Синий иней на свирели

Закопали они Алёшку под старой яблоней, дали залп из винтовок. Да надо было дальше двигаться, время-то поджимало.

Месяц Спиридон чёрный ходил, ни с кем не разговаривал. Его и не трогали, понимали. Алёшку в отряде любили, а командир их, из благородных, но идейный, и вовсе Лелем его звал, говорил, что тот своей свирелью и русалок плакать заставит.

Да… Вот какая-то русалка и погубила его, не иначе. За то, что Алёшка с ней не пошёл? Кто ж теперь узнает…

Родителям Спиридон тогда не написал ничего. Решил: вот вернётся – и сам всё расскажет. Не смог… А вот завтра придётся в глаза отцу с матерью глядеть да ответ держать. За сына их, Алексея.

Спиридон вынырнул из своих воспоминаний и огляделся: на востоке розовела полоска утренней зари. Он зябко передёрнул плечами и пошёл к костру, где уже возился кашевар – тот самый парнишка, которого Спиридон в первый день своей службы в исполкоме встретил. В очках, с треснутым стёклышком. Валеркой его звали.

Тот поднял на Спиридона глаза, близоруко сощурился и протянул ему котелок.

Спиридон удивлённо вскинул брови, но котелок механически взял. И тут же чуть не выронил – тот был обжигающе холодный.

– Ты глянь только, – с неподдельным изумлением протянул Валерка, – вода-то в котелке до дна промёрзла… А ночь-то тёплая была. И костёр рядом тлел…

4.

Обоз поднялся на пригорок, и в нескольких верстах показалась Берендеевка. Оставалось только переехать поле, через которое пыльной лентой тянулась дорога.

Спиридон смотрел на родную деревню, на серые, словно вросшие в землю избы и испытывал странные, болезненные чувства.

На грудь навалилось что-то тяжёлое, как тогда, в бою, когда конь под ним вдруг споткнулся, его странно повело боком, а потом – взрытая сотнями копыт земля начала стремительно приближаться. Спиридон не сразу сообразил, что произошло. Запаниковал, задёргался. Нога запуталась в стремени, и они рухнули с конём разом.

На несколько секунд Спиридон потерял сознание, а когда очнулся – бой гремел вокруг него, но сам он не мог двинуть ни ногой, ни рукой от неимоверной тяжести, навалившейся на его тело. Да и дышал он тогда с трудом. В глазах темнело, ему казалось, что он слышит хруст сломанных рёбер. Рядом рубились товарищи, а Спиридон задыхался под мёртвым конём и прощался с жизнью.

Но тогда всё обошлось: ни ног не переломал, ни шеи. И беляк его шашкой не достал. Он выбрался, выпутав ногу из стремени, и даже смог раздобыть нового коня, чтобы снова сходу ворваться в бой…

А вот сейчас… Мёртвый конь не давил на него своим телом, но дышать всё равно выходило с трудом.

Спиридон смотрел на приближающиеся дома и чувствовал, как по спине бежит тонкой струйкой ледяной пот. Зубы отстукивали нервную дробь, тело лихорадило, а голова стала тяжёлой и гулкой.

Обоз въехал в деревню, и в нос ударило запахом навоза и прелой соломы. Спиридон огляделся по сторонам. Улицы были странно пусты, только у крайней избы стояла привязанная к колышку худая коза, меланхолично жующая клок травы. Она проводила жёлтыми с горизонтальными зрачками глазами подводы и снова занялась жухлым кустиком лопуха.

Хотя… Почему странно-то? Мужики и бабы – кто в поле, кто в огороде. Самая пора же сейчас. Май месяц. Самый голодный для крестьянина, когда запасы уже подъели, а до нового урожая ещё далеко. Но голодный-то он голодный, а на полевые работы щедрый. Не зря про него говорят: день год кормит.

Телега, на которой ехал Спиридон, повернула к центру села, где в бывшей общественной избе располагался сельсовет.

– Стой! – Спиридон сам не узнал собственного голоса, словно это и не он окрикнул Валерку, а ворон столетний прокаркал.

Валерка поспешно натянул вожжи, упираясь ногами в передок телеги:

– Тпру, шалая!

Лошадь недовольно тряхнула головой и покосилась на них лиловым недобрым глазом.

Почему-то Спиридону стало не по себе от этого взгляда и оскаленной морды сивого мерина. Он даже прослушал, что ему выговаривает недовольный Валерка.

– Спиридон! Ты чего?! Сам велел остановиться, а сейчас сидишь – глазами хлопаешь и молчишь. Как не в себе будто… – Валерка пихнул его в бок острым костлявым локтем, и Спиридон словно очнулся.

Он ошалело огляделся по сторонам, словно только что вынырнул из тяжелого морока, сглотнул вязкую слюну и наконец-то вздохнул полной грудью. Тревога никуда не ушла, и сердце по-прежнему щемило от мыслей о предстоящей встрече с матерью и отцом, но дышать стало легче. И Спиридон даже улыбнулся жухлой, слабой улыбкой. Даже не улыбнулся, а так – пересохшие губы скривил.

– Вы езжайте прямиком к сельсовету. Старосту там найдите, узнайте там всё. Может, они уже и собрали всё для налога. Загрузим мешки да поедем. А нет, так пусть определяет нас на постой. Ему же дороже выйдет, – Спиридон порадовался, что смог сказать всё это спокойно, по-деловому.

Голос немного сипел, но звучал твёрдо.

Валерка озадаченно посмотрел на него:

– Так со старостами обычно ты сам разговариваешь… Чего это вдруг я?

Спиридон, совсем успокоившись, усмехнулся и хлопнул Валерку по плечу:

– Ничего, в этот раз ты поговоришь. А у меня дела тут… Надо мне в одно место зайти.

Он ловко спрыгнул с телеги и, не оборачиваясь, зашагал знакомой улицей на самый край деревни, к покосившейся старой избе, где жили деревенские фельдшер и учительница.

Но чем ближе он подходил к родному дому, тем медленнее и тяжелее шагал. А потом и вовсе остановился, не дойдя до него с десяток саженей.

Спиридон с болезненной жадностью разглядывал завалившийся плетень и старую, расколовшуюся крынку на нём. Небольшой дворик выглядел запущенным и неухоженным. Возле самого крыльца буйно разрослись крапива и лебеда.

Крохотный полисадничек, гордость матери, в прежние времена радовал разноцветными анютиными глазками и незабудками, а сейчас – не видно было ни одной клумбы. Только сныть ползла по серым рассохшимся брёвнам, пряча под собой маленькие подслеповатые окна. Да пахучая махровая сирень, подарок от них с Алёшкой на день ангела для мамы, пенилась малиновыми цветами.

Он помнил, как они привезли тогда из Рамуйска несколько тонких прутиков, как мама радовалась им, берегла от вездесущих коз…

А поди ж ты… Как разрослась-то теперь! А запах! Голова кружилась от этого аромата.

Спиридон прислонился плечом к морщинистому стволу старой берёзы, которая росла тут столько, сколько он себя помнил, и вздрогнул всем телом от пронзившего его холода. Словно не к дереву прислонился, а к чугунной болванке и не жарким майским днём, а в трескучий январский мороз.

Отпрянув, Спиридон с удивлением оглядел старую берёзу. И волосы зашевелились у него на затылке: шершавая, в складках кора вся блестела, покрытая толстым слоем инея. А молодые нежные листочки звенели тонкими льдинками, покачиваясь от лёгкого ветерка.

Спиридон тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение. Какой иней?! К чертям собачьим! Жара и духота на улице!