Ты (не) должна знать о сыне

Елена Львова

Ты (не) должна знать о сыне

Ты (не) должна знать о сыне

– Этот ребенок не должен выжить, – сухо говорит мужчина, кивая на крошечного младенца в кувезе. – И вы поспособствуете.

– Вы в своем уме? – Я резко поворачиваю голову и смотрю на равнодушное лицо незнакомца.

Он даже не моргает.

– Как, придумайте сами. Несчастный случай. Инфекция. Сердечная недостаточность. Мне все равно.

Мужчина достает пухлый конверт и засовывает в карман моего халата.

– Вы предлагаете мне… – даже язык не поворачивается повторить.

– Я предлагаю… Сделать, как будто ничего не было, – спокойно отвечает он. – Вы же не первый день работаете. – Никто не узнает. А вы получите солидную прибавку к зарплате.

Я сжимаю кулаки. Воздух в грудной клетке становится густым. Это какой-то сюр…

– А что будет с ней? С девушкой?

Он оборачивается. На лице только раздражение.

– Мне плевать на нее, – сухо бросает он. – Выживет – молодец. Нет, значит естественный отбор.

Разворачивается и уходит, оставляя после себя тишину и жгучий вес в кармане.

Я стою.

И не могу пошевелиться.

Потому что, от моего решения зависит несколько жизней.

Глава 1 Егор

Весь день сегодня тихо. Чересчур тихо. Нехорошая примета. А для нашего отделения нейрохирургии это вообще аномалия. На удивление никто не орет в коридоре, не дергает в ординаторскую с «тут срочно!» Я даже успел допить кофе и покурить в удовольствие.

Впервые за последние две недели можно расслабиться. А еще построить планы. Договорился с коллегой на пару часов подменить меня, чтобы выехать пораньше, встретиться с ребятами и выключить голову. Просто вечер в компании близких. Просто релакс.

Я даже успеваю собрать сумку, застегнуть куртку и спуститься в приемный покой, когда раздается громкий крик скоропомощников.

– Срочно! Женщина после ДТП! Без сознания! Беременная! Подозрение на ЧМТ!

В горле пересыхает, а ноги мгновенно прирастают к полу. Мне надо идти. Моя смена закончилась, но я как идиот стою и смотрю на происходящее.

Беременная. Черепно-мозговая травма. Коллега забирает у фельдшера сопроводиловку и увозит девушку на осмотр. Все, можно выдыхать, но отчего-то свербит в груди.

Разворачиваюсь и иду подстраховать Бориса Саныча.

– Егор? Ты чего не ушел? – бросает он небрежно, глядя на меня поверх очков.

– Решил спросить не нужна ли помощь? – подхожу ближе к девушке и бегло осматриваю ее сам.

Все крайне плохо. Просто атас… еще и кровища отовсюду. По ней словно каток проехал.

– Не нужна, – равнодушно роняет Борис и стягивает перчатки. – Слишком тяжелая. Без шансов. Давление падает, пульс нормально не держит, гематома огромная. Я не возьму. Не хочу статистику портить ради трупа рисковать.

Я замираю.

– Что ты сказал? – медленно поворачиваюсь к нему.

Он пожимает плечами:

– Умрет на столе. И всем от этого будет только хуже. Пусть ее в реанимацию, максимум стабилизация. А дальше – как повезет.

У меня внутри гудит, как от взрыва. Сердце бьется. Значит, мы еще в игре. Пока пульс не остановлен – это не труп. Пока хоть одна клетка держится – я работаю. Все остальное – отговорки.

Я не говорю ничего. Просто разворачиваюсь и кидаю коротко медсестре:

– Забираю ее себе. Готовьте первую операционную. Срочно.

– Кровь на анализ и КТ немедленно, – добавляю уже на бегу. – Акушера найдите мне срочно! Где он, черт возьми?!

Ухожу переодеваться, пока девушку готовят к операции. Мы пересекаемся с бригадой у входа в операционную. Девушка на каталке. Молодая. На вид лет двадцать с небольшим. Лицо – в ссадинах, губы синюшные. Глаза закрыты, веки подрагивают. Рядом с головой – запекшаяся кровь. Волосы мокрые, спутанные, прилипли к лицу. Живот под окровавленной тканью – вздутый, тяжелый.

Кладу ладонь на пульсирующую вену у шеи. Сердце бьется. Слабо. Надо стабилизировать, иначе потеряем.

– Зови Аркадича, пусть стабилизирует. Нам нужно время.

Медсестра сбегает за нашим самым опытным анестезиологом. У него волшебные руки и огромное сердце.

Мы делаем КТ в рекордные сроки. Аппарат пищит, я стою за стеклом, глядя, как медики готовят девушку. Снимок появляется на экране – и все становится ясно.

– Внутричерепная гематома. Смещение. Давление нарастает слишком быстро. Мы теряем ее, – говорю. И тут же, не дожидаясь подтверждения: – Экстренное кесарево. И одновременно готовим ее к трепанации.

– Одновременно?! – акушер бросает на меня взгляд. – Мы не успеем!

– Если сдадимся – точно не успеем, – отрезаю. – У нас нет времени на обсуждение.

В операционной пахнет стерильностью и напряжением. Люди двигаются четко, без слов. Все все понимают. Здесь нет зрителей. Здесь играем по-крупному. Я не знаю, кто она, откуда, что за ребенок. Но мне все равно. Главное – это спасти две жизни.

Я стою у головы. Акушерская команда – ниже. Девушку интубировали. Она в наркозе. Черепное давление нарастает и работает против нас. Но я знаю – если шаг в сторону, если пауза, если секунду колебаться – она не вытянет.

– Состояние нестабильное. Давление на минимуме, – сообщает Аркадич.

– Сделай что-нибудь! Мне нужно десять минут. Не больше.

Он кивает и мы начинаем.

Акушеры работают быстро. Хирургия – хронометр, и этот отсчет слышу всем телом. Под пальцами я чувствую, как тело слабеет. Вроде бы живое, но уже отдаляется. Это всегда так. Тишина между мирами.

– Есть! – кричит кто-то. – Мальчик!

Громкий, хриплый писк. Вдох. Он жив.

Секунда. Только секунда на взгляд в сторону. Затем – скальпель. Моя очередь.

Я поднимаюсь к голове. Раскрываю доступ. Работаю быстро. Плавно. Без гнева. Без жалости. Только холодный расчет. Медленно, как по минному полю, чтобы шаг за шагом вывести ее из тьмы.

Я не верю в чудеса. Но я верю в себя. Если я на месте, если я здесь – значит, у нее еще есть шанс. Кто кого на этот раз, Бог? Твоя воля или мои руки?

Через два часа операция заканчивается. Я снимаю перчатки. Внутри все выжжено. Как всегда, после боя. Но я доволен собой. Сохранил девчонке жизнь.

Я выхожу в коридор. Сажусь. Только сейчас чувствую, что дышу.

– Доктор? – подходит медсестра. – Младенца перевели в реанимацию. Он в тяжелом, но стабильном состоянии. А женщина…

Я встаю.

– Она жива. Значит, еще не все потеряно.

Иду дальше. Потому что я – не спасатель. Я – упертый придурок, который не умеет сдаваться.

Сегодня я снова бросил вызов Богу и на этот раз победил. Но так бывает далеко не всегда. Личное кладбище у меня тоже есть и пополняется регулярно, как бы я ни старался.

Я выхожу в коридор, где обычно собираются родственники и друзья пациентов. Кто-то с надеждой, кто-то – с пустыми глазами. Но здесь никого. Я подхожу к посту медсестры.

– Родственники девушки из ДТП уже приехали?

Женщина за стойкой качает головой:

– Нет. Никто не звонил, не приходил. Ни имени, ни телефона. При себе – только одежда. Ни документов, ни украшений. Полный ноль.

Я не сразу отвечаю. Просто стою и думаю над всем этим. Меня это не должно интересовать в любом случае. Свою работу я сделал. Но все же выдавливаю:

– Если кто-то появится… найдите меня. Я буду в ординаторской.

Глава 2 Егор

Записываю последние строчки в истории болезни. Почерк скачет. Чернила ложатся неровно, бумага кажется влажной, хотя я точно знаю – в помещении сухо. Просто руки предательски дрожат. Не от усталости, нет. Это что-то другое. Что-то между выбитым из организма адреналином и незавершенной внутренней работой. Как будто операция еще продолжается, только теперь не скальпелем, а чем-то другим – тишиной.

Складываю карту. Автоматически. Мозг предлагает пойти в ординаторскую, закрыться, налить себе кофе, посидеть в кресле, включить свет и попробовать отдохнуть. Но ноги несут в другую сторону. Я поворачиваю направо, по коридору. Там, где неонатология и детская реанимация.

Не должен. Это не моя зона. Не мой пациент. Я нейрохирург, разбираюсь с тканями мозга, дети не мой профиль. Но иду. Не ради отчета. Не ради протокола. Просто, потому что не могу иначе.

Медсестра на посту узнает меня с первого взгляда. Она ничего не говорит. Только слегка кивает, словно понимает. Я прохожу мимо, притормаживая у окна. Там, за стеклом – кувез. Прозрачный, пластмассовый, полный трубок и слабого тепла. А внутри – он. Тот, кого вытащили из живота мертвой девушки. Ну, почти мертвой. Почти.

Подхожу ближе. Замираю.

Он не двигается. Совсем. Только редкое подрагивание грудной клетки говорит, что внутри – есть жизнь. Маленькая. Нестабильная. Почти неосязаемая. Но есть.

Ребенок крошечный. Бледный, кожа почти сливается с белым одеялом. Головка без волос. Глаза закрыты. Рот приоткрыт, а нос морщится едва заметно при вдохе. Он дышит. Сам. Старается. Сильный мальчик.

– Все стабильно, – говорит медсестра, подходя сбоку. Голос ее тихий, как будто боится нарушить хрупкий покой. – Держим его на кислороде. Дыхание слабое, но идет. Сердце пока держится. Пульс скачет, но держится.

– Вес?

– Два триста. Маловато. Сатурация в пределах нормы. Артериальное давление низкое, но стабильное. Показатели пока внушают осторожный оптимизм.

Я молча смотрю на экран. Не вчитываюсь в цифры – я их знаю наизусть. Мне нужно другое – видеть своими глазами. Проверить. Убедиться.

– Родные? – спрашиваю после паузы.

Медсестра качает головой:

– Никого. Ни звонков, ни сообщений. Документов при поступлении не было. Ни имени, ни адреса. Ни даже телефона. Девушка как будто… Брошенная.

«Брошенная» эхом отдается в голове. Интересно…

Это слово остается висеть в воздухе. Я сжимаю челюсти, чувствую, как ноют суставы в пальцах.

Я жду, пока медсестра уйдет. Остаюсь один. В помещении тихо, даже аппараты гудят как будто глуше. Свет над кувезом мягкий, теплый, почти домашний. Как будто эта коробка – единственное безопасное место в мире. Хотя для этого малыша так и есть.

Я опускаю ладонь на стекло. Малыш не реагирует, но мне все равно. Контакт не для него. Для меня.

– Ты не должен был выжить, – говорю тихо. – Но выжил. Горжусь тобой. Настоящий мужик.

Пауза. Вдох. Выдох.

– Мама твоя тоже боец. В сознание не пришла, но борется. Мы не сдаемся, понял? Мы. Трое.

Молчу. Смотрю на него долго. Он не знает, что родился в неподходящее время и в неподходящем месте.

– Я не отдам тебя в статистику, – говорю я почти шепотом. – Не отдам в чертовы проценты. Не позволю умереть просто потому, что ты не вовремя. Ты вовремя. Именно сейчас. Именно здесь.

Я отступаю на шаг. Смотрю еще секунду. И только тогда ухожу.

За спиной – тонкое шипение воздуха, слабое мигание монитора и сердце, которое еще бьется. Это все, что нам пока нужно.

Выхожу из детской реанимации, чувствую, как ноги гудят от напряжения. Голова тяжелая, будто налита свинцом. Сколько часов я на ногах? Вторые сутки пошли. Организм работает по инерции, как старый мотор, который глохнет, но еще тащит. Я и сам не понимаю, как держусь. Не ел, не пил, не спал. Обычная история. Только сейчас почему-то тянет вниз, будто земля плотнее стала.

Мимо проходит Света, медсестра. Она кидает на меня взгляд, тормозит.

– Ты опять не ел? – спрашивает с мягкой укоризной. – Егор, ты сейчас свалишься. И кому тогда лучше будет?

Я не отвечаю. Просто выдыхаю.

Света оборачивается, понижает голос:

– Если хочешь… я тебе еду разогрею. Еще утром принесла, как знала, что пригодится. Специально, кстати, для тебя. Пойдем?

Не сопротивляюсь. Света бывает очень настырной, но бороться с ней у меня нет сил. Да и поесть и правда не мешает. Не потому что хочется, а потому что иначе отключусь прямо в коридоре.

– Ну пойдем, попробуем, что там у тебя, – говорю я.

Она улыбается, будто ждала этого момента много лет. Ведет меня в ординаторскую, где уже накрыт поднос: пирог и пюре с котлетами, даже чай с лимоном.

Я сажусь, не снимая халат. Просто опускаюсь в кресло и чувствую, как тело тает.

Света включает микроволновку. Говорит что-то – про смену, про ребенка в соседнем боксе, про врачей, про ночь. Я почти не слышу.

Голова падает на грудь. На секунду. Всего на секунду. Но это уже не я – это организм. Я отключаюсь.

Темнота. Полоска сна. Вздрагиваю.

И в эту самую секунду за стеной – резкий сигнал. Короткий, пронзительный, как выстрел.

– Остановка! – раздается голос дежурной. – Бокс три, пациентка после ДТП!

Я мгновенно вскакиваю на ноги, сердце колотится в горле. Никакого сна. Никакого отдыха. Я бегу обратно.

Потому что именно сейчас решается главное.

И я должен успеть.

Глава 3 Егор

– Готово! – выкрикивает медсестра. Голос режет, как скальпель.

Разряд. Сердце дергается. Монитор все еще молчит. Прямая линия.

– Еще раз! – командует Аркадич, и я киваю, даже не глядя.

Второй разряд. Все тело пациентки вздрагивает, будто вырванное из тьмы. Но мониторы упрямо рисуют ровную черту. Время уходит. Мы теряем ее.

Третий. Пауза – бесконечно долгая. И вдруг… пик. Еще один. И еще. Волна на экране дрожит, как жизнь, возвращающаяся по капле.

– Есть! – выдыхаю я. – Пульс пошел!

Я отступаю. Дыхание сбито, ладони мокрые под перчатками. Футболка прилипла к телу. Спина ломит, будто я сам провел эту дефибрилляцию.

Аркадич хлопает меня по плечу. Я не чувствую ни гордости, ни облегчения. Только пустоту и… странное, отстраненное выгорание.

Я сажусь у стены, сползаю вниз. Пол холодный, прохладой пробирает через ткань. Сижу и смотрю в одну точку, как будто там ответ на все.

Мы ее вернули. Опять. Как долго она продержится? И сколько еще таких «опять» я выдержу? Сколько раз я могу вытащить людей из небытия, не разрушив себя по частям?

Глаза закрываются сами. Я не засыпаю – я просто выключаюсь. Как перегоревшая лампа. Опять.

Меня будит легкое, почти материнское прикосновение к плечу.

– Доктор… Егор Алексеевич…

Открываю глаза. Надо мной склонилась Мария Петровна, санитарка. Ее лицо знакомо с первого дня интернатуры: морщины, усталые глаза, седые волосы, собранные в аккуратный пучок. Женщина с руками, которые видели больше боли, чем половина ординаторов вместе взятых.

– Вы всю ночь как на углях. Я думала, свалитесь, – мягко говорит она, укрывая меня взглядом. – Совсем себя не бережете, доктор. А ведь от Бога вы. Уж я на своем веку повидала – и таких, что по бумажкам работают, и таких, что от страха бегут. Но вы – не из них. Вы другой.

Я натягиваю слабую улыбку. Суставы скрипят, спина отзывается тупой болью. Смотрю на часы. 06:43. Солнце уже касается окон. Через полтора часа – обход.

– Спасибо, Мария Петровна, – хрипло говорю. Она кивает, как будто знает, что именно мне сейчас нужно: не слова, а просто присутствие.

Поднимаюсь и плетусь в душ. Холодная вода бьет по плечам, срывает остатки сна и тревоги. Смывает тяжелый день, чтобы начать новый.

Сухой халат, влажные волосы, шаги по пустому коридору. В автомате гудит старая кофемашина, плюет в пластиковый стакан вязкую, горячую смесь. Выпиваю глоток – привычная гадость, но хоть немного бодрит.

– Егор Алексеевич, – подходит медсестра, – вас ждет у себя заведующий. Просил срочно.

Киваю. Сигареты лежат в нагрудном кармане. Выхожу на улицу. Первая – на вдох. Вторая – на попытку выровнять дыхание. С каждой затяжкой в голове чуть больше ясности, хотя легкие режет.

Поднимаюсь к заведующему. Захожу в кабинет. Там не только он. Еще двое. Не в халатах, не в медодежде.

Один в костюме, второй – попроще. Полиция. Угрозыск, наверняка. Один – следователь, другой, по глазам, – опер.

– Доброе утро, Егор Алексеевич, – говорит заведующий с легкой натянутой улыбкой. – Эти господа по поводу пациентки, поступившей вчера. Девушка после ДТП. Хотят прояснить обстоятельства.

Я опускаюсь в кресло, ставлю на стол стакан с кофе.

– Поступила в критическом состоянии. Без сознания. Беременность тридцать три – тридцать четыре недели. Черепно-мозговая травма. Без документов. Ребенок выжил, но сейчас в реанимации, очень слабенький. Девушка – в коме.

Следователь быстро записывает.

– Имя, фамилия? Данные?

– Неизвестна. При поступлении не установлена. При себе – ничего. Ни сумки, ни телефона, ни украшений. Полная анонимность. Никто не пришел. Никто не позвонил.

– Мы проверяем камеры, просим ориентировки. Но пока – тишина, – отзывается опер. – Когда с ней можно будет поговорить?

Я сжимаю губы.

– Неизвестно. Это не перелом ноги. Кома может длиться день, неделю, месяц. Никто не знает.

Мужчины переглядываются. Встают. Благодарят. Я едва киваю и выхожу.

Ординаторская. Тишина. Ноутбук греется на столе, я открываю нужную форму. Заполняю отчет. Сухо, механически, стиснув зубы. Ненавижу это – после всего того, что происходит в реанимации, вот так превращать борьбу в графы и пункты.

Через десять минут набираю номер.

– Илья, привет. Мне нужна помощь. У меня тут ситуация. Поступила девушка. Беременная. Без документов, без имени, без ничего. Я не верю, что полиция будет рвать жилы. Я хочу знать, кто она.

– Присылай все, что есть. Фото, описание, дата и время. Я пробью. – Голос Ильи ровный, уверенный. Я знаю – он не подведет.

Отключаюсь. Упираюсь пальцами в переносицу. Мозг гудит.

В этот момент в дверь стучат. Заходит медсестра. Лицо ее – как перед важной новостью. Что-то между испугом и облегчением.

– Егор Алексеевич… Она очнулась. Пациентка. В сознание пришла.

Я застываю. Сердце замирает на долю секунды, а потом резко срывается с места. И я вместе с ним.

Глава 4 Эва

Свет бьет в глаза.

Резкий, белый, холодный. Он режет, как скальпель, и кажется, будто прожигает насквозь. Я моргаю, но даже от движения век становится больно. Гудит где-то в ушах, тело будто не мое – тяжелое, ватное, затянутое в липкий туман.

Я не сразу понимаю, что это не сон. Это реальность. Слишком резкая, слишком яркая. Без предупреждения.

Но где я?

Вокруг – тишина. Плотная, как под водой. Лишь тонкое пиканье где-то рядом. Медленное, регулярное. Писк, как метроном, отмеряющий жизнь. Внутри все напряжено, как перед ударом. Я пытаюсь повернуть голову – не выходит. Пальцы дрожат, едва шевелятся. Паника приходит тихо, как подкрадывающийся зверь.

Что-то не так. Что-то очень не так.

Я чувствую: кто-то рядом. Они смотрят. Они дышат надо мной. Тяжелое дыхание. Запах антисептика. Веки приоткрываются, и в поле зрения всплывает силуэт в белом халате. Лицо размытое, без черт. Но белое. Как стена.

– Все хорошо, – говорит спокойный женский голос. – Вы в больнице. Все позади.

Я не слышу остального. Только этот белый свет, пульсирующий в глазах. Тело сжимается от страха. Паника накатывает волной. Мозг словно кричит: "Опасность! Беги!"

Я рвусь. Дергаюсь. Слабо, неуклюже. Но внутри начинается паника. Крики внутри, хоть снаружи – только сипение. Тело не слушается, но ужас сильнее.

– Эй, спокойно! – руки на моих плечах. – Вы только очнулись! Не надо…

Я срываю катетер. Трубки. Вдох – резкий, как судорога. Пикание учащается. Кто-то суетится. Кто-то хватает меня за запястья. Кто-то говорит «держи». Впрыскивают что-то в вену, а я… я хочу только одного – исчезнуть. Исчезнуть отсюда. Из этого белого, липкого ада.

– Как вас зовут? – спрашивает кто-то. Тихо. Слишком спокойно.

– Я… – губы едва двигаются. Звук не мой. Слова чужие. Я не знаю. Я не помню. Там пусто. Имя… у меня было имя.

– Вы помните, что случилось?

Тишина. Настоящее и какие-то обрывки воспоминаний перемешались. Все наложилось друг на друга: голоса здесь – и крики откуда-то изнутри. Я теряюсь. Не понимаю, где нахожусь. Все кажется чужим. Мягкие стены, мерцание монитора, руки в перчатках – будто из фильма. Это реальность? Или я еще там? Но там – это где? Обрывки. Яркий свет. Шум. Вода? Нет… кровь? Холод. Удары. Хриплый голос. Живот… что-то с животом. Боль. Много боли. Но ничего не складывается в цельную картинку. Только дрожь. И ужас. Леденящий душу.

– Все хорошо, – повторяет женский голос. Снова. И снова. Как заклинание.

Нет. Я не в безопасности. Я не верю ни одному слову. Особенно от тех, кто в белых халатах. Сердце в груди бьется, как пойманная птица. В клетке. Я пытаюсь уйти – хоть мысленно. Пытаюсь сбежать, сама не знаю от кого и почему.

Я отворачиваюсь. К стене. Закрываюсь руками. Я не хочу, чтобы ко мне прикасались. Ни один из них. Даже взгляд – слишком много.

Шум в коридоре. Приглушенные голоса. Один выделяется:

– Доктор Горинов, она пришла в себя. Но… реакция тяжелая. Паника.

Доктор. Шаги. Медленные, но твердые. Дверь скрипит, будто предупреждая. И что-то меняется. Воздух становится другим. Чище. Спокойнее. Словно страх отступает – на секунду.

– Не надо ее держать, – говорит новый голос. Мужской. Низкий, спокойный. Без суеты. – Просто отойдите. Дайте мне минуту.

Меня отпускают. Комната замирает. И тишина… впервые – не пугающая.

Я остаюсь. Затаив дыхание. Жду, не зная чего. Дышу глубоко и частно. Мужчина приближается. Не резко. Мягко, как будто идет к раненому зверю. Как будто не хочет спугнуть.

– Послушайте… – голос все такой же ровный. Тихий. Но в нем есть сила. – Вам ничего не угрожает. Вы в больнице. В нейрохирургическом отделении. Я вас оперировали. Все прошло успешно. Сейчас важно только одно – чтобы вы не навредили себе.

Слушаю его вкрадчивый голос и не слышу слов. Только звук. Все равно не верю никому. Он в белом халате. Он – один из них. Хоть его голос другой, но халат – тот же.

Горинов приближается еще на шаг. Я сжимаюсь сильнее, словно хочу спрятаться в собственной коже.

– Меня зовут Егор Алексеевич Горинов. Я ваш лечащий врач. Вы попали в аварию. У вас была серьезная травма головы. Но сейчас вы в безопасности. Понимаете?

Я не понимаю и не верю. Только качаю головой и зажмуриваюсь, чтобы ничего не видеть. Сердце бьется, как у зверя, загнанного в угол. Я прижимаюсь к кровати, к подушке, к себе. Руки дрожат. Губы беззвучно шепчут: «Не надо…»

Он делает еще один шаг, медленный, с выверенной осторожностью.

– Вам никто не причинит вреда. Клянусь. Мы только хотим помочь. Вы очень слабы. Вам нужно восстановиться. Все остальное – потом.

Я вскидываюсь, как могу. Слезы выходят быстрее слов. Тело отказывается слушаться, но я чувствую: еще чуть-чуть – и я сорвусь. Или потеряю сознание. Или выцарапаю себе горло. Я не знаю, кто он. Но мне страшно. Страшно до тошноты. До рвоты. Меня начинает трясти, колотить, как от судорог.

Доктор кивает кому-то за моей спиной. Я не вижу, кому. Только чувствую, как воздух сдвигается.

– Коли, – говорит он. Голос все такой же мягкий. Но без выбора.

Укол – как жало. Острая вспышка. Тепло разливается по телу. Я пытаюсь сопротивляться, но больше не могу. Все уходит. Голоса – вдали. Слова – обрывками. Тени – за стеклом.

И снова темнота. А говорил в безопасности…

Глава 5 Егор

Я вхожу в палату и прошу всех выйти. Даже не глядя на них. Просто делаю шаг – и все меняется. Остаемся только мы. Я и эта девушка.

Она сжалась в край кровати, будто боится нас. Дышит тяжело, взгляд метается. Пальцы едва держатся за одеяло – но видно, как белеют суставы. Похожа на дикое животное, попавшее в капкан.

– Не надо ее держать, – тихо говорю я. – Просто выйдите. Дайте мне минуту.

Я приближаюсь медленно. Как к мине. Медленно, осторожно, с каждым шагом отслеживая малейшее ее движение. Ее страх передо мной почти физический. Я видел такое. Когда-то. Но не у таких, как она.

Ее глаза смотрят сквозь меня, не видят. Только ждут удара. А я не собираюсь бить. Я собираюсь понять.

– Послушайте… – голос ровный, будто не мой. – Вам ничего не угрожает. Вы в больнице. В нейрохирургическом отделении. Я вас оперировали. Все прошло успешно. Сейчас важно только одно – чтобы вы не навредили себе.

Она не слышит. Или не хочет. Она не верит. Ни мне, ни себе. Она дрожит. Я вижу, как губы шевелятся – но слов нет.

– Меня зовут Егор Алексеевич Горинов. Я ваш лечащий врач. Вы попали в аварию. У вас была серьезная травма головы. Но сейчас вы в безопасности. Понимаете?

Молчание. Она смотрит, как будто я говорю на другом языке.

Я делаю шаг. Она дергается. Тело натягивается, как струна. Я вижу, что она на грани. Еще мгновение – и она выломает себе плечо, лишь бы не находиться рядом со мной.

– Вам никто не причинит вреда. Клянусь. Мы только хотим помочь. Вы очень слабы. Вам нужно восстановиться. Все остальное – потом.

Она смотрит на меня – и я впервые чувствую, что это не просто страх. Это что-то глубже. Страх – как память. Как опыт. Как инстинкт. Ее не учили бояться врачей. Ее заставили.