Он вернулся

Айрат Хайруллин

Он вернулся

Слива, или О природе запретного плода

Пролог: О вкусе детства и горечи познания

Есть парадокс, который я понял слишком поздно: самые яркие воспоминания детства связаны не с тем, что мы получили легко, а с тем, за что пришлось заплатить страхом. И если говорить совсем откровенно – страхом перед властью, пусть даже эта власть воплощалась в фигуре злобного частника, охранявшего свою сливу с той же непримиримостью, с какой былинные богатыри стерегли священные рубежи отечества.

Мне было восемь лет, когда я впервые понял, что такое территория и что означает её нарушение. Этот урок преподал мне человек, которого мы звали «фашистом» – не из политических соображений, конечно, а исключительно за его способность превратить небольшой частный участок в зону военных действий. Странное дело: в детстве мы интуитивно чувствуем тоталитаризм там, где взрослые видят лишь законное право частной собственности.

Но речь, собственно, не о нём – а о сливе. О той самой сливе, которая росла на его участке и которая, как я теперь понимаю, стала для меня первым уроком философии желания. Ибо что есть детство, как не непрерывная попытка добраться до того, что взрослые объявили недоступным?

Глава первая: География детства и картография страха

Наша одинокая пятиэтажка была окружена частным сектором. Хрущёвки ещё не успели окончательно поглотить малоэтажную застройку, и наш многоквартирный дом ютился островком среди деревенского быта: покосившиеся заборы, колодцы, сараи и, конечно же, сады.

Каждый участок был маленьким государством со своими законами, своим тираном или, в лучшем случае, просвещённым монархом. У кого-то росли яблони, у кого-то – вишня, кто-то разводил смородину. Единственное сливовое дерево в округе словно издевалось над нами своим существованием – оно укоренилось во дворе самого угрюмого и недружелюбного из соседей.

Ирония судьбы заключалась в том, что природа поселила этот редкий дар именно там, где к нему было не подступиться – за забором человека, чьё лицо никогда не озарялось улыбкой, а сердце, похоже, было столь же неплодородно, как северная почва для южных деревьев.

Мы изучали его территорию с тем же тщанием, с каким разведчики изучают вражеские позиции. Знали, что калитка скрипит, что от неё до сливового дерева ровно семнадцать шагов детской походкой, что окна дома выходят именно на тот угол сада, где росло заветное дерево. Знали даже, в какое время дня «фашист» обычно дремлет в кресле – эту информацию добыл Кандыба, рискнувший однажды заглянуть в окно.

Взрослые думают, что дети играют в войну. На самом деле они готовятся к жизни в мире, где почти всё находится под запретом, где каждый шаг требует планирования, а каждое желание – преодоления препятствий. Мы не играли в разведчиков – мы ими были. И объектом нашей разведывательной деятельности была не столько слива, сколько возможность её получить.

Та слива была, пожалуй, самым красивым созданием в нашем районе – крупная, мясистая, тёмно-фиолетовая, с белёсым налётом, который делал её похожей на драгоценный камень. И тут возникает вопрос: что делает плод запретным? Забор? Злой хозяин? Или что-то ещё?

Запретный плод – это всегда плод, который требует от нас стать немного другими. Чтобы получить сливу «фашиста», нужно было стать храбрым.

Глава вторая: Антропология страха и социология детского двора

«Фашистом» мы его прозвали неслучайно. В детском фольклоре прозвища никогда не бывают произвольными – они всегда отражают архетипическую сущность. И хотя настоящих фашистов никто из нас в глаза не видел, образ Врага был знаком по фильмам, книгам и рассказам дедушек.