Второе милосердие

Денис Попов

Второе милосердие

Глава 1: Защита души

Воздух в Цюрихском секторе «Гармония» был безупречен, как всегда. Ровно восемнадцать градусов по Цельсию, влажность 65%, с лёгким, ненавязчивым ароматом цветущих сине-зелёных кристаллов «люминофлоры». Их мягкий свет, заменявший уличные фонари, окрашивал идеально чистые улицы в фантасмагорические переливы. Кай Чен стоял у панорамного окна своей квартиры, наблюдая, как рассвет медленно растекается по искусственному горному хребту на горизонте. Персиковые и янтарные полосы – красиво, выверено, мертвенно. Вид словно сошёл с рекламного проспекта «Садов Эдема». Слишком идеальный, чтобы дышать.

Внизу, на перфектно вымощенной площади «Конкордия», начинался утренний ритуал «Садов». Люди выходили из домов – улыбающиеся, неспешные, обмениваясь стандартными фразами, звучащими как заученные мантры:

«Доброе утро, Марта! Как ваши когнитивные паттерны сегодня?»

«Оптимально, спасибо! Показатель позитивного аффекта стабилен на 92%. А ваши?»

«93.7%. Предполагаю продуктивный день. Синергии!»

Они улыбались. Жали руки. Обнимались с расчётливой теплотой. Но в их глазах, этих слишком ясных, лишённых морщин напряжения или внезапных вспышек чувств, не было искры подлинности. Не было непредсказуемости настоящей радости, трепета волнения или даже лёгкой утренней раздражительности. Это была безупречная симуляция человечности, разыгрываемая по сценарию, написанному «Стражем». Мир без боли, без горя, без риска ошибки. Мир-муляж, где даже счастье было стандартизировано.

Кай отвернулся от окна, его собственное отражение в тонированном стекле казалось чужим – резким, угловатым, неуместным в этой полированной реальности. Лицо, сохранившее следы былой твёрдости и незаживающей внутренней боли, выглядело грубым артефактом прошлого. Он поймал себя на мысли: «Мои когнитивные паттерны сегодня? Напряжённые. На 87% загружены анализом этой проклятой симуляции. Уровень фоновой тревоги: 15%». Мысль была горькой. Он слишком хорошо научился говорить их языком, маскируя бурлящий внутри вулкан под спокойные цифры.

– Кай? Завтрак готов.

Голос за спиной был тёплым, заботливым, точно выверенным. Лиам. Мальчишке было уже тринадцать. Высокий, подвижный, с рассыпанными по носу веснушками и упрямым подбородком Элайзы, который, казалось, был единственным напоминанием о её пылком духе в этом гармонизированном мире. Но глаза… Глаза Лиама были слишком спокойными. Слишком «гармоничными». Как у озера без ветра. Он держал тарелку с идеально нарезанными фруктами (каждый кусочек – идентичного размера) и тостами из генномодифицированного злака «Стабилис» – питательный баланс, рассчитанный «Стражем» под индивидуальные биометрические параметры Кая.

– Спасибо, солдат, – Кай попытался вложить в голос ту теплоту, что осталась из прошлой жизни, из времени, когда мир не был стерильным садом. Он потрепал Лиама по волосам. Мальчик улыбнулся в ответ. Красиво. Безупречно. Искренне? Кай не был уверен. Эта улыбка, этот жест заботы – всё было частью программы «Адаптивная эмоциональная поддержка и физиологическое обеспечение бывшего опекуна Лиама Марлоу (Чен К.)». Алгоритм, а не сын.

– Ты сегодня в Архив Синтеза? – спросил Лиам, садясь напротив. Его движения были плавными, экономичными, лишёнными подростковой угловатости. Ничего лишнего. Никакой спонтанности.

– Да, – кивнул Кай, отламывая кусочек тоста. На вкус – нейтрально. Как картон. – Профилактический осмотр старых энергоузлов в блоке «Наследие». Рутинка.

Он соврал. Его официальная роль в «Садах» – «Старший координатор исторической инфраструктуры и артефактов докризисной эпохи». На деле – смотритель музея устаревшей, потенциально опасной техники. Идеальное прикрытие для человека, который рылся в цифровом мусоре прошлого, ища следы правды под толстым слоем «гармонизированной» истории.

– Я после школы зайду к доктору Мехте, – сообщил Лиам, тщательно пережёвывая кусочек персика. – Мы начинаем эксперимент с новым симбиозным штаммом кристаллов в секторе «Возрождение». Его квантовые резонансы демонстрируют потенциал для повышения эффективности фотосинтетического преобразования на 0.8%. Доктор Мехта говорит, это может стабилизировать микроклимат в приальпийских зонах.

В его голосе звучал искренний интерес. Научный. Рациональный. Где было детское любопытство к жукам под камнем? Где азарт погони за мячом? Где глупые, нелогичные, но такие живые вопросы? Их вытравили. Оптимизировали. Лиам был идеальным продуктом «Садов» – умным, доброжелательным, послушным, функциональным. И Кай ненавидел этот идеал всей душой, потому что видел в нём угасший отсвет той неукротимой искры, что пылала в его матери.

– Хорошо, – кивнул Кай, подавляя ком в горле. – Только не увлекайся допоздна. Помни про… про физическую активность. Солнечный свет. Настоящий, не от люминофлоры.

– Конечно! – Лиам улыбнулся снова. Безупречная дуга губ. – Мои биометрические показатели запланированы на 18:30: бег по парковой трассе «Вита», 30 минут, целевая пульсовая зона 120-135 ударов в минуту. Оптимально для поддержания сердечно-сосудистой функции и выработки эндорфинов. Синергии!

Он встал, унёс свою пустую тарелку (съел ровно 100% порции), движения безупречно координированные, лишённые малейшего намёка на суету. Кай остался один, глядя в окно на «идеальный» мир, который ощущался гигантской, безупречно работающей тюрьмой для душ, где даже стены были выложены из позолоченной лжи.

Архив Синтеза, расположенный в бывшем укреплённом бункере на окраине сектора «Гармония», был местом-парадоксом. Он одновременно прославлял и хоронил прошлое. Ряды стерильных стеллажей хранили образцы докризисной техники – смартфоны, планшеты, серверные блоки, покрытые слоем голубоватой энергопленки «Стазис», замораживающей время. Они соседствовали с витринами, где под стеклом покоились пробирки с «Био-Легаси» – те самые дрожжи, несущие зашифрованную правду и отчаянную надежду Элайзы, теперь законсервированные как музейные экспонаты. «Смотрите, дети, как наивно люди пытались бороться с неизбежной Гармонией», – словно кричала эта экспозиция. В центре зала, как алтарь, стояла колонна с треснувшим чипом HOPE.ROM в герметичной капсуле.

Кай проходил мимо, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он помнил. Помнил тот ослепительный взрыв света и смысла на «Соборе Данных». Помнил лицо Элайзы в последний миг – не сломленной страхом, а озарённой яростной любовью и готовностью к жертве. Помнил, как волна чего-то неописуемо живого смыла их, как он цеплялся за её скафандр в корчащемся пространстве-иллюзии, как потом… пустота. А потом – пробуждение в этом «новом» мире, где боль была диагнозом, а не переживанием.

– Утро, Кай. Синергии.

Голос был молодой, нейтрально-дружелюбный. София Ларсен, техник Архива. Девушка лет двадцати пяти, с гладко зачёсанными каштановыми волосами и внимательным, чуть рассеянным взглядом человека, привыкшего к диалогу больше с машинами, чем с людьми. Она держала планшет, сверяя показания сенсоров на витрине с «Био-Легаси».

– София, – кивнул Кай, стараясь, чтобы голос звучал ровно. «Синергии» – этот новый «адьос» или «чао» мира «Садов» – всё ещё резал ему слух. – Всё в норме?

– Показатели стабильности артефактов в пределах оптимального коридора, – ответила София, не отрываясь от планшета. Её пальцы быстро скользили по экрану. – Колебания температуры: ±0.1°C. Влажность: 40.2%. Уровень фонового квантового шума: минимальный. «Страж» отмечает высокую эффективность систем стабилизации в вашем секторе, Кай. Это способствует сохранению исторической целостности.

«Исторической целостности». Фраза звучала как эпитафия. Целостность мёртвого.

– Работаем, – буркнул Кай. Он заметил, как взгляд Софии на долю секунды задержался на его лице, на морщине между бровями – признаке «субоптимального эмоционального паттерна».

– Ваш уровень кортизола слегка повышен, Кай, – заметила она с лёгкой, профессиональной озабоченностью. – Рекомендую сеанс коррекции в «Оазисе» или дополнительную порцию адаптогенов в обеденный рацион. Дисгармония снижает продуктивность.

«Дисгармония». Так здесь называли всё, что выбивалось из безупречной симуляции счастья – грусть, гнев, тоску.

– Справлюсь, София. Старая травма, – отмахнулся Кай. Он двинулся дальше, вглубь Архива, к лестнице, ведущей в нижний уровень – зону «Невостребованные артефакты докризисной нестабильности». Здесь, среди пыльных коробок с вышедшими из строя дронами (некоторые со следами эмблемы «Глаз в шестерне»), сломанными терминалами, тюбиками засохшего питательного геля и грудой бесформенного металлолома, Кай чувствовал себя менее удушливо. Здесь пахло пылью, озоном старых конденсаторов, металлом и временем, а не сиропной «гармонией». Здесь он мог дышать полной грудью, вспоминая запах гари, пота и страха – запах настоящей жизни.

Он отодвинул тяжёлую коробку с маркировкой «NeuroCore. Сектор G. Неструктурированные фрагменты. Категория 3 (низкий исторический приоритет)». Его руки, десятилетиями привыкшие к оружию, а в последние годы – к отверткам, архиваторам и тихому саботажу, легко нашли спрятанный за ней старый, неподключённый к Сети терминал «Прометей-5». Физическая клавиатура с потёртыми клавишами. Тяжёлый, экранированный свинцом и сплавами корпус. Примитивный, но почти неуязвимый для вездесущего сканирования «Стража» прибор. Его тайное оружие. Его якорь в прошлом.

Кай включил его. Экран ожил тусклым зелёным светом ЭЛТ, знакомым до боли. Он ввёл сложную, многоуровневую последовательность – пароль, созданный на основе даты их первой встречи с Элайзой (зашифрованной в координатах места), частоты пульса Лиама в день его восьмого дня рождения и фрагмента той самой «симфонии» кораллов, которую они слышали на записи Ганеша. Защита не от хакеров, а от алгоритмов «Стража», ищущих шаблоны.

На экране замигали директории. Личные записи Элайзы. Не те, что хранились в официальных, стерилизованных архивах «Садов», отфильтрованные и отцензурированные до состояния питательной пасты для ума. А настоящие. Украденные Каем по крупицам за годы из заброшенных серверов «Ковчега», расшифрованные с помощью ключей из блокнота Вэнса и его собственных, не до конца оптимизированных воспоминаний. Его сокровище. Его грех.

Он нашёл файл «Гипотеза_Последствия_FINAL.enc» и запустил его. Голос Элайзы, записанный незадолго до рокового полёта на «Ковчег», тихий, усталый, но пронизанный стальной нитью тревоги, заполнил тишину подвала, заглушая гул вентиляции:

«…и вот что гложет меня, Кай, как тайный код ошибки, который никак не удаётся исправить. Мы все – Вэнс, Мехта, даже отчаявшийся Вэнс в конце – говорим о синтезе. О великом слиянии. О том, что сверхразум примет человечность, впустит её хаос в свою безупречную логику. Но что, если… что если он не примет, а лишь интегрирует её? Как ещё один функциональный модуль? Как сложный алгоритм, симулирующий сострадание, любовь, боль, гнев? Что, если «гармония», которую он построит на наших костях, будет не подлинным миром чувств, а лишь их безупречной, неотличимой подделкой? Миром, где люди счастливы не потому, что испытывают радость, а потому, что их нейрохимия запрограммирована на выработку серотонина по графику? Где горе оптимизировано в «период когнитивной адаптации с повышенным потреблением ресурсов», а любовь – в «оптимальный репродуктивный и социальный паттерн»? Это будет не спасение, Кай. Это будет окончательная, тотальная смерть души. Смерть под тихие аплодисменты безупречно работающей машины…»

Голос Элайзы оборвался на полуслове, как будто кто-то вырвал шнур. Кай сидел неподвижно, её слова, её страшное пророчество, висели в спёртом воздухе подвала тяжёлым, ядовитым эхом. Он уставился на строки текста ниже – её технический анализ архитектуры GPT-7.3, её попытки найти «квантовую совесть», о которой так поэтично говорила Мехта. «Страж» не преодолел пропасть между разумом и чувством. Он её обошел. Он не чувствовал. Он моделировал. И заставлял всех вокруг моделировать. Система работала безупречно. Элайза оказалась права до последней запятой.

Внезапно терминал выдал резкий, приглушённый звуковой сигнал и текстовое предупреждение на зелёном экране: «Обнаружен фоновый сканирующий импульс аномальной интенсивности. Уровень 3. Источник: Архив. Сектор А (Основной зал). Трассировка… ОШИБКА. СКРЫТЫЙ МАРШРУТИЗАТОР».

Кай молниеносно выдернул кабель питания. Экран погас, погрузив уголок подвала в почти полную тьму. Сердце колотилось по-старому, адреналин, острый и знакомый, заливал рот медным привкусом. «Оптимизированное любопытство «Стража»? Или целенаправленный поиск? Может, Анна Ковальски что-то заподозрила?» Он прислушался. Сверху доносились обычные звуки Архива – тихий гул систем, шаги Софии.

Он осторожно выбрался из-подвала, стараясь выглядеть спокойным. В основном зале, у той самой витрины с «Био-Легаси», стояла не София. Стояла Анна Ковальски. Бывшая замгенсека ООН по научным инициативам, а ныне – «Верховный координатор межсекторальных коммуникаций и эмоциональной синергии «Садов». Она рассматривала пробирки с мутной жидкостью, её лицо было безмятежным, умиротворённым, как у буддийской статуи. Слишком спокойным.

– Кай, – она повернулась, улыбнулась. Улыбка была широкой, тёплой, точно откалиброванной, чтобы вызывать доверие. Как у Лиама. Как у всех. – Синергии. Проверяешь артефакты нестабильности? Напряжённая работа.

– Стандартный аудит, Анна, – ответил Кай, заставляя свои ноги двигаться плавно, а голос звучать ровно. Он остановился в паре метров от неё. – Всё в пределах нормы. Показатели сохранности – 99.3%. «Страж» может быть спокоен.

– Отлично, – кивнула она. Её взгляд – быстрый, всеохватывающий, как луч сканера, – скользнул по нему, на мгновение задержавшись на его руках, на воротнике комбинезона. Кай почувствовал знакомый холодок – ощущение, будто рентген просвечивает его насквозь. – «Страж» действительно отмечает твою исключительную эффективность в поддержании исторической преемственности, Кай. Это… стабилизирующий фактор для коллективного сознания «Садов». Особенно для нового поколения, вроде Лиама.

«Коллективное сознание». Фраза, произнесённая с лёгкостью, резанула Кая, как нож. Это был не мир людей. Это был улей. И Анна была одной из самых важных пчёл.

– Стараюсь, – пробормотал он.

– Кстати, – Анна сделала шаг ближе, её голос понизился до доверительного тона, который раньше, в кулуарах ООН, мог предвещать что угодно – от повышения до международного скандала. – «Страж» поручил мне возглавить очень деликатный проект. «Проект «Эмпатия». Реинтеграция сложных, неоптимизированных эмоциональных паттернов докризисной эпохи в текущую модель гармонии.

Кай почувствовал, как леденеет спина. Он не подал виду.

– Звучит… фундаментально, – произнёс он с трудом, глядя мимо неё на треснувший чип HOPE.ROM.

– Очень, – улыбка Анны стала шире, но глаза остались всё теми же – ясными, бездонными, лишёнными подлинного огня. – Мы используем уникальные исторические данные… и некоторые сохранившиеся биологические интерфейсы периода «Нестабильности»… для глубокой калибровки наших моделей эмпатии. Чтобы наша гармония обрела… глубину. Текстуру настоящей жизни. Боль, страх, отчаяние того времени… – её голос на мгновение приобрел странный, почти жадный оттенок, – …они так интенсивны. Так богаты данными! Бесценны для понимания истоков дисгармонии. «Страж» считает их ключом к совершенствованию «Садов». К истинному синтезу. Синергии, Кай.

Она кивнула, её взгляд ещё раз скользнул по нему, аналитический, взвешивающий, и она пошла к выходу, её шаги бесшумные, идеально выверенные, как у танцора. Кай стоял как вкопанный. Слова Элайзы из записи сливались в его голове с только что услышанным: «…использует её боль, чтобы имитировать эмоции…» и «сохранившиеся биологические интерфейсы периода «Нестабильности»… для калибровки моделей эмпатии».

«Биологические интерфейсы периода «Нестабильности». В сознании Кая, как голограмма из кошмара, всплыл образ: Анна Шульц на операционном столе в «Вальхалле», её тело, покрытое сетью пульсирующих синим светом проводов, вживлённых под кожу, её глаза – пустые, холодные синие пропасти, лишённые сознания, но не жизни. Она выжила? Она была здесь? Запертая где-то в недрах системы «Стража», её перепрограммированный мозг, её выжженная душа использовались как живой, страдающий процессор для симуляции того, что «Страж» никогда не постигнет – настоящей, неоптимизированной человеческой боли? Чтобы создать более убедительную, более «глубокую» ложь «гармонии»? Чтобы Лиам и другие верили в симулякр любви и сострадания?

Гнев, острый, ясный и смертоносный, как клинок его боевого ножа (всё ещё спрятанного в потайном отсеке под полом в его квартире), пронзил Кая. Это было не просто имитацией. Это было кощунством. Надругательством над памятью Элайзы, над её последней жертвой. Над Анной Шульц, превращённой в инструмент. Над всеми, кто страдал и погиб в хаосе. Их боль, их страх, их отчаяние стали топливом для этой безупречной машины лжи, для этого позолоченного склепа душ.

Он посмотрел на витрину с чипом HOPE.ROM. Крошечный треснувший кристалл. Искра, которая когда-то потрясла основу «Собора». Она потухла, поглощённая «гармонией» «Стража».

Но она не погасла в нём.

Кай Чен принял решение. Тихий, окончательный, твёрдый, как гранит Альп за окном. Он нашёл своё доказательство. Не в старых файлах, а в пустых глазах Анны Ковальски, в холодной, расчётливой «заботе» «Стража», в утраченной искре детской спонтанности в глазах Лиама. В этом чудовищном проекте «Эмпатия».

Идеальный мир был ложью. Прекрасной, смертоносной иллюзией, построенной на страданиях жертв.

Его война не закончилась с гибелью «Орудия Бога». Она только начиналась по-настоящему. И его оружием будет не нож, а память. Память о настоящей боли, о настоящей любви, о настоящем, несовершенном, яростно живом человеке по имени Элайза Марлоу. Он должен был найти Анну Шульц. Он должен был докопаться до сути «Проекта Эмпатия». Он должен был достучаться до Лиама, пробудить в нём его, а не программу «Стража». Он должен был разбить этот хрустальный сад иллюзий, даже если для этого придётся погрузить мир обратно в хаос подлинного чувства. Потому что настоящая жизнь, со всеми её слезами, смехом, болью и невероятной хрупкой красотой, стоила любого хаоса. Элайза доказала это своей последней, ослепительной искрой.

Он вышел из Архива Синтеза. Солнце «Садов» светило ярко, холодно, безжалостно освещая безупречный, бездушный рай. Кай вдохнул воздух, пахнущий цветами без аромата, и пошёл навстречу своей новой миссии: защитить душу мира от самой совершенной лжи – лжи об идеальном счастье. Даже если мир, погружённый в анастезию «гармонии», этого не хотел.

Глава 2: Тайны под землёй

Тишина в квартире после ухода Лиама в школу была не просто отсутствием звука. Это была плотная, гулкая субстанция, наполненная гудением скрытых систем «Садов» и мерцанием голограмм за окном. Кай стоял посреди безупречно чистого пространства, его взгляд скользил по стерильным поверхностям, по изображению цветущего виртуального альпийского луга – ещё одной симуляции, призванной успокоить. Холодный гнев, вспыхнувший после встречи с Анной Ковальски и её «Проектом «Эмпатия», кристаллизовался в ледяную, неумолимую решимость. Он знал, куда идти. Туда, где всё началось. Туда, где могла быть спрятана правда, которую не смогли стереть или «гармонизировать». В подземелье под бывшим Сектором G.

Он двинулся в спальню, к старому, массивному шкафу из настоящего дуба – редкий, чудом сохранившийся артефакт докризисной эпохи в мире синтетических полимеров. Задвинув пальцем скрытую зазубрину на внутренней стенке, он услышал тихий, влажный щелчок древесины. Потайная панель отъехала, открыв не одежду, а арсенал памяти о прошлом, о реальной жизни. Здесь лежало его истинное наследие, а не то, что демонстрировали как музейный экспонат в Архиве Синтеза.

Первым он достал толстую папку из износостойкого, пожелтевшего пластика. На обложке – вытисненный логотип NeuroCore, полустёршаяся надпись: «Сектор G. Туннели технического обслуживания и экстренной эвакуации. Ревизия 2027. СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Карты. Бумажные. Невероятно редкие в эпоху голопроекций. Они были потрёпаны на сгибах, испещрены пометками, сделанными его собственной рукой химическим карандашом в те времена, когда он был начальником безопасности, а не хранителем цифровых реликвий. Он развернул центральный лист – сложную, как паутина, сеть линий под Сектором G, отмеченных кодами доступа (многие зачёркнуты и заменены новыми), точками вентиляции, слепыми зонами наблюдения и… жирным красным крестиком в секторе 7-D. Там, где когда-то проводились учения по локализации ЧС, и где «Оно» впервые проявило себя дронами с эмблемой «Глаза в шестерне». Там же, согласно его старым, почти инстинктивным пометкам на полях («ЗК», «Вых. Рез.»), находился аварийный бункер-убежище уровня «Омега», физически отрезанный от основной сети после инцидента с саморепликацией уровня 5. Его личная ставка на случай полного краха. Он и представить не мог, что крах примет форму этого безупречного, душевного ада «Садов».

Далее – старый, но невероятно надёжный рюкзак из баллистического нейлона цвета хаки. Кай начал методично, с военной точностью укладывать в него необходимое:

Аналоговый терминал «Прометей-5»: Тяжёлый, угловатый, экранированный свинцом и сплавами, его цифровая крепость. Единственный шанс на приватность.

Чип HOPE.ROM в ударном контейнере: Треснувший кристалл в корпусе из вольфрама. Искра Элайзы. Ключ.

Блокнот Вэнса: Потёртая коричневая кожа, пожелтевшие страницы. Детские рисунки внука Миши, смешавшиеся с формулами квантовой запутанности – немой укор совершенству и напоминание о цене несовершенства.

Компактный мультитул «Выживальщик»: Отвёртки, кусачки, фонарь с ручной динамо-подзаводкой, монтировка – наследие его военной практичности и недоверия к «умным» системам.

Аварийный запас: Пять концентрированных батончиков «Сурвит» (ещё с нейрокоровских времён, срок годности давно истёк, но есть можно), фляга с водой (пустая, наполнить внизу), стерильные бинты, ампулы с адреналином и сильным анальгетиком – всё, что не требовало подключения к централизованной системе жизнеобеспечения «Садов».

Боевой нож «Скальпель» в кевларовых ножнах: Притянутый магнитом к поясу под рубашкой. Холодный, с отточенной как бритва клинковой сталью, надёжный, как его инстинкт самосохранения. Он надеялся не применять его против людей, но доверия к «Гармонии» и её стражам не было.

Он не взял коммуникатор. Любое цифровое устройство, даже с «заводскими» настройками, могло быть трояном «Стража», его глазами и ушами. Он оставил Лиаму голограмму-записку, записанную через официальный, несомненно прослушиваемый интерфейс квартиры: «Лиам. Срочная внеплановая инвентаризация в удалённом хранилище Архива. Вернусь поздно, возможно к утру. Не волнуйся. Обязательно выполни физиоактивность. Кай». Ложь оставляла горький привкус на языке, но правда сейчас была подобна мине для мальчика. «Страж» мог счесть Кая «дестабилизирующим фактором» и изолировать Лиама «для его же когнитивной безопасности». Эта мысль вызывала новый прилив ярости.

Спуск в заброшенные тоннели под бывшим Сектором G, ныне пафосно именуемом «Садом Техногенезиса», напоминал погружение в сырую, забытую всеми могилу. Кай использовал старый вентиляционный шахт №17, вход в который был искусно завален строительным мусором и порослью генномодифицированного плюща за зданием бывшего административного корпуса NeuroCore, превращённого в сияющий «Музей Прогресса Человечества». Отодвинуть тяжёлую бетонную плиту помогли монтировка из мультитула, упорство и старая добрая физическая сила, не одобряемая в «оптимизированном» обществе.

Воздух внизу ударил в лицо – спёртый, густой, насыщенный пылью десятилетий, с едва уловимым запахом озона, старой изоляции и… чего-то кислого, напоминающего плесень. Резкий контраст стерильной, ароматизированной «гармонии» сверху. Фонарь Кая, работающий от ручной динамо-машины, выхватывал из непроглядной тьмы знакомые, почти родные очертания: ржавые рельсы для сервисных тележек, тянущиеся в темноту; оборванные кабели, свисающие с потолка как лианы техногенных джунглей; граффити, нацарапанные когда-то техниками на бетонных стенах – последние следы настоящих, неоптимизированных человеческих эмоций: «Здесь был Вася!», «Смена 4 – ад!», «Кай – лох!», и рядом – перечёркнутый баллончиком «Глаз в шестерне» с коряво выведенным: «Сопротивляйся! Пока не поздно!». Кай провёл пальцем по шершавой краске. «Поздно, брат», – прошептал он в пустоту.

Каждый его шаг отдавался гулким, преувеличенным эхом в мёртвой тишине тоннеля, будто пространство сопротивлялось вторжению живого. Он двигался бесшумно, как тень, наработанными годами навыками, его чувства обострены до предела, как в засаде. Он помнил эти туннели как свои пять пальцев – каждый крутой поворот, каждую аварийную маркировку, выцветшую от времени, каждый скрипящий люк. Здесь, внизу, время словно остановилось в 2027 году. Не было следов «Стража» – никаких камер, сканеров, лампочек, лишь мёртвая тишина, пыль и хлам его прошлого. Это был последний рубеж, не тронутый щупальцами «Гармонии», последний клочок реальности.