Служение

Дмитрий Воротилин

Служение

Сегодня погожий денёк, что хочется пройтись, однако вновь не могу. Я вновь обретаю себя в каком-то парке со скамейками, изогнутыми подобострастно и затенёнными широкими кустами сирени, а краска уже многими годами закрывает все трещины их опухшей деревянной тесьмы. Странно, но я помню, как рос в огромной семье с пятью братьями и одной сестрой, которая была старшей и всегда брала на себя обязанности домохозяйка и няньки, когда мать задерживался снова на работе, где за стирку чужого грязного белья получала дай бог спасибо. Отец приходил с рынка, где поздно вечером рассиживал с друзьями за разведенным в полуторалитровой бутылке холодной воды фунфырем. Обычный спирт, который садил печень и зрение, а также всю тягу работать. Он просадил очередную подработку на стройке, где прораб недовольно выразился об его опозданиях, и с грусти встретился с друзьями, чтобы утолить свою тоску на пару месяцев. Матери это не нравилось, но она молчала, ибо грозило ей новыми синяками, а сестра не молчала, но отец только кулак заносил, а та уже вытаскивала нож, чтобы защититься. Я все боялся, что один из них рано или поздно станет лишь моим воспоминанием. К сожалению, это произошло, когда сестра сидела на кухне с подружкой, а вернувшийся внезапно пьяный отец полез под юбку к гостье. Скандал закончился поножовщиной, в которой сестра с обезумевшими глазами стояла над телом дряхлого старика. Мать обвинила её во всех грехах и даже не попыталась защитить в первое время, а потом на суде сказала, что она хорошая девочка. Странно, но насилие передавалось то ли по наследству, то ли в качестве какой-то устной программы. Братья не любили друг друга, хоть и показушно сплотились перед судом за честь своей сестры. Но стоило кому-нибудь сделать неосторожное слово наедине с другим, то все заканчивалось выяснением отношений. Пьяные разборки быстро стихали, оставляя за собой смрад и побои. Я же смотрел и учился, терпел и учился тому, как правильно стоять за себя. Так одна собака преградила мне путь, за что я повесил её на заднем дворе на проволоке, найденной на помойке, слушая её визг и дергания лапами по воздуху, будто она пыталась выплыть из пропасти смерти. Когда в воздухе мерно раскачивалась отвердевшая тушка, стало скучно.

В школе я влюбился в девушку, которая была тихой отличницей, спортсменкой и красавицей, то есть полной моей противоположностью. Я хотел показать ей, что достоин её любви, поэтому поговорил своих старших братьев инсценировать нападение. Мы смотрели хороший тёмный безлюдный уголок в парке, где она обычно ходит домой. Моё геройское появление не застал себя долго ждать, как только три фигуры в балахонах окружили девочку с каре. Она ударила сумочкой первого и попыталась бежать, но её схватили за руки. Я закричал, чтобы они оставили её в покое. Они оставили, присмотрелись и легонько толкнули меня, а затем ещё и ещё, пока я не обнаружил себя лежащими на земле, держа одной рукой свой рот, а промеж пальцев сочилась кровь и хрустели мои зубы. Ребра слишком тесно перемежались друг с другом, а в плечах сковывало, однако самое неприятное получил, когда кто-то решил, что будет забавно «почесать» мне пах каблуком сапога. Девушка убежала, но им было достаточно и этого. С тех пор задний двор повидал с десяток раскачивавшихся дворняг.

Я никогда этого не забывал и лелеял в глубине своей исковерканной души возможность отомстить. Я резал их пальцы, открывал их половые органы, которые скармливал собакам. Я ждал, терпел слова о своей жалкой импотенция, но когда мать начала говорить, что я слабая сука, как и мой отец, которую надо было усыпить ещё в утробе, я понял, что ждать незачем. Я схватил однажды нож со стола, но не смог и двинуться, заметив, как на меня смотрит брат, который остался со мной наедине. Я не смог, не смог довести, но я должен был. А потом я встретил её, свою суженую, ту единственную, кто будет возвышать меня и опускать до уровня жалкого огрызка, чтобы раздавить все моё достоинство, которым я не мог воспользоваться должным образом. Ей не хватало меня, а мне нужно было много больше. Когда она сравнила меня с моим отцом, который закончил жизнь от рук какой-то девки, то есть не как мужик, я не произнёс ни слова, но когда она сравнила меня с моей матерью, что мы оба имеем те же половые органы, что мы неудачники, которым не посчастливилось иметь друг друга, я вновь схватился за нож. Никто не смеет оскорблять мою мать! Никто! Я остановился на полпути, а она, выпятив грудь, кричала, чтобы я закончил начатое, чтоб я был мужиком. Я не закончил. Она так и просится на нож, но не дождётся. Она будет терпеть также, как и я, подумалось мне тогда. Однако она кричала все больше, стараясь сделать из меня мужика, а я не хотел. И я ждал момента, когда она даст мне столько злости, чтобы я преодолел это несчастный барьер жалкой моралитэ. Ждал, так как узнал, что она спит с моим братом. Однажды я дождался. В глазах потемнело, а моё тело словно само двигалось в спонтанном неистостве, мои руки с такой возбуждающей лёгкостью натянули на её шею новую проволоку, что я ощутил это возвышение, единение, вольность, восторг, что я вырос и что-то могу. Её тело покачивались.