал этот вопрос в первые минуты их знакомства.

– В ближайший день рождения мне исполнится двенадцать, – отозвался Стивен.

– И когда же у тебя день рождения, мой дорогой? Одиннадцатого сентября, не так ли? Это хорошо… очень хорошо. Стало быть, почти через год? Я люблю… ха-ха-ха… люблю заносить такие сведения в свою записную книжку. А точно двенадцать? Ты уверен?

– Совершенно уверен, сэр.

– Прекрасно, прекрасно! Паркс, проводите его к миссис Банч – пусть выпьет чаю… поужинает… все что угодно.

– Да, сэр, – степенно ответил мистер Паркс и отвел Стивена в нижние комнаты.

Миссис Банч оказалась самой доброжелательной и приветливой натурой из всех, с кем Стивен успел познакомиться в Осуорби. В ее обществе он сразу почувствовал себя как дома, и за какие-нибудь четверть часа они сделались закадычными друзьями, каковыми оставались и впредь. Миссис Банч родилась в здешних краях лет этак за пятьдесят пять до приезда Стивена и последние два десятилетия жила в усадьбе. Неудивительно, что если кто и знал все углы и закоулки в доме и его окрестностях, так это миссис Банч, – и она была ничуть не против поделиться этим знанием.

А в особняке и прилегавшем к нему парке, несомненно, имелось немало такого, о чем любопытный и не лишенный авантюрной жилки Стивен жаждал проведать. «Кто построил сооружение, похожее на храм, в конце лавровой аллеи?», «Кто тот старик, чей портрет висит на стене над лестницей? Ну тот, что сидит за столом, положив руку на череп?» – на эти и множество других подобных вопросов мальчик находил ответы в неисчерпаемой кладовой познаний миссис Банч. Были, впрочем, и другие загадки, объяснение которых его не вполне удовлетворяло.

В один из ноябрьских вечеров Стивен сидел у огня в комнате экономки и размышлял обо всем, что видел вокруг.

– А мистер Эбни – добрый человек? Он попадет в рай? – спросил он вдруг с характерной для детей уверенностью, что взрослые способны разрешить вопросы, которые, как принято считать, находятся в компетенции иного – высшего – суда.

– Добрый?! Благослави тебя Господи, дитя! – воскликнула миссис Банч. – Да я не встречала души добрее! Разве я не сказывала тебе о мальчике, которого хозяин подобрал чуть ли не посреди улицы семь лет тому назад? И о маленькой девочке, появившейся здесь через два года после того, как я сюда пришла?

– Нет. Расскажите мне о них, миссис Банч, – прямо сейчас!

– Хорошо, – согласилась экономка. – О девочке, боюсь, я смогу припомнить не очень много. Знаю лишь, что однажды хозяин, вернувшись с прогулки, привел ее с собой и приказал миссис Эллис – тогдашней домоправительнице – всячески позаботиться о бедняжке. У той ведь не было за душой ни гроша, ни пожиток – она сама мне это сказала. Она прожила с нами, должно быть, недели три, а потом – уже не знаю, текла в ее жилах бродяжья цыганская кровь или нет, – однажды поутру встала пораньше, когда никто из нас еще глаз не продрал, и исчезла без следа, только ее и видали. Хозяин не на шутку разволновался и велел пройтись бреднем по всем местным прудам; но я думаю, она сбежала с цыганами – они в ту ночь битый час распевали песни вокруг дома, а Паркс заявил, что слышал, как они весь вечер кличут кого-то в парке. Господи Боже! А девочка была такая странная, молчаливая, но я успела сильно к ней привязаться – настолько домашней она оказалась… на удивление.

– А что с тем мальчиком? – спросил Стивен.

– Ах, с тем бедолажкой! – Миссис Банч вздохнула. – Он был из заморских краев и звал себя Джеванни. Забрел к нам зимой, поигрывая на своей нищенской лире, а хозяин тотчас возьми да и подбери его, и давай расспрашивать, кто он и откуда, и сколько ему лет, и как тут очутился, и где его родня – и все так по-доброму, как и описать нельзя. Только с ним приключилась та же оказия. Этих чужеземцев вокруг много шныряет, и вот в одно прекрасное утро он пропал – так же, как прежде пропала та девочка. Мы целый год гадали, почему он сбежал и что с ним сталось; он ведь даже лиру свою не взял – так и лежит на полке.

Весь остаток вечера Стивен засыпа́л миссис Банч новыми вопросами и пытался извлечь мелодию из колесной лиры.

Той ночью ему привиделся необычный сон. В конце коридора на верхнем этаже дома, где находилась его спальня, располагалась старая ванная комната, которой давно не пользовались. Ее держали под замком, но, поскольку муслиновая занавеска, закрывавшая некогда ее верхнюю, застекленную половину, давно отсутствовала, сквозь стекло можно было разглядеть освинцованную ванну, прикрепленную к стене с правой стороны изголовьем к окну.

В ночь, о которой я рассказываю, Стивену Эллиоту приснилось, будто он стоит возле этой двери и глазеет через стекло. В лунном свете, что сочился в окно, мальчик различил лежавшую в ванне фигуру.

То, как он ее впоследствии описал, вызвало в моей памяти зрелище, которое мне однажды довелось воочию наблюдать в знаменитых усыпальницах дублинской церкви Святого Михана, обладающих жутковатым свойством столетиями предохранять от разложения тела умерших: невыразимо тощее и жалкое существо с кожей свинцово-серого оттенка, завернутое в какое-то одеяние наподобие савана, с тонкими губами, искривленными в слабой и отвратительной улыбке, и руками, плотно прижатыми к груди в области сердца.

Покуда Стивен рассматривал покоившуюся в ванне фигуру, с ее губ как будто сорвался невнятный, еле слышный стон, а руки зашевелились. Мальчик в ужасе отпрянул от двери, проснулся – и обнаружил, что взаправду стоит на холодном дощатом полу коридора, залитого лунным светом. С отвагой, не свойственной, полагаю, большинству его сверстников, он опять приник к двери ванной комнаты, дабы удостовериться, что фигура из страшного сна и впрямь находится там. Не обнаружив ее, он вернулся в постель.

Наутро он поведал о случившемся миссис Банч, которая оказалась так сильно впечатлена его рассказом, что вновь повесила на стеклянную дверь ванной муслиновую занавеску; а мистер Эбни, услышав обо всем за завтраком, был крайне заинтригован и даже сделал какие-то пометки в своей «книжке», как он ее называл.

Близилось весеннее равноденствие, о чем мистер Эбни нередко напоминал своему младшему родственнику, добавляя, что, согласно древним поверьям, эта пора весьма опасна для юных натур; что Стивену следует быть осмотрительным и закрывать по ночам окно спальни; и что у Цензорина можно найти ценные замечания на эту тему. В это же время произошли два события, которые оставили неизгладимый след в душе Стивена.

Первое из них имело место после необычайно тягостной и давящей ночи – хотя никакого неприятного сна мальчик не смог припомнить.

Вечером того же дня миссис Банч, зашивая его ночную рубашку, в некотором раздражении воскликнула:

– Боже мой, мастер Стивен! Как это вы умудрились разодрать ночнушку в клочья? Вы только взгляните, сэр, какую работу вы задали бедным слугам, которым приходится чинить да штопать за вами!

В самом деле, рубашку безжалостно и безо всякой видимой причины исполосовали, так что требовалась очень искусная игла, чтобы заделать прорехи. Пострадала главным образом левая часть груди, где параллельно друг другу протянулись продольные борозды длиной около шести дюймов – иные из них лишь слегка надорвали ткань, не пропоров ее насквозь. Стивен пребывал в полном неведении относительно того, откуда они взялись, о чем и заявил экономке; он был убежден, что еще предыдущей ночью их не было.

– Между прочим, миссис Банч, – сказал он, – они очень похожи на царапины с наружной стороны двери в мою спальню; и я уверяю вас, что и к ним я не имею никакого отношения.

Миссис Банч, раскрыв рот, уставилась на мальчика, потом схватила свечу, поспешно выбежала из комнаты и, судя по звукам шагов, устремилась вверх по лестнице. Через несколько минут она воротилась.

– Ну и ну, мастер Стивен! – выпалила миссис Банч. – Ума не приложу, кто и как мог оставить там эти царапины: для кошки или собаки чересчур высоко, не говоря уж о крысе. Выглядят так, будто их китаец оставил своими длиннющими ногтями, – я про такое еще в детстве слыхала от моего дяди, торговавшего чаем. На вашем месте, дорогой мастер Стивен, я не стала бы ничего говорить хозяину; просто запирайте дверь на ключ, когда ложитесь спать.

– Я всегда так делаю, миссис Банч, как только прочитаю молитвы.

– Вот и умница; всегда читайте перед сном молитвы, и тогда никто не причинит вам зла.

И с этими словами миссис Банч вернулась к штопке и занималась ею до отхода ко сну, иногда прерываясь на размышления. Было это в марте 1812 года, в пятничный вечер.

На исходе следующего дня сложившийся дуэт Стивена и миссис Банч превратился в трио благодаря внезапному появлению мистера Паркса, дворецкого, который дотоле, как правило, держался особняком и предпочитал обретаться у себя в буфетной. Он был изрядно взволнован, говорил торопливее обычного и даже не заметил присутствия Стивена.

– Пусть хозяин сам приносит себе вино по вечерам, если ему надобно, – без предисловий начал он. – Я же впредь буду спускаться в погреб исключительно днем – или не буду ходить туда вовсе. Вот так вот, миссис Банч. Я понятия не имею, что там завелось, – может быть, крысы, а может, сквозняк гуляет по подвалам, – только я уже староват для таких штучек.

– Да, мистер Паркс, воистину, вот уж невиданное дело: в усадьбе – и крысы!

– Я не спорю, миссис Банч, и, конечно, я много раз слышал от моряков на верфях байку про крысу, которая умела разговаривать. Прежде я этому не верил, но нынче вечером… если бы я унизился до того, чтобы приложить ухо к двери дальней кладовой, то наверняка услышал бы, о чем они меж собой толкуют.

– Да полно вам, мистер Паркс, что за фантазии! Крысы разговаривают в винном погребе… да где это слыхано?

– Что ж, миссис Банч, я не стану с вами спорить: как я уже сказал, можете прогуляться к дальней кладовой и приложить ухо к двери – и вы тотчас сами во всем убедитесь.

– Какой вздор вы городите, мистер Паркс, – детям не пристало такое слушать! Чего доброго, напугаете мастера Стивена до потери сознания.

– Что? Мастера Стивена? – Паркс только теперь заметил мальчика. – Мастер Стивен прекрасно понимает, что я просто подшутил над вами, миссис Банч.

На самом деле мастер Стивен понимал слишком много – достаточно, чтобы не поверить этому заявлению. Он с любопытством, хотя и не без тревоги, слушал слова мистера Паркса, но все его попытки вытянуть из дворецкого какие-нибудь дополнительные подробности случившегося в винном погребе остались втуне.

Теперь перенесемся в 24 марта 1812 года. В тот день в жизни Стивена произошла череда странных событий. Из-за шума ветра ни в доме, ни в саду нельзя было укрыться от безотчетного чувства тревоги, и, когда мальчик стоял у ограды и смотрел на парк, ему почудилось, будто мимо него в воздухе проносится, бесцельно и неодолимо гонимая ветром, бесконечная процессия незримых созданий, которые в тщетных попытках остановиться пытаются ухватиться за что-нибудь, что могло бы задержать их полет и вернуть в мир живых, где они обретались прежде.

После завтрака мистер Эбни сказал:

– Стивен, мальчик мой, ты не мог бы сегодня вечером, часиков в одиннадцать, зайти ко мне в кабинет? До этого я буду занят – а мне хотелось бы показать тебе кое-что, связанное с твоим будущим, нечто в высшей степени важное, о чем тебе следует знать. Только не говори об этом миссис Банч или кому-либо еще из домашних; будет лучше, если ты в урочный час отправишься к себе комнату, словно бы ложишься спать.

Охваченный волнующим предвкушением чего-то нового, Стивен с радостью ухватился за возможность бодрствовать до одиннадцати вечера. На исходе дня, направляясь наверх, он заглянул через приоткрытую дверь в библиотеку и увидел, что жаровня, обычно стоявшая в углу, передвинута к камину, на стол водружена старинная чаша из золоченого серебра, наполненная красным вином, а рядом лежат какие-то густо исписанные бумажные листки. Мистер Эбни был занят тем, что рассыпал из круглой серебряной коробочки в жаровню крупицы какого-то ароматического вещества, и не заметил появления Стивена.

Ветер унялся, наступил тихий вечер, светила полная луна. Около десяти часов Стивен подошел к открытому окну своей спальни и выглянул наружу, обозревая окрестности. Несмотря на безмолвие этого позднего часа, казалось, что таинственные обитатели далеких, озаренных лунным сиянием лесов еще не угомонились. Временами из-за пруда долетали странные крики, наподобие тех, что издают заблудившиеся и впавшие в отчаяние путники. Возможно, это тревожилась сова или какая-нибудь водоплавающая птица – хотя звуки не слишком походили на их голоса. Вот они вроде бы стали раздаваться ближе – и, казалось, исходили уже с этой стороны пруда, а через несколько мгновений разнеслись над кустарниками в саду. Неожиданно они смолкли, но, когда Стивен уже решил было закрыть окно и вернуться к чтению «Робинзона Крузо», он заметил на гравийной дорожке, огибавшей усадьбу со стороны сада, два силуэта – как будто мальчика и девочки, которые стояли рука об руку и глядели на окна. Что-то в облике девочки безошибочно напомнило Стивену фигуру в ванне из его сна, мальчик же вызывал у него прилив невыразимого страха.

Девочка стояла не двигаясь, сложив руки у сердца и робко улыбаясь, тогда как мальчик – худенький, черноволосый, обряженный в лохмотья – простер руки к небу, с угрозой и одновременно с выражением неутолимого голода и жажды на лице. Луна выхватила из темноты его почти прозрачные кисти, и Стивен разглядел чудовищно длинные ногти, просвечивающие насквозь. И пока мальчик стоял так, воздев руки, взору открывалось поистине жуткое зрелище: на левой стороне его груди чернела зияющая рана, и в сознании Стивена как будто снова зазвучал тот голодный, безутешный крик, что весь вечер разносился над лесами вокруг усадьбы. В следующее мгновение эта кошмарная пара бесшумно устремилась прочь по сухому гравию и скрылась из виду.

Донельзя перепуганный, Стивен все же решился взять свечу и спуститься в кабинет мистера Эбни, поскольку близился час условленной встречи. Кабинет (он же библиотека) находился сбоку от холла, и подгоняемому страхом мальчику не потребовалось много времени, чтобы туда добраться. А вот попасть внутрь оказалось не так просто. Дверь была не заперта – в этом сомневаться не приходилось, ибо ключ, как обычно, торчал снаружи. Он несколько раз постучал, но никто не ответил. Мистер Эбни был занят – он с кем-то разговаривал. Но почему он вдруг попытался вскрикнуть – и почему этот крик так резко оборвался и замер? Неужто и он увидел тех таинственных детей? Однако вскоре все стихло, и от отчаянных усилий Стивена дверь наконец подалась.

На рабочем столе в кабинете мистера Эбни были найдены бумаги, из которых Стивен, когда стал достаточно взрослым, чтобы понять написанное, сумел уяснить суть случившегося. Ключевые пассажи в этих записях гласят следующее:

«Древние (чьим познаниям в таких вопросах у меня есть все основания доверять, ибо я имел немало случаев подтвердить их экспериментально) стойко и повсеместно верили, что в результате определенных действий, каковые в наши дни, вероятно, покажутся варварскими, человек способен достичь беспримерного роста своих духовных возможностей. Например, поглощая некоторое количество личностей себе подобных, он сумеет обрести абсолютную власть над теми разновидностями духов, которые управляют стихийными силами мироздания.

О Симоне Волхве сообщается, что он мог летать по воздуху, становиться невидимым и принимать любой облик, какой пожелает, посредством души мальчика, которого он, согласно клеветническому заявлению автора „Климентовых узнаваний“, „убил“. Более того, в трудах Гермеса Трисмегиста я обнаружил подробно изложенные доказательства того, что подобного успеха можно добиться, поглотив сердца не менее трех человеческих существ не старше двенадцати лет. Проверке действенности данного рецепта я впоследствии посвятил без малого двадцать лет, выбирая для своего опыта corpora vilia[8] тех, кого можно без труда изъять из общества, не причинив ему ощутимый урон. Первым этапом эксперимента стало изъятие 24 марта 1792 года некоей Фиби Стенли, девочки цыганского происхождения; на втором этой процедуре подвергся – в ночь на 23 марта 1805 года – бездомный итальянский мальчик по имени Джованни Паоли. Последней „жертвой“ (если использовать слово, в высшей степени претящее моим чувствам) должен стать мой родственник Стивен Эллиот. Его день наступит 24 марта сего 1812 года.

Для успешного осуществления желаемой абсорбции необходимо извлечь сердце из живого организма, сжечь его дотла и смешать пепел с пинтой красного вина – желательно портвейна. Останки объектов эксперимента подлежат сокрытию: в первых двух случаях для этой цели вполне подошли заброшенная ванная комната и винный погреб. Некоторое неудобство могут доставлять психические сущности объектов опыта, в просторечии именуемые призраками. Однако человек философского склада ума – а эксперименты подобного рода пристало совершать лишь таким людям – не станет придавать особого значения жалким попыткам упомянутых сущностей отомстить ему. Я с живейшим наслаждением предвкушаю, сколь расширятся мои возможности и какая свобода меня ожидает в случае, если мой опыт увенчается успехом; я не только окажусь вне пределов так называемого человеческого правосудия – я в значительной мере сделаюсь неуязвим для самой смерти».

Мистера Эбни нашли в его кресле, с запрокинутой назад головой и с печатью злобы, ужаса и жестокой муки на лице. На левой стороне его груди зияла жуткая рваная рана, обнажавшая сердце. На руках мертвеца не было ни капли крови, а лежавший на столе продолговатый нож сиял чистотой. Роковую рану могла нанести разъяренная дикая кошка, и, поскольку окно в кабинете оказалось открыто, коронер постановил, что причиной смерти явилось нападение какого-то хищного животного. Но Стивен Эллиот, изучив процитированные выше записи, пришел к совершенно иному выводу.

Меццо-Тинто

Совсем недавно я, помнится, имел удовольствие рассказать вам о том, что приключилось с моим другом Деннистоном во время его поисков произведений искусства для кембриджского музея.

Хотя по возвращении в Англию он не очень-то распространялся насчет своего приключения, оно не могло остаться в тайне от большинства его друзей, и в частности от джентльмена, возглавлявшего в то время музей изящных искусств другого университета. Казалось бы, такие новости должны были произвести большое впечатление на ученого, разделявшего интересы Деннистона; он не мог не доискиваться объяснения случившемуся – объяснения, которое убедительно показало бы, что ему самому никогда не доведется попасть в столь опасную переделку. Его утешала мысль о том, что ему не нужно приобретать старинные рукописи для своего учреждения лично, ибо это было обязанностью Шелбурнианской библиотеки. Пусть ее служащие, коли им угодно, обшаривают в поисках подобных материалов закоулки Европы. Он же радовался возможности всецело посвятить себя расширению и без того непревзойденной коллекции английских топографических планов и ландшафтных гравюр, которая хранилась в его музее. Однако оказалось, что даже в этой изученной вдоль и поперек области имеются свои темные уголки, в один из которых мистера Уильямса нежданно-негаданно и привела судьба.

Всякий, кто хоть сколько-нибудь увлекается коллекционированием топографических изображений, знает некоего лондонского торговца, без чьей помощи любые подобные разыскания – пустая трата времени. Мистер Дж. У. Бритнелл довольно часто публикует превосходные каталоги своего обширного и непрерывно пополняющегося собрания гравюр, планов, старинных набросков с видами усадеб, церквей и городов Англии и Уэльса. Как специалист в соответствующей области, мистер Уильямс просто не мог их не просматривать; однако, поскольку его музей уже просто ломился от подобных экспонатов, его покупки были регулярными, но не слишком крупными, и он не столько искал раритеты, сколько стремился заполнить пробелы в рядовой части своей коллекции.

И вот в феврале прошлого года на стол мистера Уильямса в кабинете музея лег каталог из магазина мистера Бритнелла и в придачу к нему машинописное сообщение от самого торговца. Письмо гласило:

«Дорогой сэр,

просим Вас в прилагаемом каталоге обратить внимание на № 978, который мы с удовольствием вышлем Вам для ознакомления.

Искренне Ваш, Дж. У. Бритнелл».

Найти в каталоге номер 978 было, как заметил про себя мистер Уильямс, секундным делом; там значилось следующее:

978. Автор неизвестен, любопытное меццо-тинто: вид на усадьбу; начало века. 15×10 дюймов; черная рамка – 2 фунта 2 шиллинга.