Карма обреченных

Алиса

Карма обреченных

Повесть.

И показал мне чистую реку воды жизни,

Светлую, как кристалл, исходящую от

Престола Бога и Агнца.

Новый завет, Апокалипсис.

От угнанных в рабство я узнал про твой свет.

От синеглазых волков- про все твои чудеса.

В белом кружеве, на зеленой траве

Заблудилась моя душа;

Заблудились мои глаза.

С берегов Боттичелли белым снегом в огонь,

С лебединых кораблей ласточкой – в тень.

Скоро Юрьев день, радость моя,

И мы отправимся вверх -

Вверх по теченью.

Борис Гребенщиков, «Юрьев день».

Глава 1.

Алина Муравеева.

Когда неумолимая смерть подойдет ко мне вплотную, я вспомню материнские руки, и зеленые кущи, и проблеск голубизны среди зелени и тумана. Привет тебе, райское детство! Мне читали волшебные сказки, меня закармливали кремовыми тортами. Но потом все как-то разладилось. Отец ушел от нас и обзавелся новой семьей. Мой старший брат попал в автокатастрофу и умер на операционном столе в ужасных мучениях.

И все покатилось, как с горы. Моя мать умерла от пневмонии, оставив мне долги и разрушенную квартиру. Мне удалось окончить Литературный институт и устроиться на работу в библиотеку. Но на этом мое везение и кончилось. Платили мне так мало, что я удивлялась собственному существованию. Меня хватило всего на год, и я ушла. Пыталась устроиться куда-нибудь еще – никуда не брали. Я продавала квартиры и в конце концов оказалась в глухой заброшенной деревне. Эта, последняя квартира, где я сейчас жила, тоже стояла на продаже, и мне уже платили за нее авансом. В итоге я должна была оказаться на улице. Но я точно пребывала в заколдованном сне, тупая и равнодушная к собственной судьбе, как все ведомые под обух.

В то же время меня продолжал сжигать литературный огонь. В какие бы мрачные пропасти меня ни кидало, я продолжала писать книги. Повести и рассказы, фантастические и мистические, в духе Лавкрафта и Эдгара По. Никто не хотел их печатать. На всех моих сочинениях лежала печать того же темного рока, который гнал меня всю жизнь. И все же во мне даже сейчас, когда я ждала конца, крепла уверенность, что я должна писать книги.О, это яростное пламя, выжигающее тебя изнутри, о, эти высокие небеса! В двадцать лет я сочинила роман о детстве «Голубые мягкие пластинки», в тридцать сочинила повесть «Об ангелах и прочих птицах», Я не хотела подписываться своей фамилией – Муравеева. Мне мерещилось в ней что-то ничтожное, муравьиное. И я взяла себе псевдоним – Алина Салье. Уже не помню, где я услышала фамилию «Салье». Кажется, был такой переводчик.

Как все приговоренные к смерти, я с особой остротой чувствовала жизнь.Лавкрафт и Маркеспроникали мне в душу и учили меня презрению к суетным случайностям.Белокипенные сирени и черемухи доводили меня до горестно-сладкого исступления.Окна моей двухкомнатной квартиры выходили на узкую травянистую улочку, то освещенную звездами, то щедро облитую солнцем. И я, подобно изумленному ребенку, опять была вровень с сухой травой и немеркнущими звездами.

Одно странное обстоятельство смутило меня. Ночью я долго не могла уснуть, и мне мерещилось в комнате чье-то присутствие.

И однажды случилось это. Голос сказал: «Давай не будем расставаться и будем ждать». Кто-то держал мою руку в своей и переплетал пальцы.Это был мужчина, так сказать, во плоти. Но плоть его была мудреная, необычная. Она могла расточаться, и тогда этот призрак летал и проходил сквозь стены.

Я его уже где-то видела и слышала этот голос. Темные волосы, карие глаза. Некрасивый, но обворожительный.

Сначала мне сделалось страшно, я даже подумала о защите. Но уже через минуту страх рассеялся, и меня размаяла какая-то прелесть и нежность.

Вечером ребенок во дворе кричал: «Ангел летит! Сюда!» Я нарвала белой сирени и разбросала ее по подушке. Едва сгустились сумерки, явился мой небывалый гость. Он опять сплетал пальцы и целовал мне руки и плечи.В благодарность за сирень он крепко-крепко обнял меня.

«Любовь моя витает там, где хочет», -заметил один святой. Нам привольно в нашем горьком раю, и какое мне дело, живой он или мертвый?!

Нарву еще сирени. Но, несмотря на весь жар и на всю нежность, меня гнетет что-то. Мне тревожно. Это так, какбудто…ко мне приблизилась Вечность, громадная, страшная, с непроницаемо железным лбом.

Софья Александровна Анфертьева, она же Клювастая, начала свое утро с мощного «Believer» Imaginedragons. Музыка пронзилаей душу, как нож пронзает тело. Она съела порцию салата с креветками и выпила бокал шампанского. Надела голубую тунику, затканную золотом. Надушилась сладким миндалем. Унизала толстые пальцы перстнями – розой и яшмой. День был выходной, и можно было никуда не торопиться. Увы! Клювастой не дали-таки отдохнуть. Зазвонил ее мобильный телефон. На связи была Крылатая.

–Соня, – сказала она, – тебе надо слетать в театр «Приют комедиантов». Там сегодня премьера, поэтому никто не отдыхает. Найдешь там Лорентинуса – этого, который вечно на вторых ролях. Скажешь ему, чтоб явился к Муравеевой. Пусть поработает ангелом.

– Ах, вы вот как решили, – протянула Клювастая. – А я-то надеялась отдохнуть в выходной.

– Мы работаем в Высшем Суде, -рявкнула Крылатая. – Какой тут отдых?!

Клювастая надела большую шляпу и вздохнула. Бросила прощальный взгляд на книгу лорда Дансени. Книга была открыта на двенадцатой странице- там, где о печальном страннике, бредущем за своей мечтой.

Переборов врожденную неприязнь к машинам, Клювастая взяла воздушное такси. И приземлилась на Волшебной улице, посреди цветущей благодати. Здесь цвели громадные астральные розы. Гуляли дамы-господа со своими упитанными детьми. Жирная кошка грелась на солнце, порхали бабочки в разноцветном шелку.

Здание театра было точно облито сахаром. Толстые белые колонны, на фронтоне Мельпомена с маской. Клювастую провели сквозь какое-то сверкание, (зеркала, струящиеся ткани) и она оказалась в зрительном зале. Ее сразу оглушила музыка. Клювастая узнала песню о трепетных птицах.

Мы как трепетные птицы.

Мы как свечи на ветру.

Дивный сон еще нам снится,

Да развеется к утру…

Музыка металась между адом и раем, опьяняла своим очарованным вином. На сцене танцевали дети-ангелы.Девочки были одеты в ниспадающие платья цвета персика и лаванды. На мальчиках красовались туники, расшитые серебром. Были тут дети крылатые и бескрылые, но над всеми сияли нимбы.

Клювастая помахала шляпой, приветствуя Егора и Лилю. Их убило на войне – Лиля сгорела заживо, а Егора разорвало на части. Теперь они танцевали вместе со всеми, счастливые и безмятежные. Только в их глазах иногда появлялось что-то – недоумение перед ужасом и болью. Клювастая откинулась на спинку кресла и не без грусти смотрела на танцующих детей. Внезапно она услышала голос:

– Вы хотели меня видеть?

Клювастая подняла глаза и увидела Лорентинуса. (Имя «Лорентинус» образовалось у него после смерти, в плотном мире его звали иначе.) Он был в своей лучшей поре – сорок с небольшим лет. Он мог обворожить одной своей мягкой улыбкой. Но красотой он не отличался – разве только эта улыбка да пронзительные карие глаза…. Клювастая знала его по детским киносказкам. Еще она знала, что у него была бурная личная жизнь, и что в 2.005 году он умер от сердечного приступа. Сейчас он стоял перед ней как ни в чем ни бывало. На нем была одежда восемнадцатого века – нарядный камзол и короткие атласные штаны.

– Здравствуйте, – без особой теплоты поздоровалась Клювастая.– Я знаю, что у вас сегодня премьера, но я вас надолго не задержу. Я работаю в Объединенном Высшем Суде, и у меня для вас есть поручение.

Музыка стихла, дети разбежались со сцены. Рабочие (тоже с нимбами и с крыльями) начали расставлять старинную мебель. Явился диван, обитый бархатом. Явился изящный узорчатый столик.

–Вам надо явиться к одной девушке, – объясняла Клювастая. – Мы покажем, куда и как вам пройти. Девушка живет в плотном мире. Она несчастная, ей не везет в жизни. Вы должны ее утешить, с ней поговорить. Побудьте ее ангелом.

Лорентинус если и удивился, то не подал вида. Его лицо было непроницаемо. Он только спросил:

– А она меня увидит?

– Девушка – духовидец, – ответила Клювастая.

Лорентинус улыбнулся какой-то своей мысли.

– Хорошо, -сказал он.-Я согласен.

Клювастая вдруг смутилась (она-то ведь знала подноготную этой истории!) и заторопилась прощаться:

–До свидания, -она церемонно поклонилась и была такова.

Она вернулась в свой особняк и предалась обычным делам и утехам. Читала о призрачных городах и о печальных странниках. Пила обжигающие ликеры. Ее пиры в переулке Нечаянной радости славились на весь Третий берег. Изредка она навещала Крылатую, жившую в раю, в Очарованном небе. Или затворялась в своем доме на берегу тинистого пруда. Каменные коты ее охраняли.Она дремала вбархатном кресле и рисовала над прудом таинственные лики. Наконец она вспомнила о Лорентинусе. Достать его адрес было нетрудно. Вишневая улица, дом номер пять. Клювастая поднялась по лестнице, застланной темно-красным ковром. Лорентинус сам открыл ей дверь. Он выпил уже целую бутылку коньяка и еле стоял на ногах. Клювастая оказалась в комнате с репродукцией Гойи на стене и золочеными корешками книг. Лорентинус посмотрел на нее как-то затравленно и рухнул в кресло. Он был растрепан, без пиджака, верхняя пуговица рубашки расстегнута.