Длина волны

Татьяна Калугина

Длина волны

Глава 1.

За минуту до сигнала будильника лежащий на полу айфон коротко провибрировал: новое сообщение. Людмила свесила руку, а вслед и голову, открыла, прочла. «Доброе утро, душа моя!» И оживающая картинка: на кактусе распускается розовый бутон. Его душа. По губам расплылась улыбка. Отключив ненужный теперь будильник, Люда со смешанным чувством нежности и иронии набрала ответ: «Доброе утро, мой бдительный». Стёрла бдительного. Причем тут бдительность вообще? «Доброе утро, заботливый мой…» Подумав, стёрла весь текст и отправила заготовленную со вчера открытку – россыпь воздушных шариков на фоне синего неба. Яркая, позитивная, жизнеутверждающая открытка. Шарики наперегонки мчатся к солнцу, как сперматозоиды к яйцеклетке. Какие мысли, однако, приходят в голову!

«Доброе утро, милый!» – кинула Люда вдогонку шарикам. Удалила всю переписку. Закрыла мессенджер. Повернулась к спящему у стены Виталику и легонько потрясла его за плечо:

– Сынуль, просыпайся! Пора вставать!

Сегодня была очередь мужа вести Виталика в школу. Муж еще спал. Его будильник сработает только в 7.50, перед самым выходом, когда накормленный и полностью одетый Виталик будет уже топтаться в прихожей, натягивая на плечи лямки громоздкого рюкзака. Вот тогда-то муж и выбредет из спальни, заправляя футболку в джинсы, почёсываясь и зевая. Лохматый, заспанный. «Потом умоюсь… Да причешусь я – когда приду!»

Раньше Люда пыталась что-то ему доказать, приводила доводы насчет рюкзака: мол, вредно для детского позвоночника, портит осанку. Муж был непреклонен. Парень у нас растет или кто? Или девчонка сопливая? Его портфель – пусть сам и тащит!

Обычно эти разговоры заканчивались вялым глухо-раздражённым скандалом, без хлопанья дверью, но с испорченным настроением. Люда уже давно их не заводила. Взваливала на себя рюкзак сына, когда была ее очередь, а мужу предоставила ходить налегке.

– Ма, можно сегодня не сырники?

– О как! Почему это? А у нас именно сегодня – сырники, по странному стечению обстоятельств.

– Ну можно что-то друго-о-ое? – заканючил Виталик. – Не хочу-у сырники…

Приятное благодушное настроение мигом улетучилось.

– А ну не ной! – грубо прикрикнула Людмила. – Терпеть не могу нытья!

– Мам, чё ты сразу?! – взорвался в ответ Виталик. – Не буду я твои сырники, дай мне «Несквик»!

Стиснув зубы, чтобы не продолжать перебранку, Люда достала из холодильника пакет молока, из кухонного шкафчика – пачку шоколадных шариков, из другого шкафчика – стеклянную миску, плеснула в нее молоко, сунула в микроволновку. Движения резкие, как пощёчины.

Пока молоко грелось, Людмила пришла в себя. Даже испугалась немного: что это с ней, откуда эти перепады настроения, этот нервяк? Тут же и вспомнила, откуда. Привычно (уже привычно) прислушалась к себе: это они, муки совести? Это она таким образом проживает драму своей измены?

Совесть молчала. Молчала так, словно была чиста. Или словно ее совсем не было. Ни мук, ни угрызений, ни хотя бы слабых, похожих на мурашки в онемелой ноге, покалываний. Ни-че-го.

Виталька еще только начал копаться в шариках, залитых нагретым молоком, когда в кухню вошел Денис. Муж. Денис-муж, муж Денис. Раньше в Людиной картине мира он был Диней, Дэном или Дэнчиком, но последние два месяца стремительно трансформировали его в «мужа» и «супруга».

– Доброе утро! – сказал супруг и потрепал Виталика по затылку. – Ну что, герой, опять кошмары замучили? Без мамки уснуть – никак?

Виталик мотнул головой, продолжая чавкать.

Супруг. Слово такое смешное, старомодное, что ли. Почему-то Тёма активно его использует. «Как твой супруг?», «А что, вы с супругом в кино не ходите?», «У тебя супруг сам по себе ревнивый?».

Муж-супруг ткнул пальцем в кнопку кофемашины, и кухню заполнил истошный механический рёв. Вкусно, волнующе запахло свежеприготовленным кофе. Люда подождала, пока Денис уберет из-под краника наполненную чашку, и подставила свою. Агрегат взвыл с новой силой.

Господи, кофе! Да будет благословен тот день, когда… В общем, спасибо тому эфиопу, или кто он там был, за его неоценимый вклад в историю напитков и веществ. Если бы не он, мир был бы совсем другим. Особенно по утрам.

Бледный пахучий дымок плывет, извиваясь струйками и пощекатывая ноздри, побуждая их по-оленьи вздрагивать и отзывчиво расширяться. Первый же глоток вытряхивает из мозга остатки сонливой лени. Второй делает тебя несокрушимым воином перед ликом жизни. После третьего ты уже смотришь на этот лик как на нечто вполне даже симпатичное.

– Эм-м, – просительно тянет муж. – Отведи сегодня ты, пожалуйста. У меня у клиента какие-то неполадки, уже подключился, ждет.

– Ладно, – отвечает жена. – Заодно и в «Перекрёсток» зайду.

У каждого в руке – его персонально-любимая чашка с кофе. Ребенок похрустывает шариками. Всё прекрасно.

– Не обязательно с ним завязывать. Найди ему место в своей жизни. Только не в самом центре.

– Да я только тем и занимаюсь, что ищу такое место! Уже много мест нашла, но каждый раз центр смещается туда, где он! Моя жизнь кренится и сползает в ту сторону!

– Я понимаю. Но тогда держись крепче. Вцепись когтями, как кошка, и не сползай.

Людмила шагала по залитой утренним солнцем улице и разговаривала сама с собой. Не вслух, разумеется. Хотя могла бы и вслух: беспроводная гарнитура в ушах прикрыла бы ее легкую невсебейность, выдав ее за разговор по телефону.

В наушниках Тони Брекстон умоляла возлюбленного не разбивать ей сердце. Не оставлять ее одну под дождем. Вернуться, вернуться – и снова ее любить.

В самом начале общения Артем прислал ей эту песню в русском варианте, в исполнении Полины Гагариной. Припев там звучал так: «Пощади мое сердце». Эти слова почему-то больно кольнули, показались гораздо сильнее знакомого unbreak, не разбивай.

– Пощади мое сердце, – забормотала Люда, теперь уже вслух. – Пощади мое сердце, пощади…

– Успокойся! – голос незримого собеседника стал жёстче, и вместе с тем в нем зазвучала паника. – Немедленно перестань! Вон Ярики идут, на тебя смотрят!

Ярики уже опаздывали к началу урока, поэтому Катя – мама Яриков – просто кивнула Людмиле на бегу и сделала жест рукой, мол, позже поговорим. Кажется, она все-таки заметила, что у Люды что-то не так с лицом, глаза на мокром месте. Глянула озадаченно и секунду колебалась, не притормозить ли. На счастье Люды, ответственная мамаша в Катьке победила любопытную кумушку, и Ярики пролетели мимо.

– Так, всё, всё, всё. – Люда снимала слезы с ресниц, аккуратно, словно стеклянные игрушки с ёлки, и стряхивала на землю. Потом вспомнила, что не накрашена, и просто вытерла глаза руками.

Так. Всё!

Ты хотела эмоций? Ты их получила. Тебе мало было чувств? Ну так вот они. Лавина чувств. Цунами, как говорит Артем. Держись, миленькая, держись, привяжи себя к чему-нибудь, к высоченной и мегапрочной слоновой пальме, обвей ее руками и ногами изо всех сил, как родную, и… продержись…

Люда раздумала идти в супермаркет и вместо этого отправилась в «Ламбаду» – маленький торговый центр возле метро.

Был конец февраля, аномально теплая последняя неделя зимы, с почерневшими, как бы обугленными от стремительного таяния сугробами, с расквашенными у обочин сюрпризами от недобросовестных собачников, с зычными ударами металла о металл на далекой стройке: звук носился в воздухе празднично-взбалмошным эхом, «как в детстве» – приходило в голову от этих метаний звука, и сосало под ложечкой, и впервые за десять лет хотелось курить.

Ну… почти за десять. За девять. Люда бросила курить в тот самый день, когда увидела две полоски в оконце теста. Тест был дорогой, в толстеньком, внушающем доверие пластиковом корпусе, и куплен был после того, как два простецки-бумажных его «коллеги» определили беременность.

Люда сохранила их все – два бумажных и один пластиковый. Они лежали в альбоме «Наш малыш», в специальном карманчике для положительных тестов, а на соседней странице, в прозрачной вставке, хранился первый снимок УЗИ.

Второе УЗИ, и третье… и бирка из роддома… и кусочек памятной голубой ленты… обведённые ладошки, пяточки… И всюду – сделанные ее рукой записи, фиксирующие «каждый Виталькин пук», как снисходительно говорил об этом Денис.

Что будет с Виталиком, если она, допустим, уйдет из семьи? Уедет к Тёме в его Черешнево – село под Липецком. Вряд ли там есть школы, сопоставимые с московскими. А даже если и были бы, разве это не безумие – вырвать Виталика из его реальности, лишить отца, увезти к чужому незнакомому дядьке… Это же будет такой удар, психотравма для ребенка на всю оставшуюся жизнь. Полный трындец, короче.

Стоп, стоп! О чем она думает? Она в своем уме вообще? «Чужой дядька» не звал ее к себе, даже не заикался об этом! Он женат, она замужем. О каком переезде может идти речь?!

– Но ведь у них с женой всё плохо…

– Ну да, конечно! С женой всё плохо, секса нет, понимания тоже, брак трещит по швам. Классика жанра. Окстись, родная! Все мужики говорят своим любовницам именно это. А еще, бывает, жена серьезно больна, или побухивает, или гулящая. Или просто не дает, разлюбила.

– Но я чувствую, что он не врет. Почему тогда его жена не с ним?

– Заканчивает дела в Таймырске, продает квартиру. Он же тебе рассказывал!

– Два года продает? Всё никак не продаст?

– А то ты не знаешь, как сложно продать в Таймырске квартиру! Кому она там нужна?

На зеркальной от черной воды аллее, возле одной из лавочек, стояла девушка и курила, стряхивая пепел в урну. Людмила замедлила шаг. Вот бы стрельнуть у нее сигаретку и тоже постоять так, покурить… Давай же, давай! Просто подойди и спроси, в этом нет ничего сложного. Сколько раз так делала… когда-то, давно. Слишком давно. В прошлой жизни. Тогда еще разрешалось курить в кафе, были столики для курящих, были «курилки» под лестницами, а на открытом воздухе так и вовсе дыми где хочешь, никто тебе слова не скажет.

Сейчас курильщиком быть не круто, отовсюду тебя гоняют, а откуда не гоняют – там смотрят косо-неодобрительно, словно ты человек второго сорта. Как-то раз Люда даже написала об этом шутливый пост в фейсбуке: мол, а и повезло же нам, юниорам девяностых, мы свое откурили вольготно и психологически комфортно, не прячась за угол ветра со всякими кулечками и баночками для пепла. Ну разве что от родителей…

Очень медленно, музейным шагом, Люда прошла мимо девушки. Та проводила ее хмурым взглядом и отвернулась.

Ну дела… Неужели она, Людмила, жена и мать, дружащая с головой, а также с фитнесом и бассейном домохозяйка сорока двух лет от роду – неужели она готова примкнуть к незадачливому и гонимому племени курильщиков? Неужели это ей так остро мечтается о затяжке, всего об одной, хотя бы одной – набрать дыма в легкие и выдохнуть тонкой струйкой? Что она рассчитывает от этого действа получить? На какой «кайф» надеется, чего хочет? Превратиться на миг в ту девчонку в короткой юбке, с дискотечным начесом над яростным макияжем? «А вы, это, Артем – да? А сигаретой не угостите?»

Люда купила в «Ламбаде» яблок и сыра, любимых Виталькой наггетсов и упаковку диетических хлебцев, помидорок черри и колбасы. Она складывала в корзину продукты почти не глядя, рассеянно и бездумно. На кассе спросила, где у них тут сигареты.

– Что-что?

Люда стянула маску на подбородок и повторила вопрос.

– Да вот, перед вами! – кассирша указала на бумажные распечатки с названиями, висевшие у нее над головой.

– И зажигалку, – вспомнила Люда, выбрав знакомую по прошлой жизни марку курева.

На выходе из торгового центра стояли люди с дымящимися сигаретами в руках. Люда пристроила пакет с покупками возле какой-то не то урны, не то клумбы, достала пачку и, волнуясь, освободила ее от прозрачной пленки. Пальцы дрожали. В середине груди покалывало, словно Люда уже вдохнула дым, а не только собиралась это сделать.

Наконец она вставила сигарету в рот, чиркнула зажигалкой и затянулась. Не очень глубоко. С осторожностью. Готовая к тому, что организм ответит на ее придурь отчаянным кашлем, вышибающим слезы и сгибающим пополам. Но нет, ничего подобного не последовало. Мягкий ментоловый дымок пробрался в легкие вкрадчиво-деликатно, побыл там немного и столь же безболезненно для Людмилы выструился наружу.

«Ух ты!» – подумала Люда и прикрыла глаза. По телу растеклась приятная слабость, голова закружилась. Захотелось на что-нибудь присесть.

Сделав еще три затяжки, Люда выбросила сигарету в урну-клумбу, подхватила пакет и, чувствуя легкую, почти приятную слабость в ногах, добрела до ближайшей лавочки.

Ладно, а теперь давайте посмотрим, кто это так настойчиво пикал мне всю дорогу, приглушая музыку. Ясное дело – Катька. Пять сообщений в ватсапе. «Мне показалось, или ты была чем-то расстроена?». Неугомонная мама Яриков… Извини, Кать, пока не до тебя.

В мессенджере фейсбука – ничего. Тоже вполне нормально и ожидаемо. Тёма в это время занят, делает что-нибудь по хозяйству. Чинит притолоку в сарае или утепляет чердак. А еще у него – куры, самые настоящие. Он готовит им кашу-мешанку из вареной тыквы и крупы. А еще он колет дрова для баньки. В доме-то у него газовое отопление, все удобства, а вот когда хочется банькой побаловаться – тут уж, будь добр, бери в руки топорик…

Подумать только, Тёма, красавчик-диджей, мечта всех малолеток женского пола, посещавших в ДК «Полярник» кружки и студии, спортивные секции и творческие семинары… Тёма-Алладин с лампой музыки, повелитель зеркального диско-шара и ритмично мигающих «светофоров». Тёма, прекрасный юноша с глазками-угольками, смешливо посверкивающими из-под черных, густых, словно бы тоже проведенных углем бровей. Тёма в стильной шляпе-федоре и расшитом блестками сценическом пиджаке поверх водолазки. Тёма в кожаной плечастой косухе. Тёма с крестиком в ухе и забранными в хвост кудрявыми волосами.

И вот теперь этот Тёма – сельский житель, дядька с седоватой ершистой бородкой и топориком в руке. Именно таким он предстал Людиному взгляду два с половиной месяца назад, в декабре. Люда тогда рассмеялась, закрыла лицо руками: нет, этого не может быть! Вот так просто, что ли? Столько лет искала его в соцсетях, вбивала имя в поисковики, и нигде его не было, и уже сомнения закрались – жив ли он вообще? А? Жив ли ты, милый Тёма, Артем Рубинец? Со временем этот вопрос в никуда оброс страхом перед возможным ответом. Лучше догадываться, чем знать точно.

Люда уже смирилась с мыслью, что этого особо значимого человека из прошлого она никогда не увидит. Уже причислила его к дорогим сердцу призракам, потеряшкам судьбы, наряду со школьной подругой Динкой Завьяловой и Васильком – мальчиком из детского дома, Людиным подопечным во время ее недолгого и довольно бестолкового волонтерства.

О Динке потом стало известно, что она умерла от рака. В двадцать шесть лет. Василек в Интернете так и не засветился. А Тёма… Тёму она продолжала упорно вбивать и кликать: найти, найти, найти. Даже нет, не упорно. Скорее – завороженно. Из какого-то странного, иррационального удовольствия, которое в том и заключалось, чтобы набирать его имя с фамилией, заходить на страницы самых разных Артемов – Рубанских, Рубиновых, Рубаевых, Рубачей – и рассматривать их лица, читать их записи…

Люда делала так не часто. Раз в полгода, год. Обычно перед этим ей снился Таймырск.

В прошлом декабре, она точно помнила, Таймырск ей не снился. Просто захотелось проверить – не появился ли Тёма. А вдруг? Всё было такое волшебно-предновогоднее, Москву завалило снегом, городские службы включили праздничную иллюминацию… Самое время для чудес!

И чудо произошло.

Да, первым делом она почему-то рассмеялась, прикрыв нос и рот лодочкой из ладоней. Поддавшись подсознательному импульсу «спрятать» смех. Расхихикалась, как подросток.

Потом, не отнимая рук от лица, всё еще «спрятанная», сидела и смотрела на его фото. И глазам своим не верила.

Это был он. Сидел на корточках, уперев в землю одно колено, и обтесывал топориком какую-то чурку. Смотрел в кадр с улыбкой. На голове вязаная «пенсионерская» шапочка, видны седые виски, а брови – черные, и глаза всё те же, лучисто-лукавые угольки. Лучистости в них даже прибавилось – благодаря прорезавшимся морщинам.

Он вовсе не умер. Он завел аккаунт на фейсбуке вот только что – в октябре. Где ж ты был до этого, Тёма?! Уже неважно. Главное, что ты жив…

Люда не стала проситься к Артему в друзья, не стала писать ему сообщений. В тот день весь ее внутренний ресурс был уже израсходован. Она была в глубочайшем потрясении. В шоке.

Отложив айфон, Люда подошла к окну и прижалась к нему лбом.

– Спасибо, – сказала она. – Спасибо.

Пальцы пахли специфически – как пальцы, державшие зажженную сигарету. Люда то и дело подносила их к носу, внюхивалась, тянула этот запах («…из детства. Запах из детства!» – истерично прыснул голосок в голове), пытаясь понять, почему он ее так волнует. Вот так же мама обнюхивала ее руки в далеком «детстве». В семнадцать лет. В семнадцать с половиной многое изменилось: Люда поступила в универ и началась ее взрослая самостоятельная жизнь, в которой пальцы ей никто не нюхал и «дыхнуть» не требовал.

Временнáя петля. Ты попала во временную петлю. Голос был не из головы – голос принадлежал Насте, близкой подруге. Она сказала об этом еще тогда… ну, тогда, когда у них с Тёмой только-только завязалась переписка.

Люда написала ему через три дня после того, как нашла. «Где твои кудри, которые нравились мне?» – и кучу смайликов. Тёма обожает Бутусова, по крайней мере в молодости обожал, особенно эту песню.

Он ответил: «Какие кудри? Годы берут свое».

И это тоже было как чудо. Сам факт его ответа. Сами слова. Словно их набирал по буквам где-то-там не живой человек, а ее Прошлое, ее забрезжившая было, но не сложившаяся Судьба. То есть судьба-то ее сложилась, но по-другому, иначе, а где-то-там была еще одна… настоящая…

Они проговорили весь день. Про-чатились.

В десять вечера Люда побежала в магазин. Хотя дома, в холодильнике, всё было. Яйца, молоко, яблоки, овсяная каша. Отварная куриная грудка. Котлеты. Йогурты. Но ей просто необходимо было вырваться куда-то на воздух, побыть одной.

Сейчас она уже не помнит, как очутилась в их прирайонном куцем леске, по щиколотки в сугробе. Просто обнаружила себя там и всё. Она стояла в снегу и набирала окоченевшими непослушными пальцами очередное послание: «Я не знаю, почему я тогда уехала. Так покорно, послушно… Я могла бы забунтовать и послать всех к черту с их поступлением, но… Я уехала. Дала себя увезти. И никогда себе этого не прощу». И тут же следом: «Знаешь, мы ведь можем даже не разговаривать. Главное, я теперь знаю: ты есть, ты рядом. В моем айфоне. Хоть будем общаться, хоть не будем, от этого ничего не изменится. Главное, ты жив и здоров. Мне большего ничего не надо, правда!»

«Дурёха, – прилетело в ответ. – А общаться будем, никуда я тебя больше не…»

Вот так оно всё и понеслось. И Люда со временем привыкла к его оборванным фразам. И к утренним гифкам да открыточкам. И много к чему еще.