Так почём сметана?

Отец тоже не был ласковым. Никогда он не подмечал и не находил, за что бы похвалить вторую дочь. Зато четырёх сыновей иногда всё же баловал, наблюдая в них свой корень и осанку. Особенно в старшем сыне – будущем отце Татьяны. Тогда Нина всё более прибивалась к маме. Но и образ мамы не давал ей той безопасности, которую она желала. Мать немногим была лучше рабыни, как ей казалось. Может, просто добровольной, но всё же рабыни.

Нина росла, словно наощупь пробираясь сквозь навязанное ей мнение и предопределённости судьбы. Она искала свой путь, вопреки давлению обстоятельств, ведь все вокруг будто ей твердили: «Ты будешь такой же».

– А какой такой? – задумывалась Нина. – Какой я буду, если всё будет так, как у мамы? О, Господи! Бедная моя мама – она трудилась, словно вьючная лошадь. Но Нина тоже не боялась работы. Когда и дом строили, она со всеми вместе таскала вёдра с глиной. Да и вообще всё делала со всеми вместе.

Возможно, прочитанные в детстве книги придали ей иной образ и уверенность в себе. Но более всего – это стремление жить, любить и творить. И Нина любила – сначала всё из-за страха перед неопределенностью, а, взрослея, полюбила жизнь и людей, потому что ей откликалась учёба. Её оценили в школе! Хвалили за усердие и смекалку. И Нина стала ещё старательнее учиться и больше читать любые книги, которые ей удавалось достать. Мать даже гоняла её по ночам, но она всё равно украдкой продолжала читать под одеялом с фонариком. Ей это нравилось.

Учителя в школе были тёртыми калачами. Каждый второй из них был героем и участником войны. Пятьдесят процентов учителей – мужчины с характером. Такие спуску не давали никому. Но они любили жизнь, так как знали ей цену.

Парни из класса были разными. Тяги к знаниям у многих, мягко говоря, не хватало. Сосед Нины по парте однажды не только списал у неё контрольную по русскому языку, но ещё и её же фамилию в добавок скатал подчистую. В итоге учитель зачитал две контрольные вслух. Класс поднял на смех уж слишком явную для них такую глупость. Но Нина никогда не позволяла себе высмеивать кого-либо из ребят. Ей было стыдно за этого мальчишку, что он так опозорился и попал в неловкое положение. Но парню было всё нипочём – как с гуся вода.

Нина же осознала свой выход из сложившейся ситуации в учёбе и с тех пор начала любить людей просто за то, что они есть, ходят с ней рядом, живут, мечтают и надеются. И даже когда её задевали, она старалась этого не замечать и никак не реагировать. Она видела только хорошее. И даже когда ей исполнится шестьдесят лет, привычка искать в людях только хорошее так и останется с ней.

Пётр однажды поймает себя на мысли, что Нина – человек, который видит мир по-другому. И явным примером этого станет один незначительный момент. Он настолько незначительный, что и увидеть-то его почти нельзя. Но Пётр всё же это приметил! Как-то к ним в дом пришла их дальняя родственница Ольга. Но не по крови, а вышедшая замуж за брата Нины и ставшая родственницей.

Эта женщина была хорошей и порядочной. Но был у неё один ужасный недуг – она была пьяницей, каких свет не видывал. Пила, можно сказать, насмерть. По рождению была умной женщиной и трудолюбивой. В моменты трезвости зарабатывала на хлеб насущный своим честным трудом. Но затем вместе со своим мужем пропивала эти деньги, во многом лишая свою маленькую дочь Анюту, пугая её по ночам припадками алкогольного бреда.

И вот однажды пришла к Нине эта Ольга. Как она дошла, не упав где-то по пути, одному только Богу известно. Стояла она с трудом, опершись о дверной косяк. Оля смотрела без злобы – на её лице читалось спокойствие.

– Оля, молодцом держишься, – подметила Нина.

Оля улыбнулась, посмотрела на Нину и немного погодя заплакала.

– Ну что ты, родная, – с сожалением произнесла Нина. – Устала? Давай присядем.

И Нина усадила Ольгу в глубокое провалившееся кресло, деформированное от частого использования тучным человеком. Кресло страдало, сжимая свои выпуклые изогнутые пружины, но облегало сидящего, словно перенимая часть его массы и состояния.

Пётр смотрел на всё это и понимал, что Нина нашла то единственное хорошее, что сейчас было в Ольге. Она стояла! Именно это и подметила Нина, хотя Ольга должна была уже давно упасть от такого количества выпитого спиртного. Всё остальное было против неё. Практически любой человек, взглянув на Ольгу в таком жалком состоянии, наверное, осудил бы её по сотням статей морали и прочих нравоучений. Грязная одежда, немытые волосы и лицо – всё было против неё. Но вот Нина её не осудила. Напротив, она проявила к ней любовь.

Пётр задумался над поступком своей жены: «Как она так может поступать? Я так не могу. Они там пьют вдвоём, а их ребёнок всё это видит. Как же это ужасно».

Пётр даже вспомнил момент, когда в очередной запой Нина просила его помочь довезти Ольгу с мужем до больницы, чтобы вывести их из этого состояния. И вот картина: Ольга лежит на полу, и на её лице засохла пена от блевотины. Да и одежда на ней задрана неприлично. В нос бил запах кислятины и грибковой гнили вперемешку с въевшимся табачным дымом дешёвых сигарет. А через маленькие окошки в комнате не мог проникнуть Божий свет из-за слоя старой грязи и пыли. Даже паук у окна, который давным-давно сплёл здесь свою сеть, уже не чинил её и в край обленился, так как в том не было нужды. Он с тоской смотрел на всё происходящее. Мухи, что путались в его сетях, были пьяны от смрада воздуха и еды за грязным столом с кружками, тарелками и сковородой посредине, в которые было страшно заглянуть, боясь подходящей к горлу тошноты. Даже слюну с трудом проглатывал всякий, кто заходил в эту комнату.

Паук ел невкусных мух и морщился, вспоминая рассказы своих предков о том, что когда-то давно жили здесь дед да баба. И баба была хорошей хозяйкой: чистила и убирала дочиста чуть ли не каждый день, так что и паутину приходилось кроить часто. И если удавалось в ночь сплести и изловить какого-нибудь мотылька или комара, то радость была, да и кровь свежа и вкусна. А к следующей ночи плети новую паутину. Вот это была настоящая жизнь!

Пётр зашел в комнату справа. Очень малая комната. Школьный стол и лампа, книги, учебники, карандаши, ластик и какие-то незамысловатые игрушки. В комнате было убрано. Там жила девочка Аня.

Пётр не раз говорил Нине: «Заберём девочку к себе. А их лишим родительских прав. Мочи более нет смотреть на такое». Конечно, Нина была согласна, поэтому Аня жила у них. Но проходило какое-то время, и появлялись родители девочки. Они умоляли и божились, что больше такого не повторится. Их клятв хватало ненадолго. Но Нина им всё равно верила. Может, не то чтобы верила, а скорее надеялась на то, что у всех есть шанс и этого шанса должно быть много.

Там, где жила Нина, храма не было. Но у её мамы в углу стояла довольно простой работы икона Божьей Матери с Младенцем Иисусом на руках. О Боге в доме никто не говорил и молитв не читал. Но Нина, ещё будучи ребёнком, нет-нет да засматривалась на икону. С братьями и сестрой она сильно не баловалась. Конечно, бывало, что и пошалят немного. Но в этой комнате, где стояла икона, она не смела вести себя иначе, кроме как тихо и смиренно, пытаясь заглянуть в глаза на иконе. Ей казалось, что там кто-то есть. Порою даже было страшно, но всё же как-то спокойно.

Банка сметаны

– А не осталась ли у нас сметана в баллонах? – спросил муж Татьяны.

– Может что-то и есть. А так ведь всё продали, – ответила Таня.

– Пойдёмте посмотрим, – промолвил муж Татьяны. Вставши из-за стола, он подтянул штаны и достал из кармана ключи от машины.

– Тётя, пойдёмте посмотрим, – обратилась Татьяна к Нине.

Пока Нина отыскала и помыла поллитровую стеклянную банку и подошла к машине с открытым багажником, Татьяна уже успела открыть бидоны, в которых ранее была сметана. Таня шуршала по бокам, дну и стенкам десятилитровой тары. С каждым движением черпак что-то находил и постепенно пополнялся прилипшей ко стенкам сметаной.

– Давайте банку, тётя, – будто на базаре скомандовала Татьяна. – А вот я как сейчас!

Таня аккуратно, ловко и умело перелила сметану из ковша в банку, и вновь поскребла по стенкам молочного бидона. Точные её действия привели к результату. За каких-то пару минут банка более чем наполовину наполнилась белым содержимым.

– Ну вот и славно! – обрадовалась Нина. – Как же здорово! Ну, пойдёмте же к столу.

Нина быстрым шагом вела всех за собой. Подойдя к лавкам и присаживаясь, Нина и Татьяна немного поравнялись друг с другом.

– За сметану пятьдесят рублей, – сказала Татьяна Нине.

Эти слова были произнесены в потоке общей информации, шума, звука тарелок, передвижения скамей и стульев со свойственным только им скрипом, который и передать невозможно. Такой скрип прост и обыден в селе перед тем, как семья усаживается за вечерний ужин. Но вот утром и в обед такого звука от стульев нет. Он, как правило, бывает в праздничные дни, когда новые штаны или юбки тесны, или обувь нова, жмёт и туфелька не по размеру. Да и вечером звук понятнее от того, что усталость дня накопилась, и чувства будто обостряются, улавливая ранее не замеченные звуки. Люди любят присаживаться за столы. Как правило, им это приятно, да и улыбка – добрый попутчик практически любого застолья.

«Не сытое чрево я обещаю вам, но вечный голод духа», – эти далёкие фразы улетучиваются в моменты застолья, так как животная плоть торжествует в этот час. Порой люди едят больше, чем это им требуется. И тогда они хотят не только есть, но и говорить, что усиливает два этих действия. Едят больше, говорят много и затем страдают и от того, и от другого одновременно. Да что там, в рестораны люди чаще ходят не чтобы поесть, а чтобы покрасоваться и пообщаться.

Но как бы шум от стульев не был велик, а слова Татьяны были сказаны спокойно и как бы невзначай, их услышали все гости и хозяева.

Пётр опустил глаза в пустую тарелку, перед которой продолжил сидеть и смотреть будто сквозь неё – как бы сквозь мир. Не хуже волшебного блюдца она теперь стала, словно оракул через всевидящее око. Со стороны взор его был задумчив. Тело обдало жаром от этих слов. Голова немного загудела, и щеки стали более розовыми. Аппетит пропал. И, как всегда, ему захотелось выйти из-за стола. Но он снова сдержался, не дав волю чувствам. Однако он продолжал крутить отрывки произошедшего, улавливая моменты мыслей и воспоминаний, пытаясь понять, как же это возможно.

Воспоминания

Слов у Петра не было даже после того, как гости уже ушли. Какие-то эмоции и чувства боролись в его душе и теле за право голоса.

Но, дождавшись уединения, он сказал: «Нина! Это бесцеремонно. То, что я услышал, это наглость высшей гильдии. Я не знаю, как мне тебе объяснить то, что я чувствую внутри себя. Я возмущён до предела. Я не хочу перечислять твоё участие в судьбе Татьяны. Бог с ней. Я не об этом сейчас. Я про совесть. У неё нет совести. Ты это понимаешь? Она бессовестная. Её поступок с продажей тебе сметаны за пятьдесят рублей оскорбителен для меня. Я чувствую, словно она тебя этим поступком тоже оскорбила. Мою женщину оскорбили. Ты это понимаешь? Я не хочу видеть их у себя в доме. Прошу тебя. Пойми меня правильно. Я хочу, чтобы тебя уважали».

Нина смотрела в лицо Петра своими живыми и влажными глазами. Ох, как же хорошо она его знала. Она растворялась в нём. Порою была его совестью и даже частью, но при этом не теряла и себя. Она понимала его чувства и мысли. И всё, что он хотел сказать, она уже знала наперёд. Нина его не перебивала – она дала возможность сказать ему всё, после чего выждала некую паузу. Именно эти паузы очень важны в речи человека. Пауза дана для того, чтобы почувствовать и сполна ощутить весь прилив эмоций и бурю чувств. Пауза – это тишина. Это разговор с самим собой в тайне наедине. И если послушать эту тишину, то можно услышать свой истинный голос, который порой бывает отстранён от тебя же. О, человек! Отступись от самого себя и посмотри на себя со стороны. Помолчи хоть немного. Молчание – золото. Чувства – это одухотворённые эмоции. Эмоции и чувства – это разные вещи. Животное ведёт себя, повинуясь эмоциям и своей натуре. Уподобься человеку разумному.

– Петр, они мои родственники, – начала Нина. – Я не могу так, как ты хочешь. Прости их ради меня. Ведь они просто люди. И Бог с ней – с этой банкой сметаны. И с пятьюстами рублями. Не будь так строг к ним. Прошу тебя. Я знаю тебя, ты можешь быть выше этого.

Пётр стоял и смотрел на Нину. Ему нечего было сказать. Он был уверен, что как только он объявил ей то, что она чувствовала, не могло иметь иных доводов, кроме тех, что он и сказал. Настолько он был прав. А сейчас все его доводы были просто разбиты в пыль её словами.

Прежде, чем пойти прогуляться с собакой, Пётр помог Нине убрать со стола. Но вот сейчас он шёл туда, куда вела его собака. Она что-то внимательно обнюхивала, затем, задрав свою улыбчивую морду вверх и чуть вперёд, она натянула поводок и стала рваться куда-то, утаскивая за собой задумчивого человека.

Петру нравилось бродить с собакой. Так он успокаивался. По крайней мере, ему так казалось. В эти моменты он думал, размышлял. Всё крутилось сейчас в его голове. Да, впрочем, как и всегда: отрывки из детства и юности, воспоминания из армии, учёбы в академии, работы, а ещё мысли о Нине. Он всегда знал, как нужно правильно делать. Так его научили.

Он вспомнил своё юношество в Сибири. Как-то, уже ближе к весне, когда снег стал более липким, он взял и разогнался на лыжах по трамплину для прыжка. С трудом, он всё же набрал скорость и даже немного пролетел в воздухе. Но когда лыжи врезались в снег, то не последовало того чувства скольжения, после которого, чуть присев, он искал бы опору, чтобы не упасть назад и не свалиться набок. Пётр ощутил совершенно другое чувство – он продолжал лететь вперёд, а снег налипал ему на лицо. В конце концов он ткнулся носом в снег. По инстинкту захотелось протереть лицо руками и сделать ещё что-то, чтобы понять – а что же сейчас произошло? Но руки не слушались, как будто их не было вовсе. Ладно! Тогда можно перевернуться на бок. Боль!!! Жуткая боль прошлась по всему телу, словно разряд тока. Стало страшно. Да что же это такое? И тело инстинктивно дёрнулось в другую сторону. И вновь эта же боль. Да такая, что почувствовалась тошнота, и всё тело обмякло. Дёргаться больше не хотелось и не моглось.

Вечер в Сибири под конец зимы быстро отдаёт свои права ночи. Темнело. Да и мороз подступал, всё больше и больше обнаруживая открывшиеся места из-под одежды худого подростка, лежащего на снегу. Тело было тёплое, и холоду было интересно потрогать это обжигающее для него состояние. Мороз боялся тепла – он знал, что оно может с ним сделать. Поэтому мороз, беспощадно завывая и кружась с воздухом, которого тоже поймал в свой плен, со всех сторон окружил и остужал парня.

На снежной горке уже никого не было. Да и прыгать было нельзя, ведь днём снег шёл слишком мягкий. На лыжах не было смазки, поэтому маленький Пётр сейчас лежал лицом вниз, а две его ключицы аккурат5 при падении врезались в носики лыж. Обе ключицы были сломаны, поэтому самостоятельно парень подняться не мог. Но ему повезло – его заметил мужчина, который проходил мимо. Он помог парню, поэтому Пётр не успел насмерть замёрзнуть.

Уже позже в военкомате на медицинской комиссии Петру скажут, что идти учиться на лётчика нет смысла, так как и там медицинская комиссия не пропустит его с такими травмами. А он мечтал стать лётчиком.

Пётр поступил в академию. На второй курс он вернулся уже после трёх лет армии. Его заметили, как не глупого мужчину с характером. Так он стал лидером комсомольской организации, проводил студенческие советы. Всё это он мог и понимал суть вещей, поэтому ему пророчили и предлагали дальнейший рост по этой линии. Однако он поехал за Ниной, бросив всё, кроме диплома о высшем образовании.

Он приехал жить и работать на юг в небольшое село. Но и здесь он не остался незамеченным – партия его позвала. Определили направления работы, и он всё смог и сделал. Позже его выбрали депутатом в областной город. Но это была крайняя сессия, ведь СССР разваливался. Всё рушилось. Тот мир, в котором он жил, исчезал. «Купи-продай» стало новым явлением человеческих отношений.

Пётр сильно заболел. Болела голова, да так сильно, что в эти моменты казалось, будто вся комната увеличивается в объёме в такт артериальному давлению в черепной коробке. Диагноза точного не было – врачи только разводили руками. Всё это длилось много лет подряд, поэтому Нина частенько слышала от врачей такие слова: «Готовься, милая, к худшему. Толку нет от нашего лечения».

Пётр и сам всё это понимал. Порой ему казалось, что он уже и не хочет жить. Настолько всё опостылило – вечная боль и отсутствие смыслов.

В один из жарких летних дней в их калитку постучался незнакомый старичок с бородой. Да и весь необычный какой-то. Явно, что он был не местный. Он поздоровался с Петром и предложил ему почитать несколько больших и довольно ветхих книг. Пётр их взял. Старичок сказал, что зайдет за ними через месяц. Так и вышло. Пётр прочитал книги быстро. Они были необычными – вдохнули в мысли Петра какое-то новое чувство. Вскоре и книги, и старичок забылись, но это чувство так и осталось жить где-то глубоко в душе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ярмо – бремя, тяжесть.

2

Были резкими в движениях и довольно грубые в общении.

3

Ху́дый (стар. рус.) – худо́й.

4

Бо́льный (стар. рус.) – «больно́й».

5

Аккурат – точно, как раз.