Путник ждет диггера

Алексей Кононов

Путник ждет диггера

На улице холодный ноябрь.

Я сижу на лавочке и кручу пальцами zippo. Курить давно бросил, а привычка флексить во время размышлений осталась: зажигалка издает успокаивающий нервы звук.

клик-клац

Вокруг куча народа. Большинство в черной одежде. Шаркают, переминаются с ноги на ногу. Реже, даже если этого не требуется, бьют подошвой о плитку, чтобы освободиться от снега. Люди хотят согреться и… чтобы это утро поскорее закончилось.

Похороны никто не любит.

клик-клац

Владыкинское кладбище находится недалеко от Московского центрального кольца и прилегает к Главному ботаническому саду РАН. Несмотря на баснословно дорогие «места», проржавелые оградки родственники приходят красить самостоятельно. Думаю, это своего рода таблетка от горя.

клик-клац

Среди могил – одна свежая, еще не закопанная.

клик-клац

клик-клац

клик

– Ну и сволочь, твоя девушка мертвая лежит в гробу, а ты зажигалкой играешь. Взгляни на нее, мать твою. Взгляни, Кротов, будь ты человеком! – просит Игнат.

Бросаю взгляд в ту сторону.

Возле вырытой ямы стоит ящик на двух табуретках. Деревянные бортики оклеены уродливой красной бахромой. Снег припорошил раскопанную землю и наверняка ее лицо.

клик-клац

Мысли давят, хочется размять их – просунуть пальцы сквозь лоб и помассировать мозг.

Мысли не унять, пока я на поверхности.

Когда спускаешься под землю, давление всегда исчезает. И манит черная свобода бездонного туннеля. Чтобы это ощутить – мало оказаться внизу. Необходимо родиться диггером: уметь понять тишину, почувствовать себя точкой, которая врезалась в поток времени и замерла в стазисе. Но то – глубина, и совсем другое – похороны.

Тело Инны – в гробу.

А сама Инна осталась там, внизу.

клик-клац

– Почему она не вернулась живой? Ответь мне, сволочь! – требует Игнат.

Игнат Воробьев хочет мести. Сил понять, зачем диггеры спускаются на глубину, у него нет и никогда не будет. Трусливый птенец. Он набрался храбрости, когда для него все уже кончено. Игнат кажется мне убогим, но с какой же силой сверлит его вопрос.

«Почему она не вернулась живой?» – лягаются мысли. И в сотый раз, рефлексируя, я поднимаю со дна памяти тот день. И в сотый раз пытаюсь понять, почему же Инна не вернулась живой!

клик-клац

Мы с Инной ушли вечером.

Нас интересовала станция метро глубокого заложения «Таганская». Станция – идеальна: пятьдесят три метра вниз, за стеной запасной командный пункт штаба дальней авиации – рассекреченный бункер-42, ставший теперь музеем. Многие олд-диггеры используют «Таганскую» как отправную точку в череду других туннелей, но мы с Инной первыми решили проверить свежую инфу. Какой же был восторг, когда за обрушенной кирпичной кладкой оказался проём! А за ним вертикальный колодец, который жадно проглотил фосфорную палку без единого звука. Черную пропасть сопровождала лестница.

И мы, конечно, спустились.

Внизу нас встретил витиеватый лабиринт. Чтобы не заблудиться, составили бумажную карту: нарисовали повороты и указали все расстояния от исходной точки. Плюс оставили маячки, разложив их вдоль левой стены – строго через каждые двадцать пять метров. Наконец я обнаружил комнату с двумя дверьми: через одну мы вошли, вторая оказалась заперта. А еще в центре этой комнаты кто-то нарисовал огромную пентаграмму.

Мы с Инной пробужденные, маг-граждане с потенциалом. Как и половина Москвы. Однако глупость – это не про нас. Мы не стали проводить эксперименты с магией.

Вот только кто знал, что на пентаграмму можно воздействовать косвенно?

Нет, это не глупость – просто нелепость жизни.

клик-клац

– Молчишь, падаль? – слова Игната выдергивают меня из воспоминаний.

Кладу зажигалку в карман, поднимаюсь с лавочки и смотрю в его крохотные глазки. Он гораздо ниже ростом, но сейчас у Воробья храбрости больше, чем когда-либо.

– Инна не вернулась живой, потому что мы занялись любовью на пентаграмме. Наш секс, не знаю как, активировал ее. Затем щелкнул засов и открылась дверь, а когда мы переступили порог, то оказались в Медном городе. Он вовсе не так прост, как рассказывал на лекциях Литвиненко. Город что-то забрал у Инны… что-то такое, без чего ее тело не может существовать.

– Издеваешься, гадёныш детдомовский! – рычит Игнат.

– Хочешь ударить, Воробей?

Он хочет и бьет.

Боль отрезвляет, уносит навязчивые мысли вдаль.

Я бью в ответ, и Воробей заваливается на бок.

Прочь. Надо уйти отсюда. В гробу – не Инна. Инна – там, на глубине. И мне надо за ней вернуться, найти способ отнять у города то, что он забрал. А ты, Игнат Воробьев, и остальные, кто сейчас с презрением жжет мне спину, – идите в задницу.

Но сначала полиция.

Встречи с ними надо избежать. Стервятники с самого утра поджидают у ворот кладбища, оцепили выход, словно там смердит, а им по зову сердца требуется понюхать.

Ничего.

Заборы у кладбища невысокие, перемахну на южной стороне – и сразу к Литвиненко. Разговор с профессором сейчас важнее, чем очередной допрос у следователя.

***

Подземкой пользоваться не хочу и краешком ума понимаю почему – нужно экономить силы, готовиться к спуску и не показываться под землей раньше положенного. Хороший диггер знает, как важна подготовка и сбор информации.

Автобус везет меня к метро «Академическая». За прохладным окном, образуя мой мир, мелькают люди – обычные и бездомные, шныряют собаки – на поводке и свободные, стоят дома – в черных проводах и металлических ЛЭПах, тянутся дороги – вонючие и съеденные реагентами, над этим всем замерло небо – свинцовое от печали. Там, за окном, у меня огромные проблемы.

«Ты мне нужен, дядя Гриша. Как тогда…»

…Тогда, давным-давно, Григорий приходил ко мне в детский дом, чтобы рассказать очередную безумную историю. Он говорил о катакомбах Санкт-Петербурга, раскопках в Богом забытых местах, о бесконечных мытарствах в поисках новых открытий. Тогда-то, не сосчитать уже сколько лет назад, я как завороженный грезил о жизни исследователя.

Хорошо, что у моих родителей, пока они еще не умерли, был такой друг детства – Григорий Литвиненко. Хорошо, что после похорон мамы и папы профессор по какой-то неведомой причине оказался рядом, чтобы поддержать меня.

Это ли не настоящая удача?

Думаю, так и есть.

Сегодня дядя Гриша преподает историю в институте археологии, а я посещаю его занятия уже три года. Литвиненко любит диггеров, и, пускай это раньше называлось иначе, он сам – диггер.

Важно другое. Впервые о Медном городе мне рассказал именно дядя Гриша. А значит, проводить сбор инфы нужно у него.

Охранник на входе глядит косо и лениво. Я не обращаю внимания и двигаюсь дальше: пусть принимает за студента, у которого просто-напросто не сработал вовремя будильник. Если не суетиться – подозрений не возникнет.

Меня интересует расписание занятий. За стеклом, на огромном бумажном полотне, нахожу фамилию профессора и номер аудитории. Повезло, он близко.

Бегу к нему.

Профессор уважает студентов и требует такого же отношения. А потому запирает аудиторию каждый раз, когда ведет лекцию. На ней нет места опоздавшим.

Стоя подле аудитории, я узнаю его голос. И не церемонюсь. Мне некогда. Просто бью ногой в дверное полотно и слышу, как сыплется штукатурка за откосами. Голос внутри смолкает. Бью еще раз.

Щелкает замок, открывается дверь. На пороге недовольный Литвиненко, он смотрит прямиком мне в душу. «Ну, ты уж прости. Мне и правда надо с тобой сейчас поговорить», – приходит виноватая мысль.

– Привет, Миша, – произносит он.

– Привет, профессор, – отвечаю я.

А в глазах стоят слезы.

– Инна? – спрашивает Григорий.

– Да. Там, внизу.

И мы оба молчим. Пока я не нахожу в себе силы начать первым.

– Мы нашли Медный город, профессор.

– Врешь, Миша. Знаешь, почему тебя ищет полиция? – тихо спрашивает он.

Мне же плевать на полицию, я хочу сейчас поговорить о другом:

– Я вернусь туда. Кажется… нет, уверен, что знаю, как спасти Инну! Мне просто необходимо немного информации о Медном городе, необходимо подготовиться. Тогда я непременно ее спасу.

Григорий прикусывает губу. Потом оглядывается на аудиторию. Неужели он размышляет, а видит ли хоть кто-нибудь из студентов, с кем он сейчас беседует. Я читаю в его глазах страх и сомнение. А секундой позже читаю все-таки любовь.

– Сочувствую тебе, Миш, – наконец-то выдавливает профессор и отстраняет меня рукой. Он выходит из аудитории и закрывает за собой дверь. – Пошли на кафедру, там никого. У меня ключи, запремся и поговорим.

Идем быстро.

Литвиненко торопится, подгоняет. Наверное, опасается, чтобы нас… нет, меня, не заметили в коридорах университета.

Кафедра пуста. Профессор бесцеремонно впихивает меня внутрь и тут же запирает дверь. Ключ двигает ригели до тех пор, пока позволяет устройство дряхлого замка.

Дядя Гриша явно взволнован:

– Тебя ищет магическая полиция. Да и простая полиция тоже. Мне сожрали все уши за последний день, а ты взял и просто явился сюда. Знаешь, какую статью тебе вменяют?

«Нет, не с того начинается наш разговор.

Статью… Откуда мне это знать?!»

Меня выжимают собственные мысли, они требуют вернуться назад – в Медный город. А что происходит здесь, на поверхности, не важно.

– Я все исправлю, профессор.

– Что ты исправишь?! – Литвиненко бьет кулаком по столу. В нем растет злоба сродни той, которую вызывает студент, не способный освоить элементарный материал. Тихая злоба, знакомая каждому, кто хоть раз, хоть где-нибудь учился. – Ты исправишь смерть Инны? Ты исправишь ее изнасилование? Или ты можешь исправить незаконные эксперименты с магией?

– Что ты несешь?! – одурело спрашиваю я. – Какое еще изнасилование?

В моем мозгу складывается одно с другим, а внизу живота нарастает спазм – и начинает крутить, крутить, крутить… ледяной дугой страха.

«Изнасилование? Нет, такого не может быть!»

Литвиненко сглатывает слюну и с сожалением смотрит на своего нерадивого студента. То есть на меня.

Быть может, профессор понимает, что мне просто не повезло?

Да, он понимает. Его тон смягчается:

– Как только родители Инны получили результаты экспертизы, они спустили на тебя всех собак. После похорон тебя хотели арестовать. Как ты вообще ушел с кладбища? – Профессор подходит к окну и, разглядывая что-то или кого-то за стеклом, начинает трепать свою бороду. Шумно вздохнув, он наконец добавляет: – Бог с ней с Таганской. Подумаешь, спрыгнули на пути, полезли туда, куда не стоило. Но тебя обвинили в таком…

– Я для них сатанист какой-то! Из меня сделали дьяволопоклонника, долбаного психа. Охренеть! Охренеть…

– Поверь, для родителей Инны ты – хуже.

– Что делать, дядя Гриша?

– Рассказывай. Всё. Чем смогу – помогу, Миша.

Снова и снова, и снова меня просят вспомнить. Вот бы разодрать себе лоб и дотянуться пальцами до нейронных связей, а потом ногтями выскоблить эти события.

– …Нас интересовала станция метро глубокого заложения «Таганская», – начинаю я. И вновь мне приходится вызвать в памяти все-все-все, до мельчайших подробностей, балансируя между адекватностью и безумием, в которое меня неумолимо тянет эта история. – Там, на глубине, мы с Инной занялись любовью, и это активировало пентаграмму. Потом открылась дверь, которая вела в Медный город. Конечно, мы пошли. А кто бы не искусился? Мы не далеко забрались, на одной из улиц Инна нашла безделушку, плюшевого медведя. Нашла, да так и не смогла выпустить из рук. Она смотрела на него не в силах оторваться, ничего не слышала и никак не реагировала. Мне показалось, эта игрушка вытягивает из нее какую-то жизненную силу. А через пять минут Инна упала без сознания.