Десятки лет

Десятки лет

honey_violence

© honey_violence, 2025

ISBN 978-5-0067-9147-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В сорок заснеженном

Тебе снится опять, что война прошла

Тебе снится опять, что война прошла,ему снится опять, что война прошла,но вне сна только страх и боль.Ты идешь через снег, ты промерз до жил.Он идет через снег, он промерз до жил.Ты за ним, а он за тобой.Я приду, говорит, я тебя найду,я приду, говоришь, я тебя найду,и никто из вас ведь не врет, но…Он последний раз видит твое лицо,ты последний раз помнишь его лицо,а потом все скрывает лед.

Мне б обнять тебя

Мне б обнять тебя, пока рушится старый мост,а на месте нового пустая земля и сваи,только вдалеке стоишь, замерев, не ты,а совсем другой, которого я не знаю.Он молчит, он нем; несказанные словараздирают глотки обоим. Он терпит лучше.Ты был солнца свет, весенней травы ростки,этот же, как куст ноябрьский и колючий.Потерять тебя, едва обретя, легко —так беседы нить теряется в пустоте, имир, поделен надвое, смыкается как кольцо,отнимая все, что мы от него хотели.

Мне бы оплакать тебя

Мне бы оплакать тебя, того юного, искалеченного,твои теплые фразы, улыбки, прямые плечивремен, когда не было груза, к земле тебя пригвоздившего.Тебя, в своей жизни собственной теперь лишнего.Мне бы оплакать тебя, ушедшего раньше нужного,выплакать слезы все, омывая былую дружбуэтой водой живой, но все чаще считай что мертвою.Стоишь – сам своя же тень, как кем-то рисунок стертый.Мне бы оплакать тебя, каждую лица линию,нас, тех, какими стали, и тех нас, какими были.

На твоих фотографиях

На твоих фотографиях тебе вечно семнадцать лет,тебе вечно неполные двадцать, пятнадцать, двадцать четыре:не становишься старше, нарушив теченье лет, —непреложный закон и проклятие в этом мире.В твоих письмах нечастых твой запертый в строчках смех,твои шутки, твоя поддержка, твои подколы…И в последнем, что было прислано не тобой,бесконечный могильной насыпи страшный холод,бесконечный непонимания пустой взглядна в ладони зажатый ленты обрывок черной.Бесконечная, незаполняемая дыратам, где сердце, с тех пор, как мертв ты.Ты мертвый.Мертвый.

Если есть в небе Бог

Это кровь или пот капает?Боль упрятана в тишь за капами.Обнуления бритва росчеркомсудьбу делает вмиг короче,под стекло загоняя холодом.Мне до жизни живому голодно.Мне бы, окромя боли, выдаличто-то теплое, но лишь вырвалинаживую, не зная жалости.Криосон? Не сравниться аду с ним.Все забрав, в гроб кладут покойником.Лучше смерть, чем в таком покое!Лучше смерть. Несгибаем волею,по-собачьи скулю и вою,умоляя оставить память, норавнодушие людей каменно.Если есть в небе Бог и милостив,сделай так, чтоб в груди не билось.

В Советском Союзе

Я не звоню ни тебе, ни в двери,я не спешу на глаза являться.Можешь обидеться и простить,можешь навеки разобижаться.Все, что мне можно, что я могу,этого мало, но в счет оплатыя приношу тебе этот ком,обложенный белой, пушистой ватой.Я замираю, и выдох-вдохслишком неслышны, чтоб ты открыл мне.Если б ты ведал, как на шагите мои, прочь от тебя, мне вылось,как жгло мне душу, а не разломхрупких костей в слишком хрупком теле.Лучше бы взрывами разнеслосердце мое, как тот геликерриер!Я ухожу, но под дверь твоюкладу этот ком. Может, даст ответы.Самое хрупкое в Советском Союзевсегда заворачивали в газету.

Боль

Глаза как стеклянные. Смотришь, и тени прошлогообретают тело, размалывают в крошевовсе, что могли бы выстроить, выковать, изваять.Боль – ледяная гладь,боль – ледяной кокон с телом твоим внутри.Я – зевака, шагающий мимо ее витрин,где ты, не протягивая рук, молишься белым ртом.Тени твои заходят в меня, как в дом.Тени твои забирают все то, чем жил,тени твои обтачивают ножио кости, неподвластные времени и векам.Ты молишься, но твои боги теперь – ветра,череп, в снегах оставшийся, облизавшие до кости.Тот, мертвый, меня прости.

Я бегу по дорогам памяти

Я бегу по дорогам памяти,я ищу на ней твою тень.Мы расстались в морозный, пасмурный,заморозивший сердце день,и теперь я бегу, как проклятый,лишь бы стало чуть-чуть теплей,но жестоки ко мне дороги:оставляют меня неметь,глядя в даль, обращаясь в знаки,что привычны повдоль дорог,чтобы, если решишь вернуться,привели тебя на порог,но чужого, прости уж, дома:я в пути обессилел, друг.Да и память со мной сыгралазлую шутку, замкнувшись в круг,не пуская меня наружу,не пуская вовнутрь тебя,опаляя морозом душудня, когда тебя потерял.

Как отучиться дрожать

Как отучиться дрожать,когда день как удар каждый?Я на тебя смотрю,изнутри иссушенный жаждой.Мне бы тебя пить,но соленая – слезы – жжется лишь.Ты не щадишь меня,режешь заживо теми лицами,что с фотографий лгутмне улыбками, дразня память, икак это утолить,как, ты мне расскажи, справиться?Как победить себя,встать щитом над собой каменным,коль, что ни день – удар,куда ни пойди – камера?..

Лестницы

Безымянные дни как лестницы,бесконечные и во мрак.Назови меня другом, только тычертишь кровью по скуле: «Враг»,только ты бьешь наотмашь именемне моим. Ухожу чужой.Только разве чужой знать может, чтоты бледнеешь, когда ты лжешь?Только разве чужой знать может, какты не в силах ночами спать,представляя во мраке лестницу,по которой послал шагать?

Твоему врагу

Твоему врагу живется давно спокойно,это в голове твоей беспрестанно войны,в голове твоей предательства и загадки.Только взятки гладкис твоего врага, глядящего мирно-тихо.Обращаясь к бездне, ты вряд ли разбудишь лихо:оно спит спокойно, на прошлое без оглядки.За черной чертой оградки.

Отвернись, я прошу

Отвернись, я прошу. Пожалуйста.Мне не нужно поддержки, жалости.Уходи, пусть тебе немыслимасама мысль, что смогу и выстою.Убирайся! Ну хватит, смилуйся!Не ребенок же, хватит силы мне,чтоб слепить себя вновь из крошева.Я прошу тебя по-хорошему:ну не надо, все это лишнее!Только, кажется, он не слышит и,пока я прошу бросить, сжалиться,берет руку, сжимает пальцами,а в глазах ледяное, стылое,как зимой в сорок пятом было… нос каждым мигом теплеет взглядом, исолдатпрекращаетпадать.

Я сам это выбрал

Джеймс,

я сам это выбрал: огонь и пули,бессчетность смертей, их смешной итог.(Две даты, где прочерк посередине —все то, что от жизни оставить смог).Я сам это выбрал, но только годына дату рождения, как на нить,садятся, как будто им длиться вечность.Тебе – ее падать, мне – не ловить.Тебе – ее видеть в глазах мелькнувшейвсем тем, что прожить уже не дано,а мне бесконечно искать дорогу —и никогда не найти —домой.

Мне не снятся покойники

Мне не снятся покойники, тревожа своим покоем,для меня беспокойным, как сотни ночных кошмаров.Мне двенадцать, ты учишь драться, потом едимс тобой жадными ртами жареные каштаны.Мне пятнадцать, и мы сражаемся в первый разв подворотне; и первый выбитый зуб, и кровииз разбитых носов лилось, кажется, на стакан.А теперь ее в снах кошмарных без края море,и его не пройти и не вычерпать: нет такихведер, ложек, ладоней. Ладоней твоих бы ласку!..Мне не снятся покойники. Ты меня стережешь,обозленного жизнью, не травишь собой напрасно.Ты жалеешь меня. Смеешься, шагая вниз.Тебе двадцать, семнадцать, тринадцать: ты юн навечно.Но меня не тревожь, потому что, совсем седой,пережив твою смерть, я не выживу после встречи.

Вторник наступит сразу за четвергом

Вторник наступит сразу за четвергом,зима за промозглой осенью придет следом.Как и о чем, скажи мне, я должен знать,если я самое важное на победувсех и потом променять смог «сейчас и здесь»,выбрав не то, что подарено было богом?Друг мой порой мне снится, его глазасмотрят насмешливо-весело, чаще строго,реже теплеют: прочней год от года лед,холод порой прорывается сквозь синь взгляда.Если бы мне вернуться на век назад,ты бы остался, клянусь, и живым, и рядом.

Здесь есть одна свобода

Здесь есть одна свобода – быть никем,и я ей упиваюсь, как водою.Ты говоришь: «Мой друг, идем со мною!»,не зная, что, сбежав из ваших схем,я имя потерял, как дети вещи.Бреду из ниоткуда в никуда.Да, нас спаяли в общее года,но погляди на эти сети трещинвдоль рук, разомкнутых давно, в сорок седом,когда за пропастью одной легла другая.Не верь словам их, что любой лед тает.Есть тот, что, как ни плавь, пребудет льдом.

В сорок заснеженном

В сорок заснеженном, окровавленном выбыл, сгинул, погиб.Сколько мне в снах истаптывать сапоги?Сколько тянуться, вновь тебя упуская?Я – стою на краю, ты – срываешься, летишь с края,разбиваешься там, туда вряд ли приводят карты.Сердце сходит с прямой задолго еще до старта,едва слышит в кошмаре эхо колес стука.Ведь ты снова протянешь, а я не словлю руку.

Разрезали, как ткань

Разрезали как ткань, подворачивая вовнутрьгнев и ненависть, жажду убить, и ни шва наружу.Ты зовешь меня именем. Именем не моим,а того, кто во мне давно мертв, но зачем-то нужен.Шрамы, точки чернил, детства памятная деталь —все сползает, как шкура змеиная. Просто выкинь,потому что все это – то, чего не хочу,и навряд ли, давай по-честному, я привыкну.Меня, как второсорт, спрессовали в живой кусокмяса, полного боли, и током бьют, чтоб плясалось.Только ты… ты безумен, и выживший Франкенштейндля тебя – божья милость. И ты забываешь жалость,ты меня не жалеешь: ты мне вскрываешь швы,лезешь в раны, не видя, что руки по локоть в соли,и мне больно, но ты, погруженный в личный ад,стал страшнее их всех. Я прошу тебя: хватит боли.

Засыпая, я думаю, чему был подобен ад

Засыпая, я думаю, чему был подобен ад,если самое страшное вот оно вокруг, рядом?..Холод жмется и кошкой ластится под ладонь,забираясь мне в грудь удушающим, сладким ядом,отнимая биение сердца. Жив я, мертв?Я свободен от смерти, но толку в такой свободе…Если есть в небе Бог и милостив, почемуон забыл обо мне и чем я ему неугоден?..

От веревок избавиться

От веревок избавиться, если не выйдет – вырвать,вместе с памятью все обрубить и затем уйти.Ты, глядящий теперь глазами совсем чужими,осознай наконец, что давно разошлись пути,и держать не пытайся. Держащий – свободе недруг,одиночеству недруг, мне самый лютый враг.Все из них говорили, как ты теперь мне, про благо,но от вашего блага мне не искать добра.Ты стоишь на пороге, мнешься, рискуя жизнью,умоляешь вернуться в прошлое и домой.Только ты опоздал: полвека как, вниз сорвавшись,не зову тебя больше другом и за собой.

Дно залива

AU падения с геликарриера

Дно залива полно илом, мусором, моей болью,твоим телом, по частям раскиданным после взрыва,отходящее подарком страшным гудзонским рыбам.Мне б нырнуть за тобой, мне б смочь за тобой сорваться.Мне б оплакать тебя, оплакать гибель твою, но тщетно:слез не катится из глаз этих столько десятков лет,что не вспомнить уже, им были ль знакомы слезы?И стою теперь, утопая в памяти, как в песке, ибьется жилкой твое имя в седом, как зима, виске.

Сколько помню

Сколько помню: открываешь рот – получаешь снег.Прости мой истерический страшный смех,просто я захлебываюсь этим холодом по самый сорок второй.Я очень хочу домой.Сколько себя помню: открываешь глаза – получаешь мрак.И, кто бы ни подошел, он смертельный враг,и у каждого, как проклятие, только одно лицо,и его не размыть свинцом.Сколько помню: подчиняешься приказам – остаешься жив,и так жить проще, правда, чем в старой лжи,где клянешься до конца быть рядом, всегда и верно.И дохнешь первым.

Привыкаешь к зиме

Привыкаешь к зиме, к осколкам стекла по венам,привыкаешь к прозрачным, от жизни укрывшим стенам,изнутри прорастающим инеем, который теплей рук.В тишине бесконечный шум поезда, колес стук.Забываешь о прошлом и будущем. Не тебевыбирать, кем проснешься, коль выживешь. Лишь терпеть,стиснув зубы от боли, рвешь – так сильна – капы.Что-то алое продолжает полвека на снег капать.Что-то горькое, как вина, под язык улеглось словом,только в холоде онемел, очерствел. И лежишь сломан