Без права на ошибку

Она плеснула в лицо ледяной воды. Нужно было собраться. Принять решение. Как на работе. Взвесить все за и против.

Она села за кухонный стол, достала блокнот и ручку. Старый, добрый метод. Записать. Увидеть мысли на бумаге.

Аргументы за то, чтобы позволить ему умереть:

Справедливость. Он виновен в смерти Кати. Прямо или косвенно. Суд вынес слишком мягкий приговор. Это шанс восстановить баланс.

Защита других. Он пьяным сел за руль. Значит, мог сделать это снова. Кто знает, скольких еще он мог покалечить? Его смерть – предотвращение будущих преступлений.

Покой для семьи. Родители никогда не оправятся, пока он ходит на свободе. Его исчезновение… не облегчит боль, но уберет постоянное напоминание о несправедливости.

Личная месть. За боль. За опустошение. За каждый день, прожитый в аду тоски.

Она с силой выводила каждую букву, вдавливая стержень в бумагу. Затем отвела руку и посмотрела на список. Он казался таким логичным, таким очевидным. Право сильного. Право мстителя.

Потом она стала писать другой список.

Аргументы за то, чтобы бороться за его жизнь:

Клятва. Она врач. Ее долг – спасать жизни. Без условий и оговорок.

Закон. То, что она задумала – убийство. Умышленное убийство. С холодным расчетом. Она станет преступником. Хуже него.

Сомнение. А она на все сто процентов уверена? В его вине? Да, он был за рулем. Но что, если в той аварии была и его вина? Недостаточная вина для смерти.

Себялюбие. Сможет ли она после этого жить с собой? Смотреть в глаза родителям, зная, что опустилась до уровня убийцы? Смогла бы Катя, светлая, добрая Катя, захотеть такой мести?

Второй список дался ей тяжелее. Каждый пункт был написан с внутренней борьбой, с сопротивлением. Но он был. И он был сильным.

Она отшвырнула ручку. Оба списка казались одинаково убедительными и одинаково абсурдными. Это был не выбор между черным и белым. Это был выбор между двумя безднами.

Внезапно ее телефон завибрировал. Сообщение. От Марины, медсестры из реанимации.

«Юля Сергеевна, доброе утро. Простите, что беспокою не в час. Просто хотела сказать, вы вчера просто геройски поработали. Этот Орлов… С таким набором шансов почти не было. А вы его буквально с того света вытащили. Аркадий Петрович после операции сказал, что только благодаря вашей слаженной работе на этапе стабилизации у них был шанс что-то сделать. Вы лучший реаниматолог из всех, с кем я работала. Гордитесь собой. Хорошего дня».

Юля прочла сообщение. И снова. И еще раз. Каждое слово впивалось в нее, как раскаленная игла.

«Вытащили с того света»… «Гордитесь собой»…

Ирония судьбы была поистине садистской. Она гордилась тем, что спасла убийцу своей сестры.

Что-то в ней надломилось. Холодная ярость, замешанная на отчаянии, затопила ее. Она схватила телефон и набрала номер матери.

– Мам, – голос ее звучал хрипло и странно. – Это я.

– Юлечка? Что случилось? Ты так рано… – встревожилась мать.

– Мам, ты помнишь того человека? Орлова? Который был за рулем?

На том конце провода повисла тяжелая, густая тишина.

– Помню, – наконец, тихо ответила мать. – А что?

– Он здесь. В моей больнице. Попал в ДТП. Тяжелый.

Новая пауза. Юля слышала, как слышно материнское дыхание.

– И… он умрет? – прозвучал тихий, почти бесцветный голос.

Вот он. Главный вопрос. Прямо и без предисловий. Юля закрыла глаза.

– Не знаю, мам. Его состояние… очень тяжелое. Но я… я делаю все возможное.

Она сказала это. Сама не поняв зачем. Может, чтобы услышать реакцию. Может, чтобы получить санкцию. Или запрет.

Мать долго молчала. Потом вздохнула. Этот вздох показался Юле бесконечно усталым.

– Делай… как должно, дочка. Как ты считаешь нужным. Ты же врач.

И положила трубку.

Юля сидела с телефоном в руке, ошеломленная. Она ожидала всего – крика, требования мести, слез. Но не этого спокойного, опустошенного принятия. «Делай, как должно».

А что должно? Кому должна? Сестре? Родителям? Или той самой клятве, которая сейчас казалась ей самым большим проклятием в жизни?

Она поняла, что не получит ответа со стороны. Никто не сможет принять это решение за нее.

Она должна была сделать это сама.

Принять решение. И жить с ним.

Она посмотрела на часы. Через три часа начиналась ее новая смена. Ей нужно было идти. Снова туда. К нему.

Она медленно поднялась, пошла в душ. Горячая вода обжигала кожу, но не могла прогнать внутренний лед. Она оделась в чистое белье, новый халат висел в шкафу. Все как всегда.

Только теперь это «как всегда» закончилось.

Выходя из дома, она еще раз посмотрела на два списка, лежавшие на столе. Они казались уже не просто записями, а двумя дорогами, расходящимися в разные стороны. И она должна была выбрать одну.

Она захлопнула дверь, так и не решив, куда же она свернет.

Дорога до больницы пролетела в тумане. Она шла по знакомым коридорам, и каждый шаг давался с огромным усилием. Казалось, все смотрят на нее с немым вопросом. Все знают.

Она зашла в отделение, поздоровалась с ночной сменой. Голос звучал чуждо.

– Как ночь? – спросила она, стараясь не глядеть в сторону третьей палаты.

– Стабильно, – ответила Татьяна. – Все живы. Орлов без динамики, но и без ухудшений. Нейрохирурги заходили – довольны.

«Довольны», – пронеслось в голове Юли. Значит, операция прошла успешно. Значит, его мозг, тот самый мозг, который не сумел вовремя среагировать на скользкую дорогу и уберечь Катю, теперь получал второй шанс.

Она кивнула и пошла в ординаторскую, чтобы переодеться. Потом – на утреннюю планерку. Она сидела и смотрела на начальника реанимации, который рассказывал о новых пациентах, и не слышала ни слова. В ушах стоял звон.

Планерка закончилась. Пора было идти на обход. Ее первый визит – к самым тяжелым. К третьей палате.

Она стояла у двери, не в силах заставить себя войти. Рука сама потянулась к дверной ручке, но пальцы не слушались.

«Войди. Просто войди и делай свою работу».

Она глубоко вдохнула и толкнула дверь.

Орлов лежал в том же положении. Аппарат дышал за него. Мониторы показывали те же, чуть улучшившиеся цифры. Ничего не изменилось.

И все изменилось абсолютно.

Она подошла к койке. Ее движения были механическими. Она проверила дренаж, пописала в историю болезни данные с монитора, пальпировала живот. Все правильно. Все профессионально.

И все это время она чувствовала его. Его присутствие. Его дыхание, которое было не его дыханием, а работой машины. Его жизнь, которая висела на волоске. На ее волоске.

Она посмотрела на его лицо. Теперь, когда первоначальный шок прошел, она могла разглядеть черты. Твердый, упрямый подбородок. Глубокие морщины вокруг рта – следствие усмешки или привычки курить? Шрам над бровью, старый, не от этой аварии. История жизни. Жизни, которая оборвала жизнь ее сестры.

Ее рука с ручкой замерла над листом назначений.

Следующий контрольный анализ крови – через два часа. От его результатов будет зависеть коррекция терапии. Можно чуть задержать отправку. На полчаса. На час. Ничего страшного. У него стабильно. Можно не увеличивать дозу мочегонного, хотя показатели чуть выше нормы. Можно…

Мысли текли сами собой, подсказываемые не знанием, а болью.

Она стояла так, возможно, минуту. Возможно, пять. Вся ее жизнь, вся ее суть сжалась в эту одну точку. В этот тихий, стерильный ад палаты интенсивной терапии.

Потом она медленно, очень медленно выдохнула.

И написала в назначениях: «Контрольный забор крови – через 2 часа. При повышении уровня креатинина – срочный анализ и внеплановая консультация нефролога». И ниже: «Повторить УЗИ брюшной полости для исключения кровотечения».

Строгие, своевременные, профессиональные назначения. Не малейшего намека на халатность. Не малейшего шанса для ошибки.

Она не сделала выбор в пользу мести. Но она и не сделала выбор в пользу всепрощения. Она просто… отложила его.

Она дала ему шанс. Себе – время.

Потом она повернулась и вышла из палаты. Спина была прямая, походка твердая.

Но внутри все кричало. И она знала, что этот крик теперь никогда не замолкнет.

Война только начиналась. И главное сражение происходило не в палате, а внутри нее. И исхода его она не знала.

Глава 3: Грань

Тишина в отделении реанимации была обманчивой. Она никогда не была абсолютной. Ее заполняли щелчки мониторов, ритмичное шипение аппаратов ИВЛ, приглушенные шаги медсестер, перешептывания у постов. Это была симфония борьбы, где каждый звук был важен, каждый сигнал – потенциальным криком о помощи. Юля научилась читать эту симфонию как нотную грамоту. Но сегодня ее собственный внутренний хаос заглушал все внешние звуки.

Прошло три дня с момента поступления Орлова. Три дня, которые показались ей вечностью. Три дня хождения по лезвию.

Он стабилизировался. Медленно, с трудом, но его организм цеплялся за жизнь с упрямством, которое она, к своему ужасу, начала почти уважать. Гематома была успешно устранена, давление на мозг снято. Отек постепенно спадал. Нейрохирурги разводили руками – прогнозы давать было рано, но самый критический период, казалось, был пройден. Он все еще был без сознания, погруженный в медикаментозный сон, но уже не балансировал на грани жизни и смерти.

И это делало выбор Юли еще более невыносимым. Пассивно позволить ему умереть от последствий травмы было уже почти невозможно. Теперь для этого потребовалось бы активное действие. Преступление.

Она делала обход, стараясь не задерживаться у его койки дольше, чем у других. Но ее взгляд самопроизвольно выхватывал его параметры на мониторе, ее ухо ловило малейшее изменение в звуке аппаратуры. Она стала одержима им. Не как врач пациентом, а как тюремщик – опасным заключенным, от которого ждут подвоха.

– Юля Сергеевна, к вам в ординаторскую заходили, – сообщила Марина, когда обход был закончен. – Из полиции. Инспектор Дорошин. Ждет вас.

Ледяная игла кольнула Юлю под лопатку. Полиция. Почему? Узнали? Кто-то заподозрил ее мучительные колебания? Невозможно. Это просто формальность. ДТП, тяжелый пациент – естественно, что интересуются.

Она кивнула, стараясь сохранить невозмутимость, и направилась в ординаторскую. По дороге она мысленно перебирала все свои действия за последние дни. Не было ли чего-то, что можно было бы трактовать как халатность? Нет. Все было безупречно. Слишком безупречно. Она словно робот выполняла предписания, не позволяя ни на йоту отклониться от протокола, боясь, что одно неверное движение выдаст ее внутреннюю борьбу.

В ординаторской у окна стоял немолодой уже мужчина в темном пальто, с усталым, умным лицом и внимательными глазами, которые сразу же, как сканеры, оценили Юлю, когда она вошла.