Ветер перемен

– Мой муж и дети, – пояснила хозяйка, заметив его интерес. – Сергей сразу после войны умер, осколок возле сердца был, совсем недолго пожил, а детки здесь живут, рядом.

В дом вошла Оля, неся в руках запотевшую трёхлитровую банку с квасом. У каждой хозяйки есть свой секрет приготовления чудесного напитка. Кто-то делает его на ржаных корочках, иной настаивает на парёнках и сухарях, кто-то любит послаще, другие предпочитают нейтральный вкус. У бабушки Ивана квас был тёмным, почти чёрным, шибал в нос пузырьками и мгновенно справлялся даже с самой сильной жаждой. Такой хоть так пей, хоть в окрошку добавляй. У хозяйки квас оказался светло-коричневый, со сладким вкусом. Иван с удовольствием выпил две большие кружки и замер, не зная, что говорить дальше, чувствуя на себе вопрошающие взгляды старушки и её внучки.

– Рассказывай, с чем пожаловал? Не просто так же зашёл? – сказала хозяйка, предлагая мальчику присесть к столу.

У неё были такие добрые, всё понимающие глаза, что он, сам не понимая как, рассказал и про огород, и про дыни, и про ребят, поджидающих за телегой.

– Эвон как, а я всё жду, когда архаровцы ко мне явятся. У Захаровых, выходит, вы безобразничали? – спросила она, укоризненно качая головой.

– Я всё исправил, помог, и к ней мы больше ни ногой, – заверил её мальчик.

– К ней ни ногой, а остальные, стало быть, как хотите? Не ожидала я такого от правнука Анны Егоровны, не ожидала. Ты прабабку свою помнишь?

Иван пожал плечами. Помнил он Анну смутно, в основном как тихую, очень старую, морщинистую старушку, от которой пахло сухим сеном и которая любила прижимать его к себе и гладить по голове.

– А ведь Анне Егоровне и твоей бабушке многие жизнями своими обязаны. Сколько детишек спасли они в старое время, скольких уберегли от жутких болезней, страшно представить. Мы ведь с ними на лесозаготовках робили в войну. Как-то зимой сорок второго года, помню, были тогда очень сильные морозы, до тридцати градусов. Все мы в ватных стёганых телогрейках и штанах, на ногах лапти, на голове старенькие шапки-ушанки, проваландались цельный день в лесу, а с утра назначили нас ответственными за вывоз леса в ближайшее село. Как щас помню, километров пять до него было. Дали двоих лошадей, двое саней – и вперёд. Сначала на погрузку. Я с Тамарой – жила тут неподалеку – на сани, Нюра с Анной, матерью своей. А участок с дровами был занесён толстым слоем снега. По пояс проваливались, а что делать – реву да гружу. Тамарка сразу заявила, что будет только за поводья держаться да лошадь за узду вести. Девчата, видя, что я одна не справляюсь, пособли. Прабабка-то твоя хроменькая была, помнишь? Ей по снегу вдвойне тяжёльче было, а ведь ни от одной работы не отказалась! Нагрузили, Тамарка взялась за вожжи и погнала лошадь обратно, к дороге. Метров двадцать-тридцать прошли, лошадь вдруг встала, ни тпру, ни ну. Тамарка изоралась вся, лошадь кнутом отходила, а сани-то, оказывается, зацепились за пенёк, что от срубленной молодой берёзки остался. Большие-то пни видны, а вот такие под снегом спрятались. Пришлось всё разгружать. Тамарка в сторонку отошла, я работаю, тут и девки подбежали – они недалеко от нас уехали – помогли. Разгрузили, сани вытащили, снова загрузили, дальше потихоньку в сторону дороги двигаться стали. А сани, как назло, снова встали. Опять разгрузили, освободили их, загрузили. Анна с Нюрой меня не оставляют, помогают. Наконец, до дороги добрались, а она стылая, сани на морозе скользят плохо, мы рядом идём, день, вроде, а уже усталые, не ели ведь ничего. А впереди овраг, склизкий, а нам через него проехать надо и на косогор подняться. Те двое-то поднялись и ждут нас наверху, а наша лошадь не может подняться – животинки-то, они тоже на износ работали, как и мы. Стоит, голову опустила, и слеза из глаза катится. Понимала, отработала она своё, всё, нет сил. Тамарка беснуется, вокруг лошадки скачет, прутом, что выломала в кусте, хлещет, а та стоит. И так мне помощницу нашу жалко стало, что развязала я верёвки, что бревна держали, схватила первое и наверх потащила. Сама еле иду, морозно, голодно, ноги стынут. Анна с Нюрой как увидали меня, вниз спустились и тоже за брёвна взялись, так весь кубометр дров и перетаскали и вновь уложили их на пустые сани, которые кверху всё же подтянула лошадь. Вот так-то, Ванечка, а не будь рядом тогда твоих бабушек, может, и я рядом с тобой сейчас не сидела бы. Вот такие они у тебя были, а ты позоришь да доброе имя их на ветер пускаешь. Ты, дружочек, не будь, как та Тамарка из моего рассказа – можешь помочь, помоги, добро ведь завсегда добром к людям возвращается.

– Так, может, и вам чем-то помочь? – спросил Иван.

– А ты помоги, помоги, милай, да вот хоть воды в баню натаскай да бочки огородные наполни – и то хорошо, а Оленька тебе в помощь.

Уставшие ждать и развалившиеся в тенёчке на траве дружки Ивана вскочили, когда скрипнули ворота Тарантихи и вышел он, держа в руках две спелые, жёлтые дыни. Нёс он их гордо, улыбаясь, как награду, заслуженную и заработанную своим трудом…

Глава 3.

Вернувшийся под утро с гулянки Иван не спал, крутился на ставшей горячей постели, всё думал об Оле и о том, каким чудесным был день, проведённый с ней. Чуть забрезжило, а он уже на ногах; торопливо одевшись, выскочил в палисадник, где у бабушки росло цветочное великолепие; неумело обрывая и вырывая растения с корнем, составил букетик и отнёс на крыльцо дома, где жила Оля. Его дело не осталось незамеченным: Нюра, как и её мать, когда-то мучавшаяся бессонницей, внука высмотрела и поджидала на скамейке возле дома.

– Что ж ты, как тать, цветы рвёшь, стебли обрываешь? Попросил бы мать, она б тебе собрала, лентой перевязала. Или ты думаешь, что мне жалко? – строго спросила она у вернувшегося внука. – И когда ты своей головой думать научишься? Всё делаешь спеша, не обдумав хорошенько! Вот садись-ка рядышком да послушай, что бабка твоя скажет:

– Всему живому на земле есть свой срок – человеку, животному, да вот хоть цветочек возьми, или нашего Ваську, ишь отъелся блохастый на хозяйских харчах, – она подхватила на руки своего кота, вздумавшего приласкаться в этот момент. – Все живут, кому сколько положено, потомство после себя оставляют или след какой. В этом предназначение всего живого. Возьмём, к примеру, цветок. Ты скажешь, что здесь особенного, вот у тебя в садчике сколько их! И будешь прав! И на лугах, и в лесах, и в степи тысячи растений, если все их пересчитать да каждого человека, живущего на земле разделить, так ему столько достанется, что в руках не унести. Вот, скажем, ромашка, – говоря, она вытащила цветочек, застрявший в петельке его ветровки. – Люди по ней гадают, узнают, любит или нет их человек, да разве ж растению это ведомо? А вот с прыщами твоими она запросто справится, словно и не было их никогда!

– Что же теперь и цветка не сорвать? – сердито спросил её Ваня.

– Отчего же не сорвать? Но делать это с умом, по надобности. Лист подорожника, например, можно к ране приложить, а не вырывать весь куст без нужды. Ты вот куст георгиновый вырвал, цветы обломал и бросил, не подумавши, а у него основа – клубень. Его осенью выкапывают и в подполе хранят. А сейчас он засохнет, и на следующий год таких цветов уже не будет. А так, получается, вроде как, ты доброе дело сделал, цветы подарил, а после себя в палисаднике хаос и разруху оставил.

– Надоело! Все меня учат, учат, словно я дитё малое! – недовольный Ваня соскочил со скамьи и сердито начал ходить возле бабки туда-сюда.

– Юным всякий бывал и в грехах живал, родненький. Думаешь, я всегда хорошей была? Куда там! И с матерью спорила, и дела разные творила! А как же? Человек на своих ошибках учится!

– Почему ты никогда не говорила мне, что в травах разбираешься? Тарантиха сказала, что ты многим жизнь спасла! – возмущённо спросил внук.

– Хвастлива собака была, да волки съели. Собой не хвастают, дают наперёд похвалить себя людям. Да и не делала я ничего особенного – чему мать в своё время научила, то и применяла. Вот она сильна была. Хочешь, расскажу о ней немного? Ты присядь, не мельтеши перед глазами, словно осенняя муха надоедливая, да послушай.

Тихим утром сидели на скамье возле дома бабушка и внук, склонив к друг другу головы, шептались о своём. Испокон веков так было, от матери и бабки, от отца и деда передавались из поколения в поколение простые истины и правила в виде наставлений и рассказов. Воспитывались в уважении, добре, милосердии дети, передавая истину своим уже отпрыскам. Ведь пока сильна эта традиция, сильна не только семья, но и государство.

Говорят, что вода камень точит, а нужные слова душу питают, взращивают и заставляют цвести, оставляя после себя сладкий плод. Так и Иван, сорванец и немножко хулиган, сам того не замечая, создавал с помощью хороших людей в себе твёрдый стержень, опору, которая поможет ему в дальнейшей жизни.

Ближе к августу ночи стали холоднее, звёзды ярче и ближе, любовь слаще. Марина, дочь Андрея и Тани, наконец-то дождалась приезда из военного госпиталя своего жениха Вити Захарова. Молодые люди запоговаривали о свадьбе, а Иван купался в первой любви, словно воробей в мартовский луже, только брызги летели. У влюбленных весь мир по-другому смотрится, хочется всех обнять и расцеловать, вот и запотимил Ванька свести вместе Нюру и Дмитрия Лексеича. А что? Живут в соседях, одиноки и тысячу лет знают друг друга. То, что упрямы, как мулы, ну так что ж, так даже интереснее. Молодость отчасти глупа и, как говорится людьми: «Благими намерениями выстелена дорога в ад», но подростки, подключив к делу Полину и Марину, приступили к выполнению своего плана. Поначалу они долго спорили между собой, и Марина, как самая старшая, сразу предупредила, что дело не выгорит, но её слова заговорщиков только раззадорили.

Однажды утром к Лексеичу прибежала запыхавшаяся Полинка:

– Дядя Дима, бежим скорее, бабушка в сарае упала, а мы с Ваней поднять её не можем!

Лексеич, бросив на плите закипающую ушицу и придерживая старенькие, ставшие большими брюки руками, забыв про ремень, поспешил к соседям. Ваня, в это же самое время заманил бабушку в сарай под надуманным предлогом, а когда все они оказались на месте, дети просто выскочили во двор, оставив взрослых наедине. Где-то умненькая Оля вычитала, что люди, долгое время находившиеся в закрытом помещении, начинали вдруг испытывать к друг другу симпатию и интерес. Именно на это подростки сделали ставку. Не учли, правда, они характер Нюры.

– Чегой-то? – удивился Алексеич, видя Нюру на ногах и в добром здравии. – А Полинка сказала, будто ты ногу сломала?

– Как видишь, жива-здорова! – отбрила его соседка, пытаясь открыть дверь. – Что стоишь, как вкопанный? Пособляй! Или ты тут до вечера куковать собрался? Ну, Ванька, дай только доберусь до тебя! Уж всыплю по первое число! Замыслили что-то пакостники! А ну открывай, – громыхнула она кулаком по двери. – Кому говорят! – крикнула Нюра в дверную щель, но ответом ей была тишина.

– Ты лучше сюда посмотри, тут же целая поляна накрыта, глянь! – восхитился старик, разглядывая угощения, оставленные детьми на перевёрнутой кверху дном, бочке. На стене он нашёл тонкую верёвку и подвязал штаны, чтобы не спадали.

– А тебе главное жратва, – заторощилась Нюра, бегло оглядывая импровизированный стол.

Ушлые детки принесли из её запасов всего понемногу и накрыли бочку вышитой наволочкой для красоты.

– Хватить егозить ногами, присядь лучше рядом да вот сюда, – Лексеич показал на табуретку, стоявшую возле бочки. – Ноги-то чай не казённые. Посидим, покумекаем, что тут да как.

– Вот ведь черти, – рассмеялась наконец Нюра, усаживаясь на табурет. – Они ведь нас свести задумали!

– А что здесь такого? – задумчиво ответил Лексеич, осторожно откусывая от куска хлеба с салом. – Ты одна, и я один. Вдвоём-то всяко-разно теплее спать!

– Иди ты, – замахнулась на него Нюра. – Чтобы я да с таким, как ты, сошлась, да ни в жисть!

На самом деле молодым только кажется, что в старости всё тихо да гладко и жизнь на болото похожа. Иногда под замёршей ряской такие страсти кипят, что диву даёшься! Это тело стареет, дряхлеет, а душа – она вечно молода.

– Ты ить, Лексеич, ходок, а я таких не люблю, – пояснила Нюра, осторожно беря в руки варёное яйцо. – И когда они их сварить успели? – бункнула она, очищая скорлупу. – Всё время ж на глазах были!

– Так отходил я своё, похоже, Нюрочка, пора и честь знать. Сколь можно? Если бы ты тогда, в юности, мне не отказала, может, я и гулять-то от жены не стал! Жили бы мы сейчас да и не тужили! Жаль, ребятня твоей наливочки не догадалась принести, уж очень она хороша!

– Ой-ой, посмотрите на него, какой жених выискался: всё бы да бы, да вот только бы мешает! – снова рассердилась Нюра. – Всё одно на уме: бабы да выпивка! – поднялась она с табурета и, подходя к двери, бросила: – Вставай, старый, чего расселся! Дел невпроворот, а он тут языком чешет! Открывай дверь! Мужик ты или не мужик?

– Нашлась мне тоже! Командир – красные сапожки! А мне и здесь хорошо, полежу, отдохну, еды опять же полно! – ответил ей старик, беря со стола недоеденное Нюрой яйцо.

– Тьфу! Глаза бы мои на тебя не смотрели! – сердитая Нюра снова села на табурет. – Ну рассказывай тогда, чем утром занимался? Спал небось допоздна?

– Отчего же? Раным-рано на рыбалку сходил, пару карасиков добыл, почистил и в ушицу отправил. Аккурат варил её, когда внучка твоя заполошная прибежала.

– И? – вдруг заинтересовалась Нюра.

– А что и? Прибежал, вот сижу тута, – ответил ей Лексеич, отправляя в рот перо зелёного лука, которое обмакнул в соль.

– А ушица? – коварно спросила его собеседница, с удовольствием наблюдая, как до него доходит её вопрос.

– Ёк макарёк, на плите осталась! – старик ударил ладонями по коленям, заматерился, вскочил. – Так это… Бежать надо! Сгорит кастрюля-то, а там и до пожара недалеко! – засуетился он.

– Вот! А я о чём тебе талдычу целый час уже! А ты всё заладил: «Отдохну, посижу», – передразнила она его. – Делай уже что-то!

К счастью для старика, ничего делать ему не пришлось – Марина, которая каждый день забегала в гости, услышав их голоса в сарае, открыла дверь. Сокрушаясь об ушице, Алексеич умчался спасать избу от пожара, а Нюра отправилась разыскивать детей…

После этого случая началась настоящая дружба между Иваном и Олей. Именно Оля, кстати, и сварила яйца для стариков. А дружба эта переросла чуть позже в нечто большее. Говорят, что первая любовь редко бывает удачной – всё же юность порою толкает на необдуманные поступки, но эту парочку словно кто-то охранял, присматривал, уводя от ссор и обидных слов. Иван каждое лето проводил в Ёлошном, а став постарше, и вовсе каждые выходные приезжал к бабушке, хотя правильнее было сказать – к Оле. К восемнадцати годам она не стала совершенной красавицей с точёными чертами лица и большими глазами, внешне – обычная девчонка, про таких ещё говорят: «пучок за пяточек в базарный день», – но рядом с нею он становился нежнее, добрее, смелее, и каждая минута, проведенная в разлуке, казалась им часом. Родители их дружбе не противились и отчасти были рады, ведь жёны в этих семействах были знакомы с детства. А вот Нюре девушка совершенно не нравилась, хотя внешне она этого не показывала: была при встречах мила и ласкова, но нет-нет да выговаривала дочери, что внук выбрал себе свиристелку.

– Ой, мама, перестаньте, теперь такое поколение выросло, сами всё решают и к родительскому мнению не прислушиваются. Да и мы такими же были, вспомни. Тебе и Таня у Андрея не нравилась, вроде как, а они уж сколько лет душа в душу живут, девчонок вон каких вырастили, сами уж дедом и бабушкой стали!

А свести вместе стариков всё-таки удалось, правда справились они сами, без посторонней помощи. Осенью Лексеич сильно расхворался, харчел так сильно, что в соседнем доме было слыхать. Вот Нюра не утерпела и отправилась его лечить. Женское сердце мягчеет, особенно если видит перед собой несчастного и больного человека. После выздоровления «дорогой Димочка» перебрался в дом Нюры, отрастил усы и брюшко и даже бросил пить, хотя это, конечно, не точно, ведь, как говорится в народе, «не пойман, не вор».

Глава 4.

После окончания школы молодые люди поступили в местную сельскохозяйственную академию в селе Лесниково, что находилось недалеко от Кургана. Совсем рядом, в посёлке Увале, находилось военное авиационно-техническое училище. В училище велась подготовка по специальности «военно-политическая авиационная» с присвоением квалификации «офицер с высшим военно-политическим образованием – преподаватель истории и обществоведения». Срок обучения составлял четыре года, и выпускникам после его окончания присваивалось воинское звание лейтенант. Поэтому в городе или городском транспорте нередко можно было встретить курсанта в увольнительной.

Иван, поступив на инженерный факультет, жил дома с родителями и на занятия приезжал на городском автобусе, а Оля поселилась в комнате общежития экономического факультета с такими же, как она, деревенскими девчонками.

Широко и вольготно раскинулась в Лесниково сельскохозяйственная академия, имея в своём арсенале просторные учебные корпуса, лаборатории, опытные поля, дворец культуры, столовую и, конечно же, общежития. В отличии от городских общаг, где пропускная система хромала, здесь существовал строгий порядок: запись в журнал, вход по пропускам. В целом же здание общежития было типичным: обычная пятиэтажка с длинными коридорами и небольшими комнатами, в которые заселяли по четыре человека. Имелись комнаты и для двух человек, но попасть в них было сложно, только по большой дружбе с комендантом.

В комнате Оли жили девчонки из разных районов области, а одна приехала с севера. Алла отличалась от других дорогой одеждой и наличием денег, которые неустанно высылали ей родители. Первоначально, заехав в общежитие, все они сбросились на разные мелочи, новые обои, шторы, посуду, но северянка участия в складчине не приняла, утверждая, что комфорт для них должно создать само учебное заведение. Почему-то она сразу невзлюбила Олю, считая соседку занудой и зубрилкой, и постоянно высмеивала её стремление учиться. А после того, как увидела Ивана, и вовсе обозлилась. Ей казалось, что серая, невзрачная зубрилка не может иметь такого красивого и перспективного парня, учащегося на престижном факультете. Как и всякая уверенная в себе женщина, она попробовала использовать свою красоту и деньги для его привлечения и после первой и последней неудачной попытки затаилась, ожидая благоприятного времени, когда сможет её повторить.

Так как комнаты, в которых раньше находились кухни, отдали семейным парам под жильё, студенты питались либо в столовой, либо готовили прямо в комнате, выделив уголок под кухоньку. Оля, наученная готовить своей мамой, частенько баловала соседок разными блюдами, хотя без особого разносола: готовили из того, что привозили из дома, и это были вовсе не изыски, а простые овощи, мясо. Имеющая деньги Алла питалась исключительно в столовой и покупала для себя продукты отдельно, нередко мучаясь от болей в желудке и несварением, но пробовать еду соседки по комнате отказывалась. Зато, как только аппетитные запахи от приготовленных Олей блюд начинали просачиваться в коридор, голодные парни набивались в комнату, как рыба в бочки. Нередко они приносили девчонкам продукты и просили им приготовить. Поэтому очень быстро все девчонки обросли кавалерами, и лишь одна Алла всё выбирала да выбирала и морщила свой хорошенький носик при виде местных кавалеров. Так и жили, учась, играя в КВН и посещая кружки в местном дворце культуры. Группа Оли была большой, тридцать человек, все быстро между собой передружились и частенько устраивали мини походы к Тоболу, в красивейшие места. И всё было хорошо, на первый взгляд, но беспокоил девушку Иван, нырнувший в студенческую жизнь, словно в тёмный и опасный омут. И хотя он жил в родительском доме, успевал и на дискотеках отплясывать, и по балконам, минуя вахтера, пробираться в общежитие к Оле. Одним словом, гарствовал. Оле не нравился его несерьёзный подход к учёбе, но Ваня отмахивался от её доводов, смеясь над страхами любимой. Правда, первая же сессия всё расставила по местам, и пришлось Ваньке покрутиться, чтобы избавиться от «хвостов» – результата его безответственности.

Оля сдала все предметы на отлично и уехала домой, в Ёлошное, а Иван остался досдавать экзамены. Аллу он встретил случайно, забежав в столовую перекусить. Девушка больше занималась поиском женихов, чем учёбой, поэтому завалила парочку экзаменов и грустно водила вилкой по тарелке, пытаясь поймать одинокую макаронину. Только что вредный старикашка-преподаватель пошёл красными пятнами, услышав её ответ на экзамене, и с позором погнал прочь. Увидев Ивана, она обрадовалась и тут же подсела за его столик. Беседа не заладилась, парень злился на себя за то, что опять не сдал экзамен, а это значит, что поездка в Ёлошное откладывается. Алла напрасно томно закатывала глаза, надувала губы и хлопала ресницами, пытаясь привлечь его внимание. Парень не обращал на её ужимки никакого внимания и сосредоточено жевал котлету. Но Алла была бы не Алла, если б не добилась своего.

– Ванечка, а ты мне не поможешь? Там, у нас в комнате, кровать твоей Оли сломалась, я села на неё и, представляешь, провалилась. Она вернётся, а спать не сможет, но ты же не оставишь любимую девушку без помощи? Там дел на пять минут! Она с таким трудом выпросила у комендантши для нас новые кровати и очень огорчится, если узнает, что они такие некачественные, – тараторила она, не давая возможности парню подумать и задать разумные вопросы. Например, почему бы не попросить отремонтировать кровать, раз она уж так печется об удобстве соседки, парней с этажа. Но Иван, занятый своими мыслями, особо не слушал, уловив из речи девушки только, что сломана кровать его Оли.

Через полчаса они были уже в комнате, где он приступил к ремонту, а Алла куда-то быстро испарилась. Девчонки все разъехались, и в комнате она осталась совершенно одна, что, собственно, было ей сейчас на руку. Быстро обкупнувшись в душе на первом этаже, который на удивление был свободным, она, натянув на мокрое и голое тело халатик, поспешила к Ивану. Тот, подняв матрас на кровати, разбирался с выпавшими креплениями и думал о том, как признаться родителем, что первую сессию он по сути завалил. В комнате было жарко, душно, у него вдруг разболелась голова, поэтому на вернувшуюся Аллу он глянул мельком, продолжая вкручивать крепления на место. Девушка же, скинув халатик, подошла к нему со спины и обняла, прижавшись к Ивану.

– Я думаю, мы найдём занятие получше, мой сладкий, – промурлыкала она и рассмеялась русалочьим, завлекательным смехом, когда он, обернулся. – Ну как я тебе? – лукаво спросила она, кружась перед ним и оглаживая своё тело. – Конфетка просто, да?

Иван сглотнул слюну, заполнившую рот, в виски словно вонзилась раскалённая стрела, и он вдруг увидел перед собой Аллу, но не эту, голую, а толстую, старую, с обвисшими щеками и огромным пузом, торгующей на рынке мясом. От былой красоты её не осталось ни следа, сожжённые перекисью редкие волосы торчали из- под дурацкого платка, грязной рукою с обкусанными ногтями она плюхала на весы куски мяса и кричала хриплым голосом:

– Налетай, разбирай! Подешевело!

Картинка была столь явственной, что Иван почувствовал и запах мяса, и тошнотворный дух её потного тела. Хлюпнув носом, он потерял сознание и рухнул на собранную им кровать. Очнулся от холодной воды, льющейся на лицо. На него с тревогой смотрела испуганная Алла:

– Уф, – облегченно сказала она. – А я уже собиралась вызывать скорую. Что это было?

– Где? – Иван попытался сесть, голова сильно болела и кружилась.

– Ты грохнулся в обморок. Испугался голого тела? – съехидничала она, быстро натягивая на себя джинсы, чтобы больше не провоцировать гостя. – Слабенький ты какой-то. Сиську увидел и сознание потерял. Шёл бы ты отсюда – случись что, мне отвечать придётся! Нет уж, пусть с тобой твоя Олечка нянькается. Вы, похоже, с ней одного поля ягода!

Пошатываясь и хватаясь руками за стены, Иван покинул комнату, прошёл длинным коридором, спустился по лестнице и, выйдя на крыльцо, вдохнул полной грудью морозный воздух. Стало немного легче, но боль всё ещё сидела в его голове и сжимала виски огненным обручем. Загребая снег ногами, он побрёл к автобусной остановке, чтобы поехать домой…

Мать была дома. Возилась на кухне, откуда доносились звуки льющейся воды и звяканье ложечки в кружке. Внезапно все эти звуки стали для Ивана чёткими, и, не видя мать, он каким-то шестым чувством угадал, что сейчас она варит куриный суп, одновременно попивая чай из своей любимой, с розочками, чашки. Курица, привезённая из Ёлошного – тощая и жилистая и совсем не даёт бульона, и мама думает о том, как бы приготовить суп понаваристее.

– Да что со мной! – он упал на пуфик, стоящий в маленькой прихожей, и, обхватив голову руками, застонал.