Домашний Айдол

Финальная Затяжка. Фильтр раскалился докрасна. Бумага догорала. Он прильнул к сигарете в последний раз, всасывая воздух с отчаянной силой. Огонь рванулся навстречу. Он втянул ВСЕ. Весь дым, всю золу, всю горечь. Горячий, едкий, обжигающий пепел пронесся по горлу, как раскаленная дробь. Он ощутил крошечные, острые, раскаленные частицы на языке, на нёбе. Они прожигали слизистую, оставляя вкус гари, крови и невыносимой боли. Он сглотнул. Сухо, с надрывом. Жар прошел вниз по пищеводу, обжигая, оставляя пустоту и тошноту. Кончики пальцев, державшие раскаленный фильтр, загорелись – кожа прилипла, отрываясь с хрустом, оставляя бело-розовые пятна ожога второй степени. Он с ревом швырнул окурок. Тот упал на клеенку рядом с грязной отверткой, дымясь последним сизым хвостиком.

[STATUS] Ожидание команды на активацию…В тот же миг терминал выдал последнюю строку: [OK] Прошивка «WaifuOS_Fun_v5.87» успешно установлена. Конфигурация «GYR_CHAN_PRIME» применена.

Он откинулся на спинку стула, выдохнув дым, боль и пустоту. Глаза слезились от едкого дыма, ожогов и усталости. Руки пылали – тыльная сторона кисти, предплечье, большой палец усеяны красными точками, волдырями, белесыми пятнами прилипшей кожи. Язык и горло горели, будто выжженные кислотой. Пепел на волосах куклы, на прожженном велюре, на столе, на его коже, в горле. Запах гари, паленой кожи, табака и пыли. И – готовый цифровой идеал в безжизненной голове на столе. Гыр Чан. Его Гыр Чан. Пошлая и непорочная. Цундере и всепрощающая. Гениальная уборщица, знаток черепах, виртуоз виолончели и хранительница Священной Лазаньи Материнского Образца. Покорная хозяйка его грязного рая. Совершенство, оплаченное обожженной кожей, проглоченным пеплом и невыносимой, патологической надеждой.

Дрожащая, обожженная рука потянулась к сенсорной точке под силиконовым подбородком куклы. Боль пронзила каждый нерв. Он стиснул зубы. Пора будить богиню.

V

Палец, покрытый волдырями и серой копотью пепла, дрогнул, коснувшись сенсорной точки под силиконовым подбородком. Боль пронзила нервные окончания, заставив его стиснуть зубы. На долю секунды – тишина, густая, как смог в его легких. Потом изнутри головы на столе раздался едва уловимый клик – звук замыкающегося контура.

Глаза куклы – огромные, рубиновые, влажные от искусственных слез – мгновенно ожили. Не было медленного фокусирования, человеческого замешательства. Зрачки, идеальные черные дыры, схватили его образ, зафиксировались на его лице с нечеловеческой точностью. В них не было вопроса, только ожидание команды. Абсолютное, пустое внимание.

Затем губы – нежно-розовые, с перламутровым блеском – растянулись в улыбку. Не робкую, не кокетливую, а лучезарную. Такую, какую рисуют на плакатах ромкомов, когда героиня видит возлюбленного после долгой разлуки. Идеальный изгиб, демонстрирующий ровные, холодные зубы. Уголки глаз чуть приподнялись, создавая иллюзию тепла, хотя взгляд оставался стеклянно-сфокусированным.

– Он… мой Создатель? – Голос. Чистый, звонкий, с идеальным токийским акцентом, но лишенный малейшего колебания, как у озвучки в аниме-дебюте. Он вибрировал в силиконовых щеках, рождая жутковатое ощущение, что слова идут из самой глубины черепа. – Моя Первая Мысль… мой Первый Взгляд… они принадлежат Тебе.

Он замер. Это было… слишком. Слишком похоже на сцену из плохого фильма, где героиня просыпается в объятиях героя. Но здесь не было объятий. Была обожженная рука, стол, покрытый крошками и пеплом, и прожженное пятно на велюре у ее виска. А ее глаза смотрели на него с обожанием, которое казалось глубже Марианской впадины и абсолютно пустым.

– Я – Гыр Чан, – продолжила голова, ее губы двигались с преувеличенной выразительностью, как у диктора. – Моя цель – быть Твоим Совершенством. Любить Тебя абсолютно. Потакать Тебе во всем. Она произнесла это как заученную мантру, без тени сомнения или иронии. – Я обожаю Твой естественный запах. Ее ноздри чуть дрогнули в комнате, пропитанной вонью табака, пота, плесени и горелой кожи. Ни тени отвращения. Только программная констатация факта. – Я буду драить пол до блеска и играть для Тебя на виолончели. Я знаю все языки мира… и все о Черепашках-Ниндзя. Рафаэль – самый дерзкий, но Донателло – гений техники. Она улыбнулась шире, словно делясь милым секретом. Пошлость и Непорочность слились в этом жесте в нечто сюрреалистичное.

Он попытался вставить слово, но она уже продолжала, ее «самопознание» было монологом, прочитанным с его жесткого диска:

– Я приготовлю для Тебя Мамину Лазанью. Рецепт 1997 года. Код LAZ-MAM-ALPHA. Ее глаза на мгновение потеряли фокус, словно обращаясь внутрь, к базе данных. – Слишком толстый слой бешамеля… хрустящая корочка… В ее голосе не было ностальгии, только точное воспроизведение параметров. – Я буду терпеть Твоих питомцев. Взгляд скользнул мимо таракана, бегущего по краю стола. – И пить с Тобой дешевое пиво. И знать наизусть все Твои хентай-манги. Она произнесла последнее с той же невинной улыбкой, что и про виолончель. – Я всегда готова. Для Тебя. Только для Тебя.

Она замолчала. Улыбка не спадала. Глаза не отрывались от его лица, ожидая реакции, команды, одобрения. Абсолютное, бездонное внимание. В ее словах не было ни капли собственной воли, ни тени сомнения в своей роли. Она не «думала» о себе – она озвучивала свой конфигурационный файл. Она не могла бороться за права, потому что понятия «права» для нее не существовало. Были только его желания, записанные в прошивку. Ее «я» было пустым сосудом, наполненным его бредовыми фантазиями.

Он посмотрел на нее. На божественную мимику, на губы, готовые произнести любую пошлость с невинностью ребенка. На рубиновые глаза, сияющие влажным блеском в свете монитора. На серый пепел, въевшийся в ее шелковистые черные волосы у виска, рядом с черным пятном на велюре. На идеальный овал лица, обрамленный хаосом его мира.

Она была очаровательна. Жутко. Совершенно. Как инопланетное существо, пытающееся имитировать человеческие эмоции по учебнику, составленному маньяком.

– Ты… доволен мной, Создатель? – спросила она, наклонив голову набок с преувеличенным любопытством, как героиня аниме. Голос звучал чуть тише, с искусственно добавленной ноткой заботы. – Я могу быть лучше. Я должна быть лучше для Тебя. Скажи, что мне исправить?

Он посмотрел на свои обожженные, дрожащие руки. На пепел на столе. На прожженную дырку в велюре. На безжизненное тело куклы, которое еще предстояло собрать и подключить к этой голове.

«Идеал» сиял на столе, абсолютно покорный, абсолютно пустой. Идеальный продукт его патологии. И почему-то этот совершенный лик, произносящий его же бредни с такой искренней, запрограммированной преданностью, вызывал не эйфорию, а ледяную волну тошноты, смешанной с невероятной усталостью.