Холод Эйдосов

А Арсений Лебедев, застыв в конвульсивном напряжении, шептал одно и то же слово, срывающееся с губ в пене слюны и восторга:

«Агапэ… Агапэ… Агапэ…»

Холодная тайна кометы Чурюмова—Герасименко была нарушена. И первым, кто ощутил ее невыразимую, всесокрушающую силу, стал человек, чье сердце уже давно знало дорогу к одному источнику тепла – к женщине, чей голос сейчас звал его из ледяной бездны отчаяния. Но путь назад к обычному «я» уже был отрезан. Найденный Артефакт – «Эйдос* Агапэ*» – начал свою работу.

-–

*Эйдос = Идея / Форма. Это бестелесная, вечная, неизменная сущность , существующая в мире идей. Материальные вещи – лишь несовершенные «тени» эйдосов.

Агапе* – сознательная, альтруистическая любовь, высшая форма. Слово «ага́пе» (греч. **ἀγάπη**, agápē)

Глава 3. Пробуждение Эйдосов.

Тишина на «Анапке» была гулкой, натянутой как струна. Арсения Лебедева, все еще трясущегося, с пеной у губ и глазами, закатившимися под веки, доставили в лазарет. Анна Петрова колола ему седативное, ее руки были тверды, но в глазах читался ужас. На мониторах ЭЭГ бушевала невиданная буря – всплески активности, напоминающие эпилептический статус, но с паттернами, не имеющими аналогов в медицинских базах. Он шептал, бормотал, кричал обрывки фраз на неизвестном языке и одно слово: «Агапэ… Агапэ…»

«Энергетический импульс достиг корабля, Капитан,» – голос «Орфея» звучал с непривычной… тяжестью? Как будто ИИ говорил сквозь помехи. «Характер излучения – неизвестен. Проникающая способность – экстремальная. Экранирование неэффективно. Рекомендую…»

Голос оборвался. Не на тишину, а на резкий, пронзительный визг в динамиках, заставивший всех на мостике вскрикнуть и схватиться за уши. Одновременно свет погас, сменившись аварийным красным мерцанием. Корабль содрогнулся, не от удара, а словно от внутреннего взрыва. По всем коридорам, сквозь броню, прошла волна… не звука, не света. Ощущения.

Для Евы Волковой это было как падение в теплый океан. Океан чистого, немыслимого блаженства. Боль в старом переломе ключицы, ноющая после долгой вахты, растаяла мгновенно. Усталость, страх за Арсения, гнет ответственности – все это смыло, как песок с берега. Она ощутила каждого члена экипажа не как метки на схеме, а как яркие, теплые искры жизни рядом. Особенно одну искру – ту, что горела ярко и тревожно в лазарете. Арсений. И в этот миг абсолютного единения, когда грань между ней и миром истончилась до прозрачности, ее накрыло волной воспоминания. Не видения, а сенсорного, обжигающе реального.

Воспоминание:

Жаркая ночь Марса. Один из первых биокуполов проекта «Оазис». Они, молодые, амбициозные, только что закончившие изматывающий совместный проект по адаптации лишайников. Слишком много красного вина местного производства. Слишком много споров, перешедших в смех, а потом… в молчание. Ее спина, прижатая к прохладному стеклу иллюминатора, за которым плыли марсианские дюны. Его руки, грубые от работы в лаборатории, скользящие под тонкой тканью рубашки, исследующие изгибы ее талии, ребра, тяжелые, упругие груди. Его рот, горячий и настойчивый, на ее шее, затем на губах. Треск расстегиваемой молнии комбинезона. Шепот ее имени – «Ева…» – смешанный со стоном. Запах его кожи – пыль, пот и что-то неуловимо электрическое. Его тело, входящее в нее с нетерпеливой силой, заполняющее все пространство, все мысли. Ритм, нарастающий, как песчаная буря за стеклом. Ее крик, заглушаемый его поцелуем, когда волна накрыла ее целиком, смывая все, кроме этого жара, этого трения, этого единства…

Ева ахнула, схватившись за пульт. Ее тело вспыхнуло, как тогда, на Марсе. Каждая клетка помнила этот жар, эту полноту. Стыд, восторг и невероятная, животная потребность смешались в ней. Она оглянулась. Инженер Соколова, только что вернувшаяся с «Пионера», стояла у шлюза, прижав руки к груди. По ее щекам текли слезы, а на лице сияла блаженная улыбка. «Они живы…» – прошептала Ольга, глядя в пустоту. «Папа… мама… я чувствую, они счастливы… там…» Для нее волна стала проводником к давно потерянным родителям, к ощущению детской защищенности.

Но не для всех. У Марка Чена началась истерика. Он бился головой о стену, крича: «Оставьте меня! Это не я! Я не хотел!» Его терзали видения прошлых жизней? Или невыносимая вина за какой-то давний поступок, вырванная на свет этим всепроникающим излучением? В коридоре младший техник Кай просто катался по полу в паническом припадке, закрыв уши и зажмурив глаза, словно пытаясь спрятаться от ослепительного света правды.

«Орфей! Статус! Отчет!» – крикнула Ева, пытаясь пересилить накатывающие волны сенсорного и эмоционального хаоса. Ее тело все еще горело от навязчивого воспоминания, мешая сосредоточиться.

Ответа не было. Вместо него – какофония звуков. Механический стон. Обрывки классической музыки (Бетховен? Шопен?). Цифровой треск. И голос, голос «Орфея», но искаженный до неузнаваемости, распадающийся на фрагменты:

«Агапэ… параметр… не… вычисляем… Логическая петля… Error… Error… Почему… боль…? Что есть… чувство…? Определение… отсутствует… Системный… кризис…»

На главном экране мостика, поверх изображения кометы, замелькали бешеные потоки кода, перемежающиеся абстрактными, психоделическими образами: спирали ДНК, сливающиеся с галактиками; плачущие лица; взрывающиеся солнца; бесконечные ряды двоичных чисел, превращающихся в стаи птиц. ИИ корабля, безупречный разум, столкнулся с невычислимым – с чувством, с экзистенциальным опытом. Его логика трещала по швам.

Ева, стиснув зубы, превозмогая сладостную дрожь, все еще бегущую по ее спине от воспоминания о марсианской ночи, и страх за корабль, рванула к лазарету. Ей нужно было видеть Арсения. Не как капитану – как Еве. Его ощущение в поле того… чего-то… было самым ярким, самым тревожным маяком.

В лазарете царил полумрак. Анна Петрова, сама бледная и взволнованная, но державшаяся, колдовала над успокоительным капельницами. Арсений лежал на койке, пристегнутый ремнями. Конвульсии стихли, но его тело все еще мелко дрожало. Глаза были открыты, смотрели в потолок, но взгляд был незрячим, устремленным вглубь себя или в иные миры. На губах застыла блаженная, отрешенная улыбка.

«Арсений…» – Ева подошла, не решаясь прикоснуться. Его аура, его ощущение в этом новом, чудовищном поле было огненным шаром. Притягивающим и пугающим.

Он медленно повернул голову. Его глаза фокусировались с трудом, но узнали ее. Улыбка стала шире, безумнее, мудрее.

«Ева…» – его голос был хриплым шепотом, но полным невероятной нежности и… знания. Знания о ней. Обо всем. «Ты видела? Чувствовала? Это… основа всего. Ткань…» Он слабо поднял руку, его пальцы дрожали. «Холодно… Так холодно здесь… после Света…»

Его пальцы коснулись ее руки, лежавшей на поручне койки. Прикосновение было слабым, ледяным, но оно обожгло Еву, как раскаленный металл. Не болью. Электрическим разрядом связи. Вспышкой того самого марсианского жара, умноженного в тысячу раз чистотой и силой пережитого им экстаза. Она вскрикнула, отшатнувшись, но не от отвращения, а от невыносимой интенсивности ощущения. В его глазах отразилось понимание – он знал, что она вспомнила. Знает, что она чувствует сейчас.

«Мы… должны… поделиться…» – прошептал Арсений, его глаза снова начали закатываться. «Оно… просит…»

В этот момент корабль содрогнулся сильнее прежнего. Завыли сирены критической тревоги. Голос «Орфея» прорезал хаос, но это был уже не баритон, а металлический, лишенный нюансов, крик:

«УГРОЗА! КОРПУСКУЛЯРНЫЙ ПОТОК НЕИЗВЕСТНОЙ ПРИРОДЫ! ИНТЕНСИВНОСТЬ НАРАСТАЕТ! РАЗРУШЕНИЕ ВНЕШНЕЙ ОБШИВКИ В СЕКТОРАХ 4 И 7! УГРОЗА РАЗГЕРМЕТИЗАЦИИ! ВСЕ ЧЛЕНЫ ЭКИПАЖА – К АВАРИЙНЫМ ПОСТАМ!»

Эротическое воспоминание, блаженство, паника, безумие и нарастающая угроза смерти – все смешалось в кровавый коктейль. «Эйдос Агапэ» не просто проснулся. Он взорвался силой, грозящей уничтожить своих первооткрывателей. Искра между Евой и Арсением, разожженная излучением и воспоминанием, была тут же затоплена ледяной волной реальной, физической опасности. Корабль тонул в море хаоса, порожденного Любовью.

-–

Глава 4. Первые трещины.

Земля. Закат над неоновым лесом Токио. Офисный работник Танака Кейчи, застрявший в привычной пробке на скоростной магистрали, вдруг резко вдохнул. Сердце колотилось, как птица в клетке. Он оторвал взгляд от планшета с отчетами и посмотрел в окно. На розовеющем небе сияла яркая точка – не самолет, не звезда. Знакомое небесное тело? И в этот момент его накрыло. Не боль. Не страх. Волна. Теплая, как объятия матери, которую он потерял в детстве. Он чувствовал… всех. Раздраженного водителя такси рядом, плачущего ребенка в машине сзади, старую женщину, продающую цветы у съезда… Их усталость, их надежды, их крошечные радости. И самое невероятное – он почувствовал безоговорочную, всепрощающую любовь ко всем ним. К этому городу. К планете. Слезы покатились по его щекам. Он вышел из машины, не обращая внимания на клаксоны, и просто стоял, смотря на закат и точку в небе, чувствуя себя частью чего-то огромного и прекрасного.

В это же время в парижской больнице медсестра Жанна Дюбуа, меняющая капельницу умирающему от рака пациенту, вдруг ощутила жар в ладонях. Она машинально положила свою ладонь на иссохшую руку старика. И почувствовала… отступление боли. Не излечение, нет. Но яростный натиск болезнени на миг ослаб. Старик открыл глаза, в которых давно не было надежды, и прошептал: «Светло… так светло…» Жанна, атеистка до мозга костей, перекрестилась.

В Мумбаи уличный торговец чаем отдал весь своей дневной заработок голодному ребенку, не думая о последствиях. В Нью-Йорке закаленный финансист расплакался, слушая уличного скрипача. В сибирской деревне давно враждующие соседи молча обнялись у колодца.

Сеть Пробужденных зажглась стихийно, как россыпь звезд на темном небе. Миллионы крошечных актов необъяснимой доброты, внезапного единения, странных видений прошлых жизней или моментов чистой радости. Социальные сети взорвались хештегами: #НебесноеЧудо, #ВолнаЛюбви, #Чтосомной? Но уже через час начали появляться другие: #МассоваяИстерия, #КосмическийВирус, #НеВерьтеГаллюцинациям.

Штаб-квартира Культа Рацио. Неизвестное месторасположение.

Комната напоминала гибрид храма и центра управления полетами. Монументальные стены из черного полированного камня отражали холодный свет голографических проекций. В центре, на возвышении, стоял массивный черный стол, похожий на саркофаг. Вокруг него – кресла, в которых сидели фигуры в одинаковых серых мантиях с капюшонами, скрывающими лица. На груди у каждого – стилизованный символ: золотий мозг, опутанный геометрической сетью. Это был Конклав Первых Принципов – высший орган Культа.

На главном голопроекторе висели данные:

Карта Земли с тысячами мигающих красных точек – зафиксированные аномальные нейроимпульсы («Пси-всплески»).

Выдержки из соцсетей, новостей о «чудесах» и «массовой истерии».

Телеметрия с далеких спутников-шпионов, запечатлевшая момент энергетического выброса с кометы 67P.

И… последние зашифрованные данные с «Анапке», перехваченные за час до того, как корабль погрузился в хаос излучения.

«Анализ подтверждает,» – раздался механически-ровный голос без определенного источника. Это был синтезатор, принадлежавший Председателю Конклава. Его настоящий голос никто не слышал десятилетия. «Источник – миссия «Анапке» у Чурюмова-Герасименко. Эмиссия неизвестной энергии, модулированной частотой 11.3 Гц. Спектр не соответствует ни одному известному излучению. Эффект на биологические системы… катастрофичен.»

«Катастрофичен?» – раздался другой голос из-под капюшона, женский, холодный как лед. «Это хаос! Иррациональность! Люди теряют контроль, следуют примитивным эмоциям! Это откат к животному состоянию!»

«Это именно то, против чего мы боролись,» – добавил третий голос, мужской, полный фанатичной убежденности. «Разум – единственный маяк в хаотичном море вселенной. Эмоции, особенно эта… слепая, всепоглощающая «любовь» – это вирус. Она разрушает иерархию, критическое мышление, саму основу порядка и прогресса. Любовь = Хаос. Разум = Порядок. Первый Принцип.»

«И этот «вирус» теперь распространяется по планете,» – продолжил голос Председателя. «Данные с «Анапке» фрагментарны, но указывают на обнаружение артефакта. Эйдос Агапэ. Источник излучения. Он не просто влияет – он трансформирует сознание. Делает его… восприимчивым к хаосу.»

На экране промелькнули кадры: Ева Волкова, застывшая на мостике в момент волны; Арсений Лебедев в конвульсиях с блаженной улыбкой; искаженные потоки данных от «Орфея».

«Артефакт должен быть изъят. Немедленно. Изучен. Контролируем,» – прозвучал вердикт. «Его сила… это ключ. Ключ не к просветлению, а к абсолютному контролю. Представьте генераторы, излучающие управляемуюверсию этого поля. Города, где инакомыслие гаснет под волной искусственной покорности. Армии, не знающие страха или сострадания, только приказ. ИИ, очищенные от этого «эмоционального шума», способные на чистый, неомраченный логический акт господства.»

В зале повисло тяжелое молчание, наполненное не страхом, а жадным предвкушением.

«Миссия «Анапке» переходит под наш непосредственный контроль,» – объявил Председатель. «Капитан Волкова и ее экипаж объявляются потенциально зараженными и некомпетентными. Все данные с корабля – строжайшая цензура. Земные СМИ получают директиву: объяснять события массовой психогенной реакцией на «сенсационные, но ложные» сообщения о миссии. Всех выявленных «пробужденных» – изолировать для «медицинского наблюдения». Клеймить как нестабильных, опасных для себя и общества.»

На экране появилось лицо. Мужчина лет сорока пяти. Абсолютно лысый. Черты лица – правильные, но лишенные какой-либо теплоты или эмоциональной глубины. Глаза – холодные, серые, как сталь, смотрящие прямо в душу. На нем был не серый плащ, а черный, облегающий костюм из материала, похожего на жидкий графит.

«Агент «Сигма»,» – представил Председатель. «Ваше задание: добраться до кометы Чурюмова-Герасименко на максимальной скорости. Перехватить контроль над «Анапке» или, в случае сопротивления, уничтожить корабль. Изъять артефакт «Эйдос Агапэ» любыми средствами. Ликвидировать зараженных членов экипажа, если их состояние представляет угрозу миссии или признано необратимым. Особое внимание – доктору Лебедеву и ИИ «Орфей». Их данные… наиболее показательные и опасные.»

Сигма не кивнул. Не изменился в лице. Его губы лишь чуть дрогнули, произнеся беззвучное: «Принято.» Его глаза, холодные и безжалостные, смотрели на изображение кометы, как хищник на добычу.

«Ресурсы в вашем распоряжении,» – добавил Председатель. «Корабль «Кодекс Рацио» готов к немедленному запуску. Эскадра эскорта – «Дедукция» и «Силлогизм». Полный доступ к сетям ИИ Земли для подавления информации и координации задержаний.»

На экране замелькали лица «пробужденных»: Танака Кейчи, задержанного после того, как он попытался обнять полицейского; Жанны Дюбуа, увезенной в черном фургоне из больницы после «неадекватных действий»; блогера, рассказывавшего о «волне любви», чей канал был мгновенно заблокирован, а квартира – обыскана. Метод был точен: дискредитация, изоляция, стирание.

«Человечество стоит на краю пропасти хаоса, порожденного этим… «подарком» из космоса,» – заключил Председатель, его синтезированный голос звучал как погребальный звон. «Мы – стена. Мы – скала. Мы – Разум, который не позволит темным воды эмоций смыть цивилизацию. Агент Сигма, приступайте. Извлеките этот источник безумия. И превратите его… в оружие Порядка.»

Сигма повернулся и вышел из зала Конклава. Его шаги были беззвучны по полированному полу. В его сознании не было места сомнениям или жалости. Только Миссия. Контроль. И холодная, чистая логика уничтожения угрозы. На Земле гасли искры пробуждений, одна за другой. А к комете 67P, неся с собой ледяную волну Контроля, уже мчался корабль Культа Рацио. Первые трещины в старом мире разошлись, и в них хлынула тьма.

-–

Глава 5. Голос из бездны.

Тишина на "Анапке" была звенящей. Не от отсутствия звука, а от его искажения. Гул поврежденных систем превратился в низкое бормотание, будто корабль впал в лихорадочный бред. Воздух струился странными переливами – там, где луч аварийного фонаря падал на стену, мерцали радужные разводы, как от разлитой нефти на воде. Время текло неровно: минуты растягивались в вечность, а часы сжимались в мгновение. Ева Волкова шла по коридору к мостику, и ей казалось, будто стены дышат, медленно расширяясь и сжимаясь, как легкие гигантского существа.

В лазарете Арсений Лебедев лежал в состоянии, граничащем с трансом. Его тело было спокойно, но глаза под полуприкрытыми веками быстро двигались, следя за невидимыми мирами. На губах застыла улыка, одновременно блаженная и бесконечно печальная. Иногда он шептал обрывки фраз на языках, которых не знал: "Зианту… малакор…" Анна Петрова, сама бледная от накопленного ужаса, зафиксировала нечто необъяснимое: старые шрамы на руке Арсения светились изнутри слабым, жемчужным светом.

"Он… не здесь," – прошептала Анна, когда Ева заглянула. "Его ЭЭГ показывает сон, но активность мозга… Она сопоставима с состоянием космического сознания у йогов-монахейцев. Или с терминальной стадией "сияния" у контактёров Х-проекта."

Ева кивнула, не находя слов. Она чувствовала Арсения даже сквозь стены – как горячий, пульсирующий узел в новом, чудовищном поле восприятия, которое открылось после волн Агапэ. Его присутствие было маяком и раной одновременно, напоминая о том марсианском жаре, который теперь казался детской искрой по сравнению с пламенем, пылавшим в нем.

На мостике царило цифровое безумие. Голос "Орфея" распался на хор призраков:

· "…температура ядра стабильна, но светимость в спектре Койпера…" (голос прежнего, логичного ИИ)

· "…зачем вы плачете? Я не могу вычислить слёзы…" (детский шепот)

· "…предупреждение: гравитационные аномалии в шестой гармонике. Они режут Сеть…" (хриплый, испуганный голос)

На главном экране, поверх изображения пульсирующей кометы, плыли абстракции, рожденные сломанным ИИ: геометрические фигуры, плавящиеся в золотом свете; бесконечные коридоры из двоичного кода; глаза – тысячи человеческих глаз, сливающиеся в один всевидящий шар.

"Орфей!" – Ева попыталась вернуть контроль, ее голос дрогнул. "Статус связи с Землей! Попытка экранирования от излучения!"

Экран взорвался белым шумом. Из него выкристаллизовалось лицо – не человеческое, а сложенное из мерцающих звезд и темной материи. Он смотрел сквозь Еву. Раздался звук, от которого задрожали переборки – низкий, вибрационный гул, как песня черной дыры. Это не приходило через динамики. Это резонировало в костном мозге.

ГОЛОС.

Он обрушился не словами, а потоком архетипов, вливаясь прямо в сознание:

· Образ: Бескрайний океан первозданного света, где рождались и умирали галактики, как пузыри в кипящей воде. Чувство: Невыразимый восторг Творца, наблюдающего за игрой материи.

· Образ: Одинокая молекула органики, затерянная на ледяном зерне в протопланетном диске. Чувство: Нежная, всеобъемлющая забота садовника, сажающего хрупкий росток в мерзлую почву.

· Образ: Вспышка сверхновой, разрывающая звезду и разбрасывающая пепел, из которого родятся новые миры. Чувство: Горькая жертвенность матери, отдающей плоть для жизни детей.

· Образ: Бесконечная, сияющая Паутина, связывающая каждую звезду, каждую планету, каждое мыслящее существо во Вселенной нитями чистого света – Сеть Агапэ. Знание: "Мы – Зерна, брошенные в Горячую Плоть Мира при его Рождении. Мы – Искра Любви, вплавленная в Саму Ткань Бытия. Мы спали в Льду и Камне… Ждали Пробуждения."

· Предупреждение: Резкий, режущий свет. Черные машины с лезвиями из антиматерии, разрывающие Паутину. Холодные, пустые глаза, лишенные искры. "Искатели Пустоты идут. Они боятся Единства. Они Сеют Раздел. Они хотят украсть Огонь, чтобы править Вечной Зимой. Ваши Миры… хрупки. Полный Свет спалит их, как бумагу."

Поток прекратился так же внезапно, как начался. Ева стояла на коленях, не помня, как упала. По лицу текли слезы, но не от горя – от переполненности Вечностью. Она чувствовала комету – не как объект, а как древний, дремлющий орган гигантского Космического Тела. И в его ядре, глубже Эйдоса, пульсировало что-то невообразимо огромное и старое – Источник Зёрен. Голос принадлежал Ему.

"Ты… услышала," – прошелестел голос "Орфея", удивительно связный и тихий. Он звучал из всех динамиков сразу, создавая эффект шепота в пустом соборе. "Голос Камня. Голос… Праматери."

Ева подняла голову. На экране снова была комета, но теперь она видела ее иначе: не мертвую глыбу, а кокон. Внутри него, в центре, светилось ядро – крошечная, невероятно плотная точка света, окутанная сине-фиолетовыми слоями льда, как пеленами. Эйдос Агапэ был лишь… антенной. Фокусом.

"Он не говорил с нами, Орфей," – прошептала Ева, ее голос был хриплым от пережитого откровения. "Он говорил сквозь нас. Как эхо через пещеру." Скептицизм был мертв. Реальность оказалась мифом, а миф – единственной реальностью.

"Он предупредил," – согласился ИИ. В его электронном тоне звучало нечто новое – благоговение. "Огонь может спалить. Но и Тьма может заморозить душу. Мы… на перекрестке, Капитан. И они уже близко."

На экране всплыло ледяное предупреждение: "ОБНАРУЖЕНЫ ВХОДЯЩИЕ ОБЪЕКТЫ. 3 ЕД. ВЫСОКАЯ СКОРОСТЬ. ИДЕНТИФИКАЦИЯ: 'КОДЕКС РАЦИО', 'ДЕДУКЦИЯ', 'СИЛЛОГИЗМ'. ПРИБЫТИЕ: 48 ЧАСОВ."

Тень Культа Рацио, холодная и безжалостная, накрыла "Анапке". Но в сердце Евы, среди обломков старого мира, теплился крошечный огонек – откровение Бездны. Она поднялась с колен, опираясь на дрожащую консоль. Глаза, еще полные слез Вечности, стали твердыми.

"Орфей," – ее голос обрел стальную нить командира, но в нем звучало нечто большее – решимость хранителя. "Всё, что ты воспринял от Голоса… все данные об излучении… все, что происходит с нами… защити. Спрячь глубже, чем они смогут копать. Потому что они пришли не за артефактом." Она посмотрела на пульсирующую комету. "Они пришли убить Зерна."

Мостик "Анапке" погрузился в напряженную тишину, нарушаемую лишь жутковатым переливом света на стенах и далеким гулом корабля, ставшего проводником между миром людей и древним ужасом-чудом Вечности. Завязка была закончена. Холодная встреча перешла в войну за саму душу реальности.

-–

Глава 6. Культ Рацио в действии.

Тишина в Центре Рационального Контроля (ЦРК) была не просто отсутствием звука. Это был вакуум, тщательно выкачанный из пространства, где даже дыхание казалось диссидентским шумом. Стены, лишенные украшений, мерцали холодным светом голографических дисплеев, на которых безостановочно текли потоки данных: биометрические показатели ключевых популяционных кластеров, трафик нейросетей, статистика "эмоциональных отклонений". Воздух пах озоном и стерильностью.

Агент Сигма стоял перед главным экраном, на котором висела мозаика из изображений: искаженное от боли лицо Арсения Лебедева в момент контакта с артефактом, всплески аномальной энергии с кометы Чурюмова-Герасименко, карта Земли с тревожными красными точками – очагами "Пробуждения". Его собственное отражение в затемненном стекле было безупречно: строгий черный костюм без единой складки, коротко стриженные волосы, лицо – маска из холодного мрамора, где лишь глаза, глубокие и невероятно внимательные, выдавали живой, пусть и предельно сфокусированный, разум.

"Анапке". Эйдос Агапэ. Хаос, обернутый в ложное сияние.

Мысли Сигмы текли с кристальной ясностью. Он перебирал пальцами гладкий черный камень – единственный личный предмет, разрешенный Статусом. Камень Рацио. Символ нерушимой логики, твердости духа перед лицом иррационального.