«Не помрачать чести сословия, в которое вступаю…» Судьба врача чеховского призыва

Игорь Рейф

"Не помрачать чести сословия, в которое вступаю…" Судьба врача чеховского призыва

С раннего детства, сколько себя помню, в нашей семье хранилась фотография худощавого человека в очках и в странно смотрящейся на нем долгополой, до пят, шинели и высокой папахе, с надписью на обороте: «Память о походе, совершенном мною от Нерчинска до Манчжурии с !4-го по 28 марта 1904 г. со 2 Аргунским полком Забайкальского казачьего войска в качестве старшего врача сего полка».

Человек этот – мой дед, Зимель Абрамович Пресман, которого я никогда не знал, потому что родился четыре года спустя после его смерти. А кроме нескольких фотографий уцелела еще его диссертация да два диплома – лекарский, целиком на латыни, и докторский – на степень доктора медицины. Да кое-какие рассказы матери, сохраняющиеся в моей памяти, покуда сохраняюсь я сам.

И вот, чтобы все это не истерлось и не улетучилось вместе со мной, я и решил записать то, что помню – сначала для моего сына, а потом, немного поразмыслив, и для более широкого круга читателей, из тех, кто неравнодушен к своему прошлому. Ведь каждый человек – это пласт истории, а судьба врача «чеховского призыва» (между ним и Чеховым было всего 7 лет разницы), представляет, вероятно, некоторый интерес для поколения, перешагнувшего в XXI век.

С чего же начать? Может быть, с анекдота, сохранившегося в изустном семейном предании, о том, как в детстве, будучи неравнодушен к лошадям, он завел себе жеребенка, которого втайне от родителей держал на чердаке. Но потом жеребенок вырос и уже не пролезал в чердачное отверстие, и тайну пришлось раскрыть. Теперь в это трудно поверить, потому что на фотографиях дед всегда серьезен. Но по жизни иметь дело с лошадьми ему пришлось еще не раз. И когда служил в Японскую кампанию полковым врачом, и когда, занимаясь частной практикой в Киеве, держал для посещения больных собственный выезд. Правда, лошадь ему, почти как деду Щукарю, попалась с изъяном. Очевидно когда-то она работала в цирке и по неискоренимой с тех пор привычке ни с того ни с сего начинала вдруг заворачивать посреди улицы, описывая почти правильный геометрический круг. К счастью, движение в ту пору было такое, что с этим недостатком можно было мириться.

Но вернемся к началу и заглянем в приложение к защищенной им в 1894 году докторской диссертации – так называемое Curriculum vite (вот, оказывается, какая еще бывает польза от диссертаций!). Несколько скупых строк позволяют заполнить пустующие пробелы моей памяти.

Итак, родился в 1867 году в Бобруйске Минской губернии, но гимназию окончил не в Бобруйске, а в полустоличном Минске. (То есть рано отлепился от семьи, потому что, сколько я знаю, не ладил с родителями, хотя впоследствии материально много им помогал. Как помогал и семье своего рано умершего брата, являясь опекуном троих его малолетних детей, которых содержал до их совершеннолетия, а точнее, до окончания университета – все трое стали врачами. Таковы были в то время представления о семейном долге.) Далее следует естественное отделение Петербургского университета и два года спустя – перевод на медицинский факультет Дерптского, или, по-тогдашнему, Юрьевского, университета (теперь это Тарту).

Студентом выпускного курса он впервые попадает на фронт. Правда, фронт бескровный, но оттого не менее серьезный – холерная эпидемия 1892 года, охватившая десятки губерний России и по одной из версий сведшая в могилу самую известную свою жертву – Петра Ильича Чайковского. Лев Толстой и Чехов, сотни других знаменитых и безвестных подвижников, каждый в своем уезде и в меру своих возможностей, самоотверженно держали этот фронт все лето и осень 1892 года. Ну, а дед принял свое «боевое крещение» в Новгородском земстве в качестве участкового врача.