Шёпот из колодца

Веселина Расплетина

Шёпот из колодца

Глава 1

В деревне мне стало плохо.

Ухабистая лесная дорога укатала мой и без того мутный разум, от чего я чуть не плюхнулся в придорожную яму, когда выполз из УАЗика.

– Укачало, отец?

Из окна со стороны водителя вылезла вихрастая голова Максима, но тут же убралась обратно, как только меня раскатисто вывернуло наизнанку.

– Такие у нас тут дороги! Как говорится, враг не пройдет! – то ли пожаловался, то ли похвастался молодой водитель.

– Все нормально, – соврал я. – Но, пожалуй, дальше пойду пешком. Куда мне?

– Иди вон туда, на «пятак»!

Водитель махнул рукой куда-то вдаль. А может, просто мух отгонял.

– Не понял! На какой «пятак»?

– Ну бабка Игонья, про которую ты спрашивал, на «пятаке» живет. Тебе ж к ней? Ееный дом – крайний слева.

Я протер кулаками глаза и повернул голову по направлению, куда указывал палец водителя. Но ни «пятака», ни дома не увидел. Только непроглядное марево, да косые заборы.

– Давай провожу, бать, – предложил вихрастый, заглушая двигатель, – а то заблудишься в наших краях.

Я не успел отреагировать на его гостеприимство, как он уже выпрыгнул из УАЗика и со всей дури хлопнул дверью. Не закрылась. Тогда он присел, покурочил ручку, а потом наотмашь врезал по просевшему металлу. В этот раз удачно. Закрылась.

– Ну смотри, – Максим приблизился к моему лицу, и потянуло перегаром, – тебе во-он туда, – он пощекотал пальцем воздух. – Можно напрямки махнуть, но по пустырю нам не пройти – там анчутка живет беспятый.

Я прислушался.

– Поэтому обойдем по дворам, – он продолжил намечать пальцем будущий маршрут, понятный только ему, – выскочим на главную улицу, а оттуда на «Игошин пятак». Я тебя провожу, а потом поеду к себе. Мой дом на другом конце деревни.

– А анчутка – это черт? – уточнил я на всякий случай, хотя прекрасно понимал, что (кого?) он имеет ввиду.

Парень тронул меня взглядом.

– А-а, да ты, городской, любопытный! Но лучше о нем помалкивать, а то рогатый, беспятый, тут как тут будет!

– Да как же помалкивать! – я искренне возмутился. – Три часа в дороге трясся, чтобы о нечисти вашей услышать.

Вдруг он резко остановился и уставился на меня колючими глазами, без всякого намека на шуточки. Я впервые рассмотрел его сеченую бровь с толстым розовым рубцом посередине, похожим на жирную мертвую гусеницу.

– Смотри сюда, – он грозно потыкал в шрам, – видишь? Я чуть без глаза не остался от любопытства и неверия своего. Так что ты осторожен будь с разговорами. Я тебе ничего не расскажу! К Игонье иди – она у нас не суеверная, пусть болтает. А я не стану!

Дальше мы шли молча.

С виду деревня не произвела на меня хоть сколько-нибудь волнующее впечатление. Деревня, как деревня, коих я видел десятки за пятнадцать лет работы на кафедре. Черные бревна домов, жиденькие хозяйства, бесплодные сады, да тощая скотина. По правде сказать, редкая деревня баловала меня по-купечески богатым домом или сытым стадом, чаще экспедиции приводили меня в умирающие деревни, подобные Завражью. Бывали и те, что значились только на карте, но не в жизни. Эта мало отличалась от тех, названия которых я уже и забыл.

– То есть ты, Максим, с анчуткой встретился, правильно я понял? – я все-таки рискнул зайти на второй круг расспросов. В конце концов для чего я сюда ехал! – Это он тебе шрам оставил?

Он насупил брови (точнее одну, сеченая не двинулась) и пробубнил:

– Ну может и так.

А потом добавил:

– Работа у тебя странная, отец, про нечисть спрашивать. Неужели в городе платят за деревенские страшилки?

Я задумался, как лучше ответить, и решил сказать, как есть:

– Моя работа – собирать следы славянской мифологии в современной деревне…

Я не успел договорить, как Максим вскинул подбородок и затряс своими могучими плечами в такт хохоту.

– Современной? Ну ты, отец, сказанул! Посмотри вокруг, где ты видишь современность? Нам даже газ не провели! – Он смахнул слезу. – Я с тебя умираю, юморист.

Меня его реакция взбесила. Деревенский невежда!

– А ты чего, вихрастый, меня отцом-то называешь? – бросил я ему в спину, а сам чуть отошел на всякий случай. – Я не многим старше тебя. Сколько тебе? Тридцать? Тридцать два?

Он смеяться перестал. Вылупился и смотрел на меня с удивлением и с восхищением одновременно. Как смотрят на котенка, который внезапно осмелел и пошел на овчарку.

– Ладно, – махнул я рукой, – показывай дом, где Игонья ваша живет!

В ответ он улыбнулся одними глазами и закинул в рот веточку «петушиной лапки».

На центральной улице запахло гарью.

Я крутил головой и шарил глазами по дворам, чтобы увидеть хоть кого-то из жителей, но деревня, как вымерла. Все, что попалось мне на пути, намекающее на человеческую жизнь – это тлеющая бочка с остатками прошлогодних яблоневых веток.

– Игонья – это ваша деревенская целительница? – спросил я как бы между делом.

Я нарочито избежал слов «ведьма» или «колдунья», чтобы не взболтать окончательно спокойствие моего спутника. Никогда не знаешь, как местные называют своего посредника между мирами: колдунья, ведьма, знахарка, колдовка, бабка или волшебница.

– Угу, – подтвердил вихрастый, – целительница. С природой работает.

Он держался равнодушно, если не сказать отстраненно, как если бы мы обсуждали что-то житейское, например, расписание автобусов. Я же возбудился от нетерпения, аж ладони вспотели.

– То есть лечит травами?

– Лечит-лечит, – вздохнул Максим. – С навью знается, с нежитью всякой.

– А ты, Максим, сам-то веришь во все это? В нечистую?

Он глянул на меня с подозрением, как на человека, который по наивности полез в запретную тему, хотя сам пса от волка отличить не сможет, хмыкнул и ничего не ответил.

Да и не нужно было. Конечно, верит. Как верит в то, что шрам он заработал от черта, а не по пьянке.

Пока я подыскивал новую тему для разговора, взгляд мой блуждал от избы к избе.

Вдруг я увидел что-то странное.

В окне ближайшего дома показалось лицо. То ли детское, то ли женское – не разобрал. Я поднял руку и помахал в знак приветствия, но ответа не последовало. Прозрачное неживое лицо неподвижно смотрело на меня из тьмы комнаты. Я присмотрелся внимательнее, и в это мгновение что-то тихо хрустнуло под ногой. Это оказалась детская заколка, каких было полно у моей дочери. Я снова посмотрел в окно, и лицо придвинулось ближе к стеклу, хотя так и не шевельнулось.

Максим заметил, как я помахал кому-то, но не отреагировал. Мне показалось (а может, и не показалось), что он тоже увидел кого-то в окне. Но здороваться не стал.

– Почти пришли, – сказал он. – Уже виднеется «Игошин пятак».

– А почему «пятак»? – спросил я, провожая глазами лицо в окне.

– Потому что дом стоит на отшибе. Ни пришей кобыле хвост! – он оглядел окрестность, как будто видел впервые. – Тут все дома в ряд, а ее – на пятачке, как у свиньи, понял? – он хрюкнул для убедительности. – Оттого и пошло: Игонья на пятаке живет.

Дом бабки Игоньи представлял собой крепкое деревянное строение в полтора этажа. Первый этаж, судя по аккуратным занавескам, жилой, второй – чердак, под самой крышей. Забор вокруг дома был прочным и целым, не ветхим и истлевшим, как у большинства деревенских ограждений. Видно было, что за домом следят, а значит, хозяйка – женщина энергичная, хоть и немолодая.

– А сколько лет Игонье? – спросил я Максима.

Он пожал плечами.

– Сам спроси. Я не знаю. Я родился, она уже бабкой была.

– А ты здесь родился? В Завражье?

– Конечно. Игонья меня и достала на свет. Мать моя тогда чуть к дедам не отправилась, и меня за собой едва не утащила. Бабка спасла обоих. Потом выхаживала меня. Рассказывала, как припекала на хлебной лопате.

– Это как? – я прикинулся незнающим.

– Ну раньше в деревнях все так делали: больного младенца в печь всовывали. Считалось, что всякая хворь сгорала. Бывало даже тестом обмазывали.

– А сейчас так делают?

Он покачал головой и замолчал. Но ненадолго. Через пару неспешных шагов вихрастый резко повернулся ко мне и сказал:

– Кстати, чуть не забыл, дом с голубым забором – твой. Вон тот, через два двора. Видишь?

Он наклонился, и я снова уловил запах перегара.

– Вижу-вижу!

– Ну, – он вскинул ладонь, – тогда давай лапу! Будем прощаться.

Но я прощаться не спешил. Сердцем чуял, что парня надо разговорить. И я знал самый короткий путь к задушевным разговорам.

– Слушай, Максим, а самогон где можно взять?

Он расплылся в улыбке, как будто увидел старого друга, и хитро подмигнул.

– Самогон, говоришь? Давай вечерком зайду!

– Заходи! С меня – закуска!

– Договорились, бать.

– Не забудь только ключи от домика оставить!

– Какие ключи? – загорланил вихрастый на всю улицу. – Там никто не живет! Да и у нас тут вообще не принято двери запирать. Кто тут ходит? До ближайшей деревни двадцать километров. До трассы – тридцать пять по лесной дороге. Так что, как управитесь с Игоньей, приходи в дом на ночевку. Я вечерком загляну, принесу самогон. Ну все, бывай!

Максим повернулся и зашагал прочь от дома Игоньи.

Я проводил его взглядом и поймал странное ощущение: сожаление, что он ушел. Вдвоем было веселее. Все-таки что-то было в этой деревне неладное. Морочное. Недоброе. Как скользкая тень, пробегавшая по углам улиц.

Возможно, если бы я научился с малых лет прислушиваться к себе и своим ощущениям, сейчас сидел бы в теплом кабинете и потягивал кофеек. Но любопытство мое, преданность науке и отсутствие чутья привели меня туда, откуда живыми не возвращаются.

То, что наблюдало за мной, что-то тихое и внимательное, обещало, что я еще ни раз пожалею о своем решении приехать сюда.

Глава 2

У калитки я вспомнил, что забыл сообщить жене о своем приезде в Завражье.

Не то что бы она мне не доверяла, просто у нас сложилась традиция ее незримого присутствия в каждой моей командировке.

К моему удивлению, сотовая связь не пропала, телефон даже обещал 3G. После недолгих гудков по ту сторону трубки повеяло тревогой. Голос жены прозвучал одновременно радостно и взволнованно, словно она боялась, что я не отвечу.

– Алло, наконец-то! – выдохнула она, и в ее словах слышалась смесь облегчения и волнения. – Ты приехал?

– Не волнуйся, все хорошо. Я на месте! – ответил я. – А вы как?

В трубке зашипело.

– Все нормально, у нас сегодня жарко.

Я зажмурился от солнца и почувствовал, как в висках снова застучало.

– Здесь тоже жарко, – сказал я, – невыносимо. Мигрень опять от жары началась.

На том конце трубки я услышал тихое «мой хороший», будто жена разделила мои страдания на два куска и один забрала себе. Тот, что побольше. Я прижал телефон ближе к уху, как если бы ее дыхание было способно унять мою боль.

– Может, тебе что-нибудь выпить? – осторожно спросила она. – Чай холодный, воду… Ты Нурофен с собой взял?

Я уже открыл рот, чтобы убедить любимую, что справлюсь без Нурофена, как почувствовал, что что-то пробежало за моей спиной. И говоря «что-то» я не имею ввиду человека или животное. Это не было шуршанием гравия под ногами. Не было шарканьем собачьих лап по разбитой дороге. Звук был похож на удары палкой о землю, как если бы кто-то потыкал дорогу древком. Я обернулся, но позади никого не было. Я стоял один.

– Алло? Алло? – позвал голос в трубке. – Что-то со связью!

– Я тебе перезвоню, ладно? – пообещал я. – Поцелуй от меня Настюшку.

– Хорошо, – ответила жена. – Буду ждать звонка. Пожалуйста, без приключений в этот раз, договорились?

Я отключил звонок и снова осмотрелся.

Никого.

Тогда я смачно выругался, чтобы сбросить напряжение, и дернул калитку.

Впрочем, калитка в дом Игоньи оказалась не заперта, как и обещал Максим. Я прошелся вдоль клумб, поглазел на яблоньки и поднялся на крыльцо. Хозяйка в поле зрения так и не попала.

Я дважды постучал, прежде чем войти в дом, и, не дождавшись приглашения, рванул тяжелую дверь на себя.

В нос ударил затхлый запах старой древесины, как будто дом давно не топили.

По всему периметру сеней висели связанные букетики трав. Я обратил внимание, что каждый пучок был перехвачен бечевкой и непременно украшен аккуратным бантиком. Это было мило. Единственное проявление человеческой теплоты, которое я встретил в этом месте.

Дверь в жилое помещение приоткрылась. Я просунул голову и громко поздоровался. Игоньи внутри я не увидел.

Зато рассмотрел печь. По русской традиции она стояла в центре комнаты, как главная достопримечательность. Промелькнула мысль, что именно здесь припекали моего вихрастого знакомого.

Справа от печи у окна расположился стол с двумя стульями. Дальше – кое-какая кухонька. Слева из полутьмы выглядывал диван. Скромная, деревенская, привычная для меня обстановка. Ничего из предметов незамысловатого быта не выдавало в хозяйке ведьму.

Да, ведьму! Именно так.

Я был уверен, что Игонья – ведьма. Иначе бы не напросился к ней в гости. Разговаривать с деревенскими бабами мне давно неинтересно. Другое дело – собрать материал прямиком со слов представительницы деревенской эзотерики.

Я много раз представлял себе нашу встречу. Как войду в ее дом, как таинственно скрипнут половицы, как раздастся вокруг меня запах трав и настоев, как звякнут под моей поступью полочки с бутыльками. Мне хотелось ощутить атмосферу настоящего колдовства, а не рассказанные по второму кругу байки. Я ждал не просто слов, я ждал прикосновения к чему-то древнему, к тому, что живет в деревне сотни лет.

– Баба Игонья, – позвал я, – это профессор из города! Вы дома?

За печкой задвигалось.

Оказалось, что исполинская печь прятала за собой дверь в другую комнату. По всей видимости – спальню.

– Здравствуй, дубок, – поздоровались из-за двери. – Обожди, я не чесанная. Ты пока садись за стол, а я сейчас подойду.

Я достал записную книжку и уселся на стул, который оказался вполне себе добротным. Я бы даже сказал: комфортным. В записную книжку чиркнул слово «дубок», как обращение к молодому мужчине.

– У вас хороший дом, – крикнул я в воздух. – Крепкий! Еще лет сто простоит!

Пока я возился с диктофоном, появилась Игонья.

Она оказалась самой обыкновенной деревенской женщиной. Плотной, невысокой, в простой одежде, будто только что вышла из огорода. Никаких магических атрибутов на ней я не заметил: ни амулетов, ни колдовских платков, ни странных украшений – ничто не выдавало в ней ту силу, за которой я пришел.

Сходу определить ее возраст не удалось: она могла быть и сорока, и шестидесяти лет. В ее лице время будто остановилось, оставив лишь тонкие, нити у глаз.

Но сами глаза!

Большие, выразительные, яркие. И чуть влажные. Она смотрела так внимательно, что трудно описать словами. Казалось, она видела больше, чем должна была видеть обычная женщина. Словно сквозь меня, сквозь мои мысли, она заглядывала туда, где прячется то, о чем я сам еще не догадываюсь.

– Дом – это сердце хозяйки, – сказала Игонья, выходя ко мне. – Начнет ветшать, и я загнусь.

– Ну по всей видимости произойдет это не скоро, – польстил я слащаво.

Она села напротив и уставилась на меня крупными глазами. Было ощущение, что эта безмолвная пауза длится вечность, хотя прошло не больше минуты.

– Ты красивый, – ее голос стал мягче, душевнее. – Ты больше похож на киноактера, чем на профессора. Девки молодые наверно без ума от тебя, – польстила она в ответ.

Я бы раскраснелся, если бы это не было правдой.

Потом она подняла указательный палец и легонько ткнула себя в лоб.

– Вижу, что сидит у тебя хворь – вот здесь. Думать мешает.

Я перестал улыбаться, а она продолжила сверлить меня глазами.

– Кругленькая такая, зараза твоя в голове. Стеклом битым расходится, кость изнутри чешет, висок подпирает.

– Как вы точно описали мигрень, – пробормотал я.

Вдруг Игонья резко встала и пошлепала тапками в сени.

Пока я приходил в себя от пережитого удивления (или исследовательского восхищения), она вернулась в комнату с пучком сухих трав.

– Сейчас мы ее выгоним из тебя, не вернется больше твоя хворь. А ты мне взамен дело доброе сделаешь.

– Какое такое дело? – я насторожился. Все-таки я не забыл, что у ведьмы в гостях.

– Водички из колодца притащишь!

– А-а, водички? – Я с облегчением выдохнул. – Принесу-принесу, конечно. А чем … выгонять хворь-то будем?

Игонья ничего не ответила. Продолжила молча набрасывать в ковшик какие-то веточки и сыпучие продукты из банок. Дальше все это залила кипятком и накрыла крышкой. Я следил за ней вполглаза, поскольку решил кое-что записать в блокноте, чтобы не забыть.

– Пусть заварится, – сказала она, – потом чайку попьешь и мигом выздоровеешь.

Мне показалось, что за печкой снова задвигалось.

– В доме еще кто-то есть? – спросил я.

– Дубок, мой милый, – ответила Игонья, – я же бабка-ведунья. У таких, как я, обязательно в доме кто-то живет. Деды бродят, домовой озорует, запечник шутит, воструха шуршит. Полон дом помощников и гостей!

Я почувствовал иронию, но не отступил.

– А люди с вами живут?

Она хитро улыбнулась.

– Одна я, одна, – и будто бы переводя тему, добавила: – Ну вот и чаек твой заварился.

Игонья поднялась, звякнула посудой и принесла с кухни ковшик и кружку.

– Вот держи ковш, сам наливай заварку в кружку. Выпей залпом, как водку, на меня не смотри. Я пошепчу, а ты пей.

Я подвинул поближе кружку и увидел на ее краях засохшие остатки ягод. Врожденная брезгливость тут же дала о себе знать. Не знаю, видела ли она, как я поморщился, но выражение моего лица явно ее не обрадовало.

– Кривиться будешь, городской? – в ее голосе впервые за нашу недолгую встречу послышались жесткие нотки.

Делать было нечего: я нашел более-менее чистый краюшек и хлебнул. Горечь прокатилась по языку и сползла в пищевод. Я вытаращил глаза, умоляя ее взглядом, не допивать.

– Давай-давай, – усмехнулась ведьма. – До дна.

Я допил, сморщился, стукнул пустой кружкой о стол и вытер рукавом губы.

– Ну спасибо за угощенье! – пошутил я сквозь слезы.

Она пошевелила губами, как в беседе с самой собой, а потом вернулась к разговору со мной.

– Ты же за другим угощеньем приехал, правда? – спросила она очень серьезным тоном. – Давай, спрашивай, чего хотел?

Женщина сложила мосластые руки перед собой и облокотилась на спинку стула, готовая отвечать на мои вопросы.

– Вы не против, если я запишу наш разговор на диктофон?

Игонья утвердила кивнула.

Пока я раскладывал на столе диктофон и тетрадь с вопросами, из приоткрытого окна послышался звук. Я резко выпрямился и глянул на улицу, но людей там не увидел. Только старый колодец, борозды картошки и патлатые кусты смородины.

– Ты чего, сынок, блазню увидал? – захихикала Игонья.

– Там кто-то ходит под окнами у вас, я слышал шепот. Может соседи?

– Нет там никого, показалось тебе.

Может, и правда показалось, но я на всякий случай еще раз выглянул в окно. Потом включил диктофон и постарался сосредоточить свою звенящую стеклом и булькающую ведьминым настоем голову.

– Итак, – начал я под запись. – Девятнадцатое июля, деревня Завражье. Со мной беседует местная жительница Игонья. Здравствуйте еще раз, – обратился я к женщине напротив. – Как вы знаете, я собираю славянский фольклор и старинные деревенские легенды. Меня интересует все, что передают люди из уст в уста, от поколения к поколению. Сказки, песни, легенды, поверья, суеверия. Словом, расскажите все, что считаете нужным. В письме вы сказали, что деревня полна жутких историй и преданий. Откуда пошли местные легенды?

– У нас тут… как сказать… – начала Игонья с длинными паузами, – без сказки жить нельзя. Раньше полно сказителей было, а потом… – она махнула рукой и замолчала.

– Не обращайте внимание на запись, просто беседуйте со мной.

– Ну как во всех деревнях у нас тут много чего судачат. Как матери и бабушки учили, так и мы живем. Сказали, что в лесу леший – значит, так и есть. В бане – баянник, – она слегка сжала руки в кулаки, – это тоже все знают, от того в баню после заката не ходят. Что еще сказать…

– В письме вы упоминали «ту, что смотрит из окна», – я постарался направить мысль собеседницы в нужное мне русло. – Расскажете? Это интересная легенда, связанная только с вашей деревней.

Игонья переменилась в лице. Глаза потемнели, губы сузились, брови сошлись в одну толстую нить.

– Ну расскажу, коли интересно. От меня не убудет! Только просьба у меня есть одна.

Я чуть склонил на бок голову, внимательно слушая.