Сварогов

Их ценил Сварогов всех.

VII

Взяв Мюссе и Гейне томы,

И беспутного «Rolla»

Том раскрыв, давно знакомый,

Сел Сварогов у стола.

Здесь в сиянье мягком света,

Между бронзой и bibelots,

Бюст скептичного поэта

Улыбался очень зло.

Говоря о давней были,

Шли куранты под стеклом,

Два портрета женских были

Точно грезы о былом…

Пробежав две-три страницы,

Дмитрий встал, тоской гоним,—

Думы, образы и лица

Проносились перед ним.

VIII

Проносились лица, тени,

Жизнь его шумна, дика,

Мчалась в брызгах, в блеске, в пене,

Точно горная река.

Но поток, гремя по скалам,

Был прекрасней сонных рек,

Что по шлюзам и каналам

Направляюсь сонный бег.

Не стесненная гранитом,

Жизнь, не ведая русла,

Мчалась в бешенстве сердитом

Через камни без числа.

Как безумство, как свобода,

Бросив мелочный расчет,

Бил, волнуясь без исхода,

Жизни бурный водомет.

IX

Походив по кабинету,

Тихо, словно в полусне,

Дмитрий подошел к портрету

В круглой раме на стене.

Был ребенок в этой раме

Нарисован, как живой,

С темно-синими глазами,

С белокурой головой.

Сходство с Дмитрием в нем было,

Только взгляд смотрел нежней…

Тот же лоб, но ясный, милый,

Без морщины меж бровей.

Что дано в житейской школе,

Что приносят нам года, —

В складке губ упрямство воли

Не мелькало никогда.

X

Но порой, когда ошибкой

Дмитрий взглянет на портрет,

Той же детскою улыбкой

Он пошлет ему привет.

И с улыбкой этой странной,

Вспомнив ряд былых потерь,

Дмитрий, грустный и туманный,

На портрет глядел теперь.

Но рабом он не был горя,

Против грусти скорбных душ

Лучшим средством, с жизнью споря,

Он считал холодный душ.

Пусть порою рок суровый

Разорвать нам сердце рад, —

В сильном теле ум здоровый

Легче сносит скорбь утрат.

XI

Дмитрий не давал потачку

Чувствам нежным. Силой горд,

На коне любил он скачку,

И гимнастику, и спорт.

Фехтованье в моде ныне,

И в искусстве сем велик

Был маэстро Ламбертини*

Он изящный ученик.

Шпагу он хранил с девизом:

«La où est mon beau soleil!»

Он боролся в море с бризом

И стрелял отлично в цель.

Равновесие натуры

Сохранив по мере сил,

Горе жизни, климат хмурый

Он легко переносил.

___________

*) Ламбертини – некогда известный в Москве

учитель фехтования, итальянец.

ХII

Скуку общества, день серый

Он сносил как ветеран, —

Петербургской атмосферы

Удручающий туман.

Но противясь непогодам,

Посреди житейских бурь

Он берег, южанин родом,

В сердце ясную лазурь.

Солнца смех и моря ласки,

Вздох Дианы по ночам

Жизнь дают, и блеск, и краски

Нашим чувствам и речам…

Мы богам не платим дани

И тираны могут пасть,

Но природы, старой няни,

Велика над нами власть.

ХIII

Дмитрий ум имел здоровый.

Этот трезвый ум не мог

Извратить системой новой

Ни единый педагог.

В наши дни не кончить школы

Преимущество – увы!

Не одни ведь там глаголы

Изучать привыкли вы.

Там, нередко ментор ловкий,

Взяв теории шаблон,

Предает нивелировке

Душ невинных легион.

Юный ум отделан гладко,

И питомцы школы всей —

Как докучная тетрадка

Однородных прописей.

XIV

Ах, едва мы в колыбели

Появляемся на свет,

Воспитательные цели

Нам приносят много бед!

Вслед за бойкой акушеркой

Наседает педагог

Со своею школьной маркой,

Умудрен, учен и строг.

Мы еще невидны, немы,

Предаемся дивным снам,

Но, свивальником системы

Уж головку портят нам.

Где же ангел наш хранитель,

От напастей верный страж?

Ах, хотите, не хотите ль

Всех постигнет участь та ж!

XV

Песталоцци, Фребель важный,

Педантически урод,

Воспитатель наш присяжный

Со своей указкой ждет.

С детства этих педагогов,

Как здоровое дитя,

Избегать привык Сварогов

И боялся не шутя.

Чувство самосохраненья

Пробудилось рано в нем,

И наставников гоненья

Претерпел он день за днем.

Но учение не вечно,

И постиг он, – спора нет,

Лучший педагог, конечно,

Нам приносит больший вред.

XVI

Мы набиты школьным вздором,

Кончен курс, ряд скучных лет,

И вослед за гувернером

Ждет нас университет.

Мысль программой огранича,

Здесь профессор, старый крот,

Словно Данта Беатриче,

В рай науки нас ведет.

Но ужель без Бедекера

Не войти в священный храм,

И без гида знаний мира

Недоступна вовсе нам?

Bcе мы учимся, читая,

И Карлейль нам дал совет:

Библиотека простая —

Вот наш университет!

XVII

Изощрив свой ум и чувство,

Дмитрий, тьму осилив книг,

Диалектики искусство

С фехтованием постиг.

Он софизмом, парадоксом

В совершенстве овладел,

Как рапирой или боксом,

И в бою был очень смел.

Был бойцом он по натуре

И, сражаясь, как бретер,

Он любил журнальной бури

Полемически задор.

Он с насмешливой улыбкой

Отвечал своим врагам

Парадоксов сталью гибкой

И оружьем эпиграмм.

ХVIII

Партий чуждый по рассудку,

Свой имея идеал,

Меж друзей себя он в шутку

«Здравомыслящим» назвал.

– Эта партия в России, -

Он шутил, – не велика!—

Либеральные витии

И бойцы «за мужика»,

Радикалы, ретрограды,

Наших западников хор —

Возбуждали смех досады

Скуку в нем или задор.

Но воитель не суровый,

Чужд он был вражды пустой,

И «врагов» сзывал в столовой

Он на ужин холостой.

XIX

Тут за пенистой бутылкой

Редерера и Клико

Не блистали речью пылкой,

Не судили глубоко.

Jeux de mots и эпиграммы,

И свободный разговор

Кой о чем, о ножках дамы

Составляли общий хор.

Журналисты и актеры

Из гвардейцев молодежь,

Позабыв дела и споры,

Шли на дружеский кутеж.

Обсуждали томик модный,

Политическую весть,

Бри смакуя превосходный

И ликерам сделав честь.

XX

Просмотрев два-три журнала,

Tageblatt и Figaro,

Дмитрий сел, зевнул устало

И с досадой взял перо.

На задор журнальных бредней

Он писал в ответ пять строк.

Вдруг послышался в передней

Нервно дрогнувший звонок.

– А, она! – с улыбкой скучной

Дмитрий нехотя сказал,

Слыша смех и голос звучный,

Шелк, шуршавший через зал.

– Нина, как ты аккуратна!

– Ровно восемь, милый друг!

Ах, ужасно неприятно, —

Чуть не задержал супруг! —

XXI

И смеясь капризной мине,

Оправляя туалет

И целуя ручку Нине,

Дмитрий шел с ней в кабинет.

– Дмитрий, нынче долго, право,

Не останусь!… – Почему? —

Нина села с ним, лукаво

Заглянув в глаза ему.

Улыбаясь и краснея,

И в простом «marron» мила,

Дмитрию руками шею

Нина быстро обвила.

Ощущал он нежный локон,

Тонкий запах «Peau d'Espagne»…

И к себе ее привлек он,

Заплатив волненью дань.

ХХII

Здесь бы следовало в скобке

Сделать нисколько ремарк.

Дамы, я замечу робко,

Подражают Жанне д'Арк,

Заковавшейся когда-то

В панцирь, девственность храня.

Зашнурованные латы

И с планшетками броня! —

Против сей не бранной стали

Строгий медик хмурит бровь.

Дамы верить перестали

В медицину и любовь.

То «vertugadin» носили,

Целомудрый кринолин,

То корсет, который в силе

Причинить Амуру сплин.

ХХIII

Но ценю я добродетель,

И на севере у нас

Я бывал ее свидетель,

Удивлялся ей не раз.

Здесь двойные в окнах рамы,

Здесь зима, холодный снег,

Неприступны, строги дамы,

Во фланель одеты, в мех.

Но не то под солнцем юга.

В зной несносно и трико,

И прекрасных роз подруга

Одевается легко.

Bcе южанки в полдень лета,

Вроде римских став матрон,

Там не только что корсета,

Но не носят… всех препон.

XXIV

Если раз под небом Ялты,

В обольстительном Крыму,

Мой читатель, побывал ты,

Верь признанью моему.

На балкон войти опасно

В полдень, в знойном сем краю:

Можно с Евою прекрасной

Там столкнуться, как в раю.

Отдохнуть южанка рада

Лишь в батистовом белье,

Под листами винограда

И совсем deshabillèe.

Чуть войдешь, измучен жаром,

Как южанка, вскрикнув: «Ах!»,

В дверь бежит за пеньюаром,

Исчезая впопыхах.

XXV

Но теперь, встряхнув седины,

Вея северной хандрой,

Ряд деревьев сквозь гардины

На окно смотрел порой.

Виден был на светлой шторе

Женский профиль, силуэт....

Сад шептал в докучном cпopе,

Будто нравственности нет,

Шло шушуканье по саду.

Мерзлый клен один с тоской

Подсмотрел, чуть скрыв досаду,

Поцелуй… еще какой!

И при виде незнакомом

Засвистев в деревьях зло,

Бросил с веток снежным комом

Ветер северный в стекло.

XXVI

– Тахта у тебя какая!

Жалко выйти на мороз! —

Нина села, поправляя

Локон спутанных волос.

– Кофе дать тебе с ликером?

– Лучше дай воды стакан! —

В зеркало заботным взором

Нина осмотрела стан,

Туалет, прическу, складки

Платья… Дмитрий ей принес

Кюрасо, густой и сладкий,

В вазе спелый абрикос,

Виноград, дюшес огромный

И душистый апельсин.

Нина ножку в позе томной

Положила на камин.

XXVII

– Дмитрий, здесь я больше часу!..

– Менелай твой подождет!

Нина сделала гримасу.

– Он не ведает? – Ну, вот!

Я ведь выше подозрений!

Женщины умеют лгать,

Я же, право, в этом гений.

Если лгу я, то опять

Лгать стараюсь к правде близко: Так естественней всегда,

И гораздо меньше риска…

Ты согласен с этим, да?

Выставка передвижная,

Предположим… Мужу, всем,

Правду говорить должна я:

Я иду туда… но с кем?.. —

XXVIII

– Нина, знаешь ли картину,

Очень памятную нам? -

Дмитрий тихо обнял Нину:

– Весь в огне был древний храм*.

Мы вдвоем пред ним стояли,

Ты казалась жрицей мне…

Щеки, грудь твоя пылали,

И была ты вся в огне.

Точно пламенные тени,

Мне казалось в этот миг,

Шли мы тихо на ступени…

Вот взвился огня язык…

Искры шумно извергая,

Рвался пламень, страсти бог,

Саламандра, пробегая,

У твоих играла ног.

______________

*) «Храм огнепоклонников», картина, выставлен-

ная в Обществе Поощр. Художеств.

XXIX

Вот святилище божницы,

Очарованный предел —

Драгоценный пояс жрицы

На тебе, сверкая, рдел…

Пояс жрицы и невесты,

Весь сотканный из огня…

– Но не пояс жрицы Весты?

Вот огонь не для меня! —

– Ах, была там искра злая!

В сердце мне блеснул твой взор

И в груди горит, пылая,

Пламя светлое с тех пор! —

– Но камин погас, и… поздно!

Все ж экспромт твой очень мил

Ты любил меня серьезно? —

– Я огнепоклонник был! —

XXX

– Ах, мой друг, да, я забыла:

Нынче едешь ты в театр?..

Бороду ты носишь мило, —

Не люблю я Henri Quatre!

Носят все… Adieu, мой милый,

Моn cheri, mon bien aimé!

Нынче Петербург унылый, —

Улицы в какой-то тьме…

Дай перчатки мне с камина…

Право, мне уехать жаль! —

Впопыхах открыла Нина

Дамских часиков эмаль.

И ротондой Дмитрий нежно

Ей закутал плечи, стан,

Как растенье ночью снежной

В зимний холод и туман.

XXXI

Нины гребень взяв, ошибкой

Оброненный у гардин,

«Я люблю ль ее?» – с улыбкой

Дмитрий размышлял один.

Он припомнил столь обычный

Петербургский наш роман,

Элегантный и приличный

Флирта светского обман,

Вспомнил Павловские встречи,

Парк и дачу, летний сад,

В парке музыку, и речи,

И свиданий тайных ряд,

Эти легкие попойки,

От шампанского экстаз,

Кабинет отдельный, тройки, —

Все, что было с ним не раз.

ХХХII

Редко здесь мелькнет пред нами

Образ светлый, хоть земной....

Долго бредил он глазами

Милой женщины одной.

Улетело это время,

Ласк и счастья торжество,

И осталось злое бремя, —

Горе на сердце его.

Но томясь живым упреком,

В дни мучительных тревог,

Никогда, в краю далеком,

Он забыть ее не мог.

И она в стране безвестной,

И другой ей верно мил…

Он за счастье, миг прелестный,

Долгой скорбью заплатил!

ХХХIII

Но была иною Нина…

Дмитрий как-то заглянул

В позабытый у камина

Нины плюшевый баул.

Нина бережно хранила

В нем батистовый платок,

Пудру, розовое мыло

И с духами пузырек.

В сей коллекции богатой

Отыскал тетрадку он:

Всевозможный цитаты, —

Шопенгауэр, Теннисон

Там с Копне смешались мило.

Нина в мудрость влюблена! —

Философию любила и поэзию она!

XXXIV

Дмитрий тут же, хоть неловко,

Нине в сердце заглянул:

Это сердце и головка

Были – плюшевый баул.

Чувств флакон, ума цитаты,

Парфюмерный каталог! —

Вот что он любил когда-то

И чего любить не мог!

Не сказал он ей ни слова,

С нею был, как прежде, мил,

Но привязанности снова

В сердце к ней не находил.

Рад он был порой разлуке,

С ней встречался, не любя,

Расставался, полный скуки,

И с досадой на себя.

XXXV

Неужель опять дорога,

Снова в путь, опять идти?

Дмитрию встречалось много

Милых женщин на пути.

Станций роль они играли:

Отдохнул и вновь вагон!

Чу, звонок докучный дали,

И спешит садиться он.

Вновь разлука, вновь свиданье,

Бьет на станции звонок,

И, махая на прощанье,

Чуть белеется платок.

Вдаль платформа уходила,

Милый образ вместе с ней.

Что ж, прощай! – и сердце ныло,

И в душе темней, темней…

XXXVI

Кто из нас ответит смело,

Что был счастлив он хоть раз.

Что любовь ему согрела

Однозвучной жизни час?

Все живем мы одиноко,

Для себя, самим собой,

Мы не чувствуем глубоко

И не боремся с судьбой.

Признаваясь без искусства,

Разбирая сердца быль,

Дмитрий думал, что без чувства

Жизнь – нелепый водевиль.

В сердце чувствовал он скуку,

Где же смысл, где жизни пыл?

Дмитрий тихо поднял руку:

– 

Lá, ou est mon beau soleil!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВЕЧЕРНИЕ ТЕНИ

Волшебный край! Там в стары годы,

Сатиры смелой властелин,

Блистал Фонвизин, друг свободы,

И переимчивый Княжнин.

«Евгений Онегин», Пушкин.

I

Флейт рулады, скрипок трели

И нестройных звуков ложь…

Перед сценою пестрели

Позолота, бархат лож.

В бенуаре, бельэтаже

Туалеты дам, гетер —

Точно розы на трельяже

Обвивали весь партер,

Спорил с люстрою хрустальной

Блеск аграфов, эполет…

В этой зале театральной

Были «свет» и «полусвет».

Свет, сиянье, ореолы,

И весь лысый первый ряд,

Точно римский череп голый

Или темя у ребят.

II

И войдя в театр в антракте,

Уважая муз предел,

В xopе струн, при первом такте,

В кресел ряд Сварогов сел.

Plebs в раю и ярус третий

Невнимательно презрев,

В свой бинокль, сказав «Кто эти?»,

Осмотрел он жен и дев.

Вот Элен, горда, сурова,

Сольский шепчет ей, склонясь…

Вот графиня Ушакова,

Бирюков, вельможный князь…

Никсен, нимфа светлокудра…

Нина с мужем… Да, она!

Нездоровье или пудра?

Дмитрий думал: «Как бледна!».

III

Тут он вспомнил почему-то

Зимний вечер, лампы свет…

О, прелестная минута!

В жизни их немного, нет!

Ницше том, бася немножко,

Муж читал, склонясь челом.

Весь вниманье, Нине ножку

Жал Сварогов под столом.

Взор профессора был светел,

Нежен Нины был чулок,

И Сварогов вслух заметил:

– Ницше дерзок, но глубок!

– Нда-с? Вы думаете, право? -

Рек профессор: Ницше груб!

Нина щурилась лукаво

И края кусала губ.

IV

Но под звук оркестра плавно

Сцены занавесь взвилась…

Легкокрыла, своенравна,

Обстоятельно склонясь,

Точно тень, скользит Леньяни,

Вскинув ножку высоко,

В дымке газа, как в туман,

Обнажившую трико.

Пируэт,– и в па воздушном,

На пуантах улетев,

Скрылась в хоре, ей послушном,

Эльфов, фей, крылатых дев.

Рой цветов, фонтан алмазный

В золотистых брызгах бьет,

Точно сон разнообразный

Весь горит волшебный грот.

V

Но забыв богиню танца,

Разлюбили мы балет,

Даже Цукки и Брианца

Не пленяют строгий свет.

Став поклонниками драмы,

Вид филистерский приняв,

От нее лишь ждем добра мы,

И, быть может, суд наш прав.

Ах, за юбочкой балетной

Не летаем мы мечтой,

Восхищаясь лишь секретно

Балериной этой, той…

Образцовый, благородный

Вот вам муж. Не утаю:

Он содержит превосходно

Балерину и семью.

VI

Между тем кордебалету

Дмитрий хлопать был готов, —

Роз гирлянде и букету

Из летающих цветов.

Рой живых, порхавших лилий

И фиалок полукруг

Звуки вальса уносили,

Дождь цветов рассыпав вдруг.

Улетают балерины,

Легкий хор растет, цветет,

Клумбы, яркие куртины,

Пестрый вихрь, живой полет!

Им толпа рукоплескала,

И под крики «браво!», «bis!»

Дмитрий вышел вон из зала —

В сень знакомую кулис.

VII

Рамы, сдвинутые плотно,

Два пожарных, узкий ход…

Всюду серые полотна

И наряженный народ.

Балерина у кулисы

Поправляет свой корсаж,

И целуются актрисы:

С милой нимфой юный паж.

Нимфа, в юбочки из газа,

Паж, в берете и трико,

Пыл влюбленного экстаза

Пародируют легко.

Смех и шутки, – и высоко

Между балок без конца,

Опускают с визгом блока

Декорации дворца.

VIII

Оступаясь вдоль порогов

И пройдя чрез коридор,

«Можно?» – постучал Сварогов

В дверь уборной. «Si, signer!»

Он вошел. У туалета

С электрическим рожком.

В юбочке, полуодета,

Нимфа пудрилась пушком.

Ряд картонок на диване,

Шкаф раскрытый, башмачки…

Просит сесть его Леньяни

Жестом маленькой руки.

Он, болтая, нимфе розу

Приколол, и, в зеркала

Улыбаясь, дива позу

На пуантах приняла.

IX

«Карашо?», и с легким смехом

Божество кристальных струй,

Опьяненное успехом,

Разрешило поцелуй.

Но свиданье было кратко.

Звук раздался флейт и лир,

И ему дана перчатка,

Надушенный сувенир.

Феи дар, предмет священный!

Ах, духами violette

Царство нимф и миг блаженный

Вновь напомнит сей предмет!

Он подобен талисману,

Он волшебницею дан, —

Да, волшебницей по стану,

Блеску глаз, огню румян!

X

Чтоб избегнуть толков ложных,

Кстати, молвим между дел,

Сувениров всевозможных

Дмитрий множество имел.

Алый бант, душистый локон, —

Милой юности дары! —

Вас, конечно, не берег он,

Не хранил до сей поры.

Вы печальные вздыханья,

Дней былых счастливый сон,

Тень любви, воспоминанья! —

Вас ценил не очень он.

Меж предметов нежных все же,

Драгоценных и святых,

Были два ему дороже

И священнее других.

XI

Это были: на цепочке

Польский крестик золотой,

И засохшие цветочки,

Полевой букет простой.

Пусть исчезли юность, вера,

Пусть лишь холод впереди

И в души темно и серо, —

Крест носил он на груди.

Символ скорби, друг надежде,

Дар любви, – с немой тоской

Он ему надет был прежде

Милой, нежною рукой…

Хоть спокойней сердце стало,

В черством сердце чувства нет,

Дмитрий носит, как бывало,

Дорогой ему предмет.

ХII

Дорогой не весом злата

И пригодностью в залог, —

Тенью бывшего когда-то,

Тем, что он забыть не мог.

Но в коллекции предметов

Был другой не меньше мил:

Дивам не даря букетов,

Сам букет он получил.

То не дар любви печальной, —

Засушенные цветы, —

Символ дружбы идеальной

Или пламенной мечты.

Нет, ценя прекрасный гений,

В старой книге он берег

Память светлых вдохновений

И случайных встреч залог.

XIII

Легкомысленный философ

И скептический поэт,

Без раздумий и вопросов

Он хранил сухой букет.

Да, вы помните едва ли

Дальний Крым и «дикий сад»,

Где ему цветы сорвали

Вы при пении цикад.

Вдалеке синели горы,

Тихий сад шумел едва,

В плющ зеленый, как в уборы,

Наряжались дерева.

Чаща дикая, глухая, —

Бук, угрюмый кипарис…

Сладко пел, журчал, вздыхая,

Там ручей, сбегавший вниз.

XIV

Лучше храма Мельпомены

Был заглохший этот парк,

Где, забыв эффекты сцены,

Шли вы тихо, Жанна д'Арк!

Нет там ярких декораций.

Там не бьет «живой каскад»,

Но приют Камен и Граций -

Этот полный тайны сад.

Листьев шепот, свет и тени,

И на камне в ручейке

Вы, подобная Камене,

Муза с зонтиком в руке!

И на память милой встречи

Дмитрий взял цветочки те,

Что ему напомнят речи

Об искусстве, красоте…

XV

Впрочем, не творя кумиров,

Все прекрасное ценя,

Он берег меж сувениров

Хвост любимого коня.

Конь могучий, благородный,

Несравненный Буцефал!

Где погиб ты, друг безродный,

Где ты жил и где ты пал?

Локон женщины прелестной

Не был Дмитрию так мил,

Как твой хвост, товарищ честный!

Хвост твой Дмитрий сохранил.

Ты средь бурь и непогоды

Был надежнее людей…

Конь, ты редкой был породы, —

Не изменник, не злодей!

XVI

Но уже играли скрипки

И оркестра шум порой

Покрывал, что голос гибкий,

Вьолончели звучный строй,

Человеческий тот голос

Одинок был и силен.

Словно море с ним боролось,

И в стихии звуков он

Выделялся бурно, страстно

В хоре волн, громовых нот,

В свисте флейт, где в хор согласный

Слит с гобоем был фагот.

Пред оркестром у барьера,

Прислонясь, Сварогов стал.

Перед ним – толпа партера,

Лож сверкающий овал.

ХVII

Залы пестрая громада,

И громадна, велика,

В ней толпа от стульев ряда

Подымалась до райка.

Взрыв порой рукоплесканий,

Шум входивших на места,

Жар от тысячи дыханий,

Духота и теснота.

Муравейника тревога,

Говор, звуки и слова, —

Дмитрий чувствовал немного,

Что кружилась голова.