Лабиринт отголосков

Ростислав Тункин

Лабиринт отголосков

Пролог: Cogito Ergo Dubito

Я мыслю, следовательно, сомневаюсь

Университетский коридор тянется дальше, чем позволяют законы евклидовой геометрии.

Я знаю это с той же уверенностью, с какой знаю таблицу умножения, дату своего рождения, вкус кофе, который пью каждое утро вот уже девять лет. Коридор третьего этажа философского факультета имеет длину ровно сорок семь метров – я измеряла его шагами в первый день работы, как делают все новые преподаватели, осваивая территорию. Но сегодня, идя к своему кабинету после лекции о природе восприятия, я насчитываю восемьдесят три шага, и конца всё ещё не видно.

Флуоресцентные лампы гудят на частоте, которая резонирует с чем-то глубоко внутри моего черепа – не болезненно, но навязчиво, как мелодия, которую не можешь выбросить из головы. Звук создаёт вибрацию в костях, и я чувствую, как каждая клетка моего тела настраивается на эту частоту, входит в резонанс с чем-то, что больше меня.

Считаю двери: 314, 315, 316… 317… 318… 319…

Аудитория 316 должна быть последней на этом этаже. Я читала в ней лекции три года, знаю каждую царапину на деревянной двери, каждое пятно на линолеуме. За 316 должна быть стена, окно, конец коридора.

Но дверь 319 проплывает мимо, как корабль в тумане.

Останавливаюсь, оборачиваюсь. Позади меня коридор сжимается в перспективе, как на картинах Де Кирико – те же двери, те же лампы, та же институциональная зелень стен, которую администрация упорно называет "успокаивающим шалфеем". Но что-то не так с геометрией. Углы слишком острые или слишком тупые – мой глаз, натренированный на философских текстах, замечает логические несоответствия в архитектуре.

Ты просто устала, – говорю я себе голосом Томаса. Мой муж всегда говорил это, когда я зацикливалась на деталях, которые не вписывались в общую картину. Весь мир не может быть неправильным, Эва. Скорее всего, это ты.

Но Томас мёртв уже четыреста двенадцать дней, шесть часов и двадцать три минуты.

Я считаю время не из мазохизма, а из философской привычки к точности. Смерть – это факт, который должен иметь координаты во времени и пространстве. Если я перестану считать, она может стать абстракцией, а абстракции легче отрицать.

Продолжаю идти. Дверь 320 появляется слева, хотя я уверена – уверена с той математической точностью, которая не допускает сомнений – что только что видела 318. На табличке написано: "Д-р Э. Лоренц. Прикладная онтология".

Это моя дверь, мой кабинет, но надпись неправильная. Я преподаю эпистемологию – науку о природе знания. Онтология изучает природу бытия. Разница фундаментальна: одна спрашивает "как мы знаем?", другая – "что существует?".

Хотя, если подумать глубже, где проходит граница между тем, что мы знаем, и тем, что существует? Может ли существовать то, что непознаваемо? Может ли быть познано то, что не существует?

Достаю ключ – тяжёлый, латунный, с узором, который меняется каждый раз, когда я на него смотрю. Сейчас это спираль, закручивающаяся внутрь себя, как галактика или раковина улитки. Секунду назад был лабиринт – простой, классический, с одним входом и центром. Замок поддаётся с мягким вздохом, как будто дверь выдыхает, впуская меня в пространство, которое больше, чем кажется снаружи.

Внутри мой кабинет, но не совсем. Книги на полках правильные – Декарт, Юм, Кант, Витгенштейн, Сартр – но корешки выцвели до оттенков, которых не существует в обычном спектре. Не серый, не коричневый, не бежевый, а что-то между, что мой мозг отказывается категоризировать. Цвет, который существует только в периферийном зрении, исчезает, когда смотришь прямо.

На столе лежит рукопись, которую я не помню, чтобы писала. Почерк мой – узнаю наклон букв, характерные завитки, привычку ставить точки как маленькие кружки. Но слова…

"Лабиринт не имеет центра, потому что центр везде. Каждый шаг внутрь – это шаг наружу. Каждая дверь, которую ты открываешь, закрывает другую в параллельной реальности. Ты думаешь, что ищешь выход, но ты ищешь вход. Вход в понимание того, что ты уже внутри. Ты всегда была внутри. С того момента, как начала думать о мышлении."

Под текстом – диаграмма, нарисованная той же рукой. Концентрические круги, но они также квадраты, и треугольники, и фигуры, для которых у геометрии нет названий. Формы, которые существуют в пространстве с большим количеством измерений, чем три. В центре – точка, которая пульсирует, хотя это невозможно на статичной бумаге.

Моргаю, и точка смотрит на меня в ответ.

Телефон звонит. Старый дисковый аппарат, которого здесь никогда не было – в моём кабинете стоит современный цифровой телефон с кнопками и дисплеем. Но дисковый аппарат звонит настойчиво, требовательно, как будто передаёт сообщение, которое не может ждать.

Поднимаю трубку, холодную и тяжёлую, и слышу свой собственный голос:

"Лекция начинается через пять минут. Студенты ждут. Ты опаздываешь на встречу с самой собой."

"Какая лекция?" – спрашиваю я себя, и абсурдность ситуации не кажется абсурдной. В мире, где коридоры меняют длину, а кабинеты – названия, разговор с собой по телефону – просто ещё одна аномалия.

"Ты знаешь какая. Ты всегда знала. 'Онтологический парадокс самосознания: может ли мысль думать себя?' Аудитория ∞."

"Аудитории с таким номером не существует."

"Не существует в линейной нумерации. Но существует в пространстве возможностей. Там, где встречаются все вопросы, которые ты боялась задать."

Кладу трубку. Рука дрожит – не от страха, от предвкушения. Что-то начинается. Что-то, что я ждала всю жизнь, не зная, что жду.

На двери моего кабинета номер изменился. Не 320, а символ, который похож на змею, кусающую свой хвост, но составленную из цифр, которые перетекают друг в друга: 3 становится 8, 8 становится 0, 0 становится 3… Уроборос из математики, вечность из арифметики.

В коридоре студенты. Но не обычные студенты – они идут строем, их лица размыты, как на фотографиях с длинной выдержкой. Некоторые из них – это я в разном возрасте. Вот мне двадцать два, первый год аспирантуры, глаза полны уверенности в познаваемости мира. Вот мне тридцать, день свадьбы с Томасом, белое платье, которое я выбирала три месяца. Вот мне пятьдесят – возраст, которого я ещё не достигла, седина в волосах, морщины от улыбок, которых ещё не было.

"Профессор Лоренц," – говорит студентка, и я узнаю Лию, хотя её лицо – калейдоскоп из всех лиц, которые когда-либо сидели в первом ряду моих лекций. "Мы готовы к последней лекции."

"Последней?"

"Первой," – поправляет другой студент голосом Маркуса, моего коллеги по кафедре, хотя ему здесь не место в это время дня. "Той, которая всегда была и всегда будет. Той, где вы объясните нам, почему мышление о мышлении создаёт бесконечную рекурсию, из которой нет выхода."

"Только вход," – добавляет третий голосом, который может быть моим собственным. "Вход в понимание того, что выхода не нужно искать, потому что лабиринт – это дом."

Иду за ними, потому что что ещё мне остаётся? Коридор разворачивается передо мной, как лента Мёбиуса – поверхность, которая не имеет внутренней и внешней стороны. Проходим мимо дверей, за которыми слышу отголоски лекций, которые я читала, буду читать, никогда не читала:

"…картезианское сомнение не может сомневаться в себе без самоутверждения…"

"…солипсизм опровергает себя в момент артикуляции, потому что требует языка, который предполагает существование других…"

"…если всё иллюзия, то иллюзия иллюзии – это реальность, но реальность чего?…"

"…время – это способ, которым сознание организует опыт, но что организует само сознание?…"

Каждый голос знаком – это я, читающая лекции в разных временах, разных реальностях, разных версиях университета. Все Эвы существуют одновременно, все исследуют одни и те же вопросы с разных сторон.

Аудитория ∞ находится там, где всегда была – в конце коридора, который не имеет конца. Двери открыты, как пасть, как вопрос, как начало предложения, которое никогда не будет закончено. Внутри амфитеатр, уходящий вниз и вверх одновременно, нарушающий законы перспективы и здравого смысла.

Ряды заполнены и пусты одновременно. Каждое место занято мной в разные моменты жизни, смерти, и состояний между ними. Я-ребёнок, который впервые задался вопросом "почему небо голубое?" и не удовлетворился ответом взрослых. Я-студентка, которая читала Канта в оригинале и плакала от красоты чистого разума. Я-жена, которая спорила с Томасом о природе реальности за завтраком. Я-вдова, которая ещё не знает, что станет вдовой через четыре часа и семнадцать минут.

Подхожу к кафедре. На ней лежит текст лекции, но слова плывут, перестраиваются, формируют новые смыслы с каждым взглядом:

"Добро пожаловать в онтологический парадокс." "Добро пожаловать в эпистемологическую ловушку." "Добро пожаловать в лабиринт сознания." "Добро пожаловать домой."

Открываю рот, чтобы говорить, и слышу, как все версии меня говорят в унисон, но каждая – разные слова, создающие полифонию смысла:

"Сегодня мы обсудим природу реальности—" "—природу знания—" "—природу сомнения—" "—природу природы—" "—природу того, кто задаёт вопрос о природе—"

В первом ряду сидит Томас. Он улыбается той улыбкой, которую я помню и не помню одновременно, потому что память – это тоже лабиринт, где каждое воспоминание изменяет то, что мы помним о воспоминании. Он делает заметки в блокноте, который я подарила ему на первую годовщину – кожаный, с его инициалами, выжженными золотом.

Но чернила растекаются, формируют не слова, а карту. Карту, которая одновременно является схемой моего мозга, планом университета, диаграммой вселенной. Линии соединяют точки, которые могут быть нейронами, аудиториями, звёздами. Всё связано со всем, и связи пульсируют, как живые.

"Эва," – говорит он, не поднимая головы от блокнота. "Ты опять думаешь слишком много."

"Я думаю ровно столько, сколько нужно," – отвечаю я.

"Для чего нужно?"

"Чтобы понять."

"Понять что?"

Смотрю на аудиторию, которая смотрит на меня, которая есть я, смотрящая на себя. Рекурсия углубляется с каждым уровнем осознания. Зеркала, отражающие зеркала. Мысли, думающие о мыслях. Сомнения, сомневающиеся в сомнениях.

"Чтобы понять, что понимание невозможно," – говорю я, и аудитория взрывается аплодисментами, которые звучат как шелест страниц, как биение сердца, как тишина между ударами.

На доске за моей спиной появляются слова, хотя я не писала их. Почерк мой, но из будущего, которое уже произошло, или из прошлого, которое ещё случится:

COGITO ERGO DUBITO Я мыслю, следовательно, сомневаюсь

DUBITO ERGO SUM Я сомневаюсь, следовательно, существую

SUM ERGO COGITO Я существую, следовательно, мыслю

∞

"Но что," – спрашивает Лия-которая-все-студенты, поднимая руку, которая одновременно молодая и старая, – "если существование – это просто побочный эффект сомнения? Что, если мы существуем только в зазоре между уверенностью и неуверенностью?"

Хочу ответить, но понимаю, что ответ уже дан, всегда был дан, в самом вопросе. Мы существуем в вопросах, не в ответах. Мы – это промежуток между словами, пауза между мыслями, сомнение между уверенностями.

Свет в аудитории начинает пульсировать. Нет, это не свет – это темнота между вспышками света, которая имеет текстуру, плотность, вкус металла и сожаления. Студенты растворяются, начиная с краев, как акварель под дождём. Их лица становятся размытыми, потом исчезают совсем, оставляя только эссенцию внимания, чистое слушание без слушателя.

Томас последний, кто исчезает. Перед тем как уйти, он поднимает голову от блокнота, смотрит на меня глазами, которые полны любви и печали, понимания и тайны.

"Эва," – говорит он, и его голос эхом отражается от стен, которых больше нет. "Ты всегда знала, что это произойдёт."

"Что – это?"

"Момент, когда реальность станет слишком тонкой, чтобы удержать все твои сомнения. Когда твоё философское любопытство прожжёт дыру в ткани бытия."

"Я не хотела…"

"Ты хотела. Всегда хотела. С того дня, как впервые прочитала Декарта и поняла, что сомнение – это единственная вещь, в которой нельзя сомневаться. Ты искала границы реальности. Теперь нашла их."

Но его уже нет, и я одна в аудитории, которая больше не аудитория, а внутренность моего черепа, вывернутого наизнанку. Стены покрыты синапсами, которые вспыхивают мыслями – мыслями, которые я думала, думаю, буду думать, никогда не думала, но могла бы подумать в других обстоятельствах.

Каждая мысль – это дверь. Каждая дверь – это выбор. Каждый выбор – это отказ от всех других выборов, которые существуют в параллельных реальностях, где я сделала другие решения.

Подхожу к доске, беру мел – он тёплый, пульсирующий, живой, как маленькое сердце. Дописываю формулу, которая была начата до меня или будет закончена после меня:

COGITO ERGO LABYRINTHUS Я мыслю, следовательно, лабиринт

Мел крошится в моих пальцах, превращается в прах, который был всегда прахом – прахом звёзд, из которых состоят наши тела, прахом мыслей, которые думают нас, прахом Томаса, развеянным над озером, где мы встретились, поженились, где он утонет через четыре часа и семнадцать минут, спасая ребёнка, которого у нас никогда не было, но который существует в реальности наших нереализованных возможностей.

Закрываю глаза. Открываю их.

Я в своей спальне. Цифровые часы показывают 3:33 – время, которое не время, момент между ночью и утром, между сном и бодрствованием, между жизнью и чем-то другим, что больше жизни и включает смерть как необходимую часть.

Рядом пустая половина кровати хранит форму тела, которого там нет четыреста тринадцать дней. Но форма не пустая – она полна отсутствия, которое имеет вес, температуру, запах. Отсутствие Томаса более реально, чем присутствие многих живых людей.

На тумбочке лежит блокнот. Мой почерк, но я не помню, чтобы писала эти слова:

"Первая лекция завтра. Не забудь: аудитория меняется в зависимости от вопросов, которые задаёшь. Студенты помнят то, чего не было, и забывают то, что было. Коридор длиннее с каждым днём, потому что пространство расширяется вместе с пониманием. Томас в первом ряду, но это не Томас. Это отголосок. Все – отголоски. Даже ты. Особенно ты."

Под текстом – та же диаграмма из концентрических кругов-квадратов-треугольников. Точка в центре смотрит на меня. Моргаю. Она моргает в ответ, как живое существо, заключённое в геометрию.

Телефон звонит. У меня нет стационарного телефона в спальне. Никогда не было. Но звонок настойчивый, требовательный, как зов судьбы.

Снимаю трубку, которой не существует, и слышу свой голос, но из другого времени:

"Пора возвращаться в лабиринт."

"Я никогда не уходила."

"Именно," – соглашаюсь я сама с собой. "Ты начинаешь понимать. Лабиринт – это не место, куда ты идёшь. Это состояние, в котором ты всегда была. Состояние сомнения в природе реальности. И сомнение – это единственная реальность, в которой мы можем быть уверены."

"А Томас?"

"Томас – часть лабиринта. Самая важная часть. Центр, вокруг которого всё вращается. Он умрёт сегодня, и его смерть откроет дверь, которая всегда была там, но была невидима."

"Дверь куда?"

"В понимание того, что смерть – это не конец истории. Это переход к новой главе. Главе, где любовь существует в формах, которые не ограничены физическим присутствием."

Линия обрывается. В тишине спальни слышу, как где-то далеко-близко звенит будильник. Время идти в университет. Время читать лекцию. Время входить в лабиринт, который я никогда не покидала, но который сейчас станет видимым.

Встаю, одеваюсь – чёрная водолазка, серая юбка, туфли, которые эхом отдаются в коридорах как отсчёт времени до момента, когда всё изменится. Смотрю в зеркало. Моё отражение смотрит в ответ, но на секунду раньше, чем я поворачиваю голову. Или на секунду позже. Время – это тоже лабиринт, где причина и следствие меняются местами, как танцоры в вальсе, который никто не ведёт.

На кухне кофеварка уже работает, хотя я её не включала. Кружка на столе – та самая, с конференции по феноменологии в Берлине, где я встретила Томаса. На ней надпись: "Cogito Ergo Sum" – "Я мыслю, следовательно, существую". Декартовская уверенность в реальности мыслящего субъекта.

Но когда наливаю кофе, надпись меняется: "Cogito Ergo Dubito" – "Я мыслю, следовательно, сомневаюсь". Потом: "Dubito Ergo Labyrinthus" – "Я сомневаюсь, следовательно, лабиринт". Потом символы, которые я не могу прочесть, но понимаю интуитивно: они говорят о конце, который является началом, о змее, пожирающей свой хвост, о мысли, думающей себя в бесконечной рекурсии.

Кофе на вкус как воспоминание о кофе. Как идея кофе в платоновском мире форм. Как сомнение в том, что кофе вообще существует независимо от сознания, которое его воспринимает.

Выхожу из квартиры. Коридор многоэтажки тянется дальше, чем должен, как и университетский коридор. Соседские двери пронумерованы неправильно: 31, 33, 32, ∞, 31 снова. За одной из них плачет ребёнок, которого у меня никогда не было, но который существует в реальности нереализованных возможностей. За другой Томас играет на фортепиано мелодию, которую сочинил для нашей свадьбы, но ноты расположены в обратном порядке, превращая свадебный марш в реквием.

Лифт приходит, не вызванный. Внутри зеркальные стены, отражающие меня в бесконечность. Каждое отражение немного отличается: разный возраст, разная одежда, разные шрамы от выборов, которые я сделала или не сделала в параллельных жизнях. Одна из меня держит ребёнка. Другая – урну с прахом. Третья – учебник, который я напишу через десять лет, если проживу их, если время линейно, если будущее – это не просто неправильно вспомненное прошлое.

"Какой этаж?" – спрашивает лифтёр, хотя секунду назад я была одна.

Поворачиваюсь. Это Маркус, но также Томас, но также я сама в мужском костюме, с бородой, которая растёт и исчезает, пока я смотрю.

"Вниз," – говорю я.

"Вниз – это относительно. Вниз от чего? К чему? В лабиринте направления условны."

"К началу."

"Начало – это конец, увиденный с другой стороны. Конец – это начало, которое забыло, что оно начало."

Лифт движется. Или мир движется вокруг лифта. Или движение – это иллюзия, и мы всегда были там, куда направляемся. Цифры на табло сменяются: 3… 2… 1… 0… -1… -∞… ∞… 3…

Двери открываются на университетскую парковку. Мой автомобиль на месте, но это не мой автомобиль. Это машина Томаса, которую продали после его смерти агенту по недвижимости, который не знал, что покупает не просто транспорт, а хранилище воспоминаний.

На заднем сиденье – детское кресло, которое мы купили в приступе оптимизма, но так и не использовали. На зеркале заднего вида – фотография нас троих: я, Томас, и размытое пятно, где должно быть лицо ребёнка, которого не было, но который существует в квантовом состоянии возможности.

Сажусь за руль. Ключ уже в замке зажигания, хотя я не помню, чтобы вставляла его. Радио включается само, настраивается на станцию, которой не существует:

"…экзистенциальная погода на сегодня: ожидается усиление онтологической неопределённости к вечеру, с вероятностью эпистемологических осадков. Водителям рекомендуется соблюдать осторожность на перекрёстках между реальностями. Видимость ограничена из-за тумана сомнений…"

Выезжаю с парковки на улицу, которая ведёт к университету, от университета, через университет в пространстве, которое сворачивается само в себя. Город вокруг – это память о городе, сон о городе, сомнение в существовании города. Здания появляются и исчезают в периферийном зрении. Люди на тротуарах идут вперёд и назад одновременно, их лица – смазанные фотографии всех, кого я когда-либо знала.

Светофор горит всеми цветами сразу: красный-жёлтый-зелёный-ультрафиолетовый-инфракрасный-цвет-которого-нет-но-который-я-вижу. Проезжаю, потому что в лабиринте все сигналы означают "продолжай", все знаки указывают "глубже", все дороги ведут к центру, который везде.

Университет появляется внезапно, хотя я ехала к нему всегда. Парковка пуста и переполнена одновременно. Моё место занято моей машиной, в которой сижу я, выходящая из машины, в которой сижу я, приезжающая на парковку. Время сворачивается, как лист Мёбиуса. Прошлое и будущее встречаются в настоящем, которое длится вечность и мгновение.

Иду к зданию философского факультета. Двери открыты, как пасть, как вопрос, как начало предложения, которое будет дописываться всю оставшуюся жизнь. На пороге стоит Лия.

"Профессор Лоренц," – говорит она, и в её голосе звучит знание того, что должно произойти. "Мы вас ждали. Лекция уже началась. Она всегда уже началась, с того момента, как вы впервые усомнились в твёрдости мира."

"Я знаю," – отвечаю я, хотя не знаю, хотя знала всегда.

Мы идём по коридору, который я помню из сна, который был явью, которая станет сном. Двери считают себя сами: 314… 315… 316… ∞… 0… 316… Числа теряют последовательность, становятся символами состояний сознания.

В аудитории ∞ меня ждут. Все места заняты мной. Я читаю лекцию себе о природе себя. На доске уже написано то, что я напишу, что я написала в другом времени, что пишется сейчас актом чтения:

ЛАБИРИНТ ОТГОЛОСКОВ Каждый звук возвращается изменённым Каждая мысль думает себя заново Каждый выход – это вход Каждый вход – это возвращение домой Добро пожаловать Ты уже здесь Ты всегда была здесь Ты никогда не уходила

Открываю рот, чтобы начать лекцию, и понимаю: это не пролог. Это эпилог. Это середина. Это точка, где все линии сходятся и расходятся одновременно, где все истории начинаются и заканчиваются.

"Сегодня," – говорю я голосом, который эхом отражается от стен, которых нет, – "мы обсудим природу начала. Каждая история начинается с конца другой истории. Каждый пролог – это эпилог, прочитанный задом наперёд. Каждый первый шаг в лабиринт – это последний шаг из него."

Студенты-я записывают мои слова, которые превращаются в формулы, в диаграммы, в карты лабиринта, который невозможно картографировать, потому что он меняется с каждым шагом, с каждой мыслью, с каждым сомнением в собственном существовании.

"Вопросы?" – спрашиваю я.

Томас поднимает руку. Его лицо молодое, как в день нашей встречи, старое, как в день смерти, вневременное, как любовь, которая продолжается после конца.

"Эва," – говорит он. "Как выйти из лабиринта?"

Улыбаюсь. Ответ простой, невозможный, необходимый:

"Чтобы выйти, нужно войти глубже. Чтобы войти, нужно понять, что ты уже внутри. Чтобы понять, что ты внутри, нужно принять: лабиринт – это не тюрьма. Это дом. Дом для сомнений, которые делают нас людьми. Дом для мыслей, которые думают нас. Дом для отголосков всех жизней, которые мы могли бы прожить."

Аудитория растворяется, как сахар в кофе, который я пью и не пью одновременно. Остаюсь только я и пустота, которая полна всех возможностей.

На доске появляются последние слова:

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДШЕСТВУЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС В КАЖДОМ, КТО ЧИТАЕТ ЭТИ СЛОВА

Закрываю глаза. Открываю их.

Я в своей кровати. Часы показывают 3:33.

Телефон звонит.

"Пора вставать," – говорю я себе. "У тебя лекция."

"Какая лекция?"

"Первая. Последняя. Единственная. Та, где ты объяснишь студентам, что реальность – это консенсус, от которого можно отказаться, если готов принять последствия."

Встаю. История начинается. История уже закончилась. История происходит в вечном сейчас, где все возможности существуют одновременно, ожидая наблюдателя, который заставит их коллапсировать в конкретную реальность.

Добро пожаловать в Лабиринт Отголосков.

Ты уже здесь.

Ты всегда был здесь.

Выхода нет, потому что выход – это иллюзия входа, увиденного изнутри.

Вход есть, потому что вход – это реальность выхода, понятая снаружи.

Ты дома.

В лабиринте, который ты носишь в себе.

В истории, которая рассказывает тебя.

В сомнении, которое единственное не сомневается в себе.

[На полях рукописи, почерком, который дрожит между существованием и несуществованием:]

Читатель, ты думаешь, что читаешь пролог. Но пролог читает тебя. Каждое слово – это вопрос, адресованный твоему сознанию. Каждое предложение – это дверь в твой собственный лабиринт.

Ты уже в лабиринте. Ты вошёл в него, открыв книгу. Или книга открыла тебя, позволив истории войти в твоё сознание.