Серый шум

Страх сменился лихорадочной решимостью и нарастающей паникой. Она не спала. Краски продолжали утекать, и она чувствовала себя свидетелем гигантской, невидимой для других катастрофы. Бабушка звонила чаще, голос ее звучал все тревожнее. Максим молча наблюдал за ее трясущимися руками и синяками под глазами. Он больше не шутил про вирты.

– Соф, это не нормально, – сказал он наконец, отрезая ей путь после школы. Они стояли в пустом коридоре, под мертвым светом ламп. – Ты худеешь, не спишь, трясешься. Ты… ты видишь вещи?

София посмотрела ему прямо в глаза. Глаза Максима были серыми. Чисто серыми, без оттенков. Как у многих здесь. Она вдруг поняла, что не помнит, были ли они всегда такими, или тоже потускнели.

– Я вижу правду, Макс, – прошептала она, доставая «Коммуникатор». Она открыла дневник, показала ему последнюю запись: сравнение цвета яблока из школьной столовой (тускло-зеленое в ее рисунке) и с официального сайта поставщика (сочное зеленое). – Посмотри! Разницу видишь? Хотя бы на экране?

Максим внимательно посмотрел на два черно-белых наброска. Нахмурился. Поколебался.

– Ну… контраст разный. Твое яблоко… темнее. Но, Соф, это просто рисунки. Карандашом. Он не передает цвет.

Он потянулся, чтобы прикоснуться к ее руке, но она резко отдернула гаджет.

– Оно не темнее! Оно тусклее! – голос ее сорвался. – Как платье бабушки! Как гвоздики! Как все! Краски умирают, Макс! И я… я одна это вижу!

Слезы предательски застилали глаза. Она ненавидела эту слабость.

Максим помрачнел. Его прагматичный ум явно боролся с желанием помочь и страхом перед иррациональным.

– Ладно, – сказал он тихо, оглядываясь, нет ли рядом чужих ушей. – Ладно. Допустим, ты… воспринимаешь иначе. Но это же не нормально, если тебе от этого плохо! Ты мучаешься!

Он схватил ее за плечи, заставив посмотреть на себя.

– Сходи к врачам. В «ОптимумЗдрав». Хотя бы для проверки зрения. Или… нервов. Пожалуйста. Иначе я… я сам их вызову. По протоколу заботы о ближнем.

В его глазах читалась искренняя тревога и беспомощность. Он предлагал единственное решение, которое знал в рамках их мира.

Мысль о врачах вызывала у Софии леденящий ужас. Система. Они все заодно. Но Максим был прав в одном – она сходила с ума. От страха, от бессилия, от этой вечной серости, которая теперь казалась ей зловещей. И его угроза «вызвать по протоколу» была реальной. Добровольный визит выглядел бы лучше для ее Социального Рейтинга.

– Хорошо, – выдохнула она, вытирая щеку тыльной стороной ладони. – Запишусь. В «ОптимумЗдрав». Но только ты… молчи. Пока.

Клиника «ОптимумЗдрав Сектор Центр» была воплощением стерильного кошмара. Огромное, некогда величественное здание (София смутно помнила старые фото – что-то медицинское из прошлого) было «омонировано» до состояния гигантской бело-серой коробки. Внутри царила тишина, нарушаемая лишь тихим гулом вентиляции и механическими голосами автоматов-регистраторов. Воздух был холодным и пахнущим антисептиком так сильно, что щипало нос. Пациенты, одетые в нейтральные тона, сидели на пластиковых креслах, уткнувшись в гаджеты или пустым взглядом глядя на огромные экраны с монохромными инфографиками о пользе «визуальной гигиены» и «эмоциональной стабильности». Никаких картин. Никаких растений. Только углы, прямые линии и оттенки серого.

София прошла сканирование на входе («Коммуникатор-О7» автоматически передал ее данные и причину визита: «Зрительные аномалии. Субъективные жалобы на изменение цветовосприятия»). Ее направили в кабинет 741 по бесконечным, одинаковым коридорам. По пути она увидела плакат: «Ваше восприятие – наш приоритет. Диагностика и коррекция сенсорных дисгармоний для вашего комфорта и спокойствия общества.» Фраза «коррекция» заставила ее сглотнуть комок страха.

Кабинет 741 был маленьким, белым и холодным. Вместо врача – комплекс аппаратов и большой монитор. На экране возникло схематичное, анимированное лицо с «дружелюбной» улыбкой.

– София К., 16 лет. Приветствуем в «ОптимумЗдрав». Служба Офтальмологической и Нейросенсорной Оптимизации к вашим услугам, – зазвучал механический, но нарочито мягкий голос. – Ваши жалобы зафиксированы: искажение цветовосприятия, субъективное ощущение «потускнения» окружающих цветов, сопутствующий дискомфорт. Начнем диагностику. Пожалуйста, следуйте инструкциям.

Последовала серия унизительных и пугающих тестов. Ее голову зафиксировали в рамке, глаза расширили каплями, которые вызвали жгучую боль и временное затуманивание зрения. Яркие, но искусственно тусклые вспышки света били в глаза. Ей показывали на мониторе цветные пятна – сначала насыщенные, затем все более блеклые – и просили нажимать кнопку, когда она переставала различать оттенки. Для Софии многие оттенки казались серыми уже на «насыщенных» стадиях, что явно не совпадало с нормативами. Аппараты жужжали, щелкали, сканировали ее сетчатку, снимали энцефалограмму. Она чувствовала себя лабораторной крысой, разобранной на винтики.

В какой-то момент в кабинет вошел живой врач. Мужчина лет сорока в белоснежном халате. Его лицо было бесстрастным, глаза – холодными, светло-серыми, как у рыбы. Но когда он наклонился, чтобы проверить крепление датчика на ее виске, София, сквозь пелену капель и боли, увидела. Над его левым ухом, на коротко стриженных волосах, лежала едва заметная, но настоящая тень. Не серая масса, а сложный переплетение темно-серого, пепельного и даже… теплого коричневого оттенка? Этот крошечный кусочек реального цвета, такой живой и неожиданный, заставил ее вздрогнуть. Врач заметил ее взгляд и мгновенно выпрямился, его лицо стало еще более непроницаемым.

– Не волнуйтесь. Процедура стандартная, – произнес он ровным тоном, глядя куда-то поверх ее головы. – Система анализирует все параметры для точной диагностики вашей… сенсорной особенности.

Процедура длилась вечность. Когда ее наконец отпустили, голова гудела, глаза слезились, а в желудке стоял ком. Ее попросили подождать в соседней комнате – такой же белой, холодной и безликой. На столе стоял автомат с «Успокаивающим гидратом». София не притронулась.

Через двадцать минут (ровно) на экране стены замигал значок. Результаты готовы. Она вошла в кабинет. Живого врача не было. На мониторе горел заголовок: «ЗАКЛЮЧЕНИЕ И РЕКОМЕНДАЦИИ: Пациентка София К.»

Текст был сухим, безличным, переполненным терминами:

«…незначительные отклонения в работе колбочкового аппарата сетчатки в пределах непатологической вариативности…»

«…повышенная активность в зонах зрительной коры и миндалевидного тела при предъявлении хроматических стимулов…»

«…отсутствие объективных признаков органической патологии зрительного тракта…»

«…субъективные жалобы не подтверждаются стандартизированными тестами цветоразличения…»

И затем, жирным шрифтом:

«ДИАГНОЗ: Синдром Хроматической Гиперчувствительности (Код F44.8-OZ)»

Ниже следовало пояснение:

«Редкое, но не представляющее прямой угрозы здоровью состояние, характеризующееся субъективным искажением цветовосприятия в сторону его обострения или неприятия стандартной цветовой среды. Часто сопровождается тревожностью, дезадаптацией, сенсорными перегрузками. Связывается с особенностью нейронной организации и повышенной эмоциональной лабильностью».

РЕКОМЕНДАЦИИ:

Курс стабилизаторов нейросенсорного восприятия:  Препарат «Нормотон-OZ». Дозировка: 1 таблетка утром. Подавляет избыточную нейронную активность, способствует гармонизации сенсорного опыта.

Коррекция визуальной среды:  Минимизация воздействия «агрессивных» или нерегламентированных цветовых стимулов. Рекомендовано использование монохромных фильтров на гаджеты (установлены автоматически), выбор одежды и интерьера в спокойной, гармоничной ахроматической гамме.

Психо-социальная адаптация:  Сеансы виртуальной терапии «Цветовой Баланс» (доступ через «Коммуникатор»). Формирование адекватного восприятия визуальной нормы общества.

Регулярный мониторинг:  Автоматическая передача данных о состоянии зрительного комфорта и приеме препарата через «Коммуникатор-О7» в Центр Нейросенсорной Оптимизации «ОптимумЗдрав».

София сидела, окаменев, глядя на экран. Синдром. Гиперчувствительность. Эмоциональная лабильность. Ее уникальное, мучительное видение мира свели к коду в классификаторе. К патологии. К отклонению от «нормы». А «норма» – это серость. Они не видели проблемы в исчезновении цвета. Они видели проблему в ней! В том, что она это видит и страдает!

На экране появился рецепт на «Нормотон-OZ» с QR-кодом для получения в аптеке. И предупреждение: «Несоблюдение рекомендаций может привести к усугублению симптоматики, социальной дезадаптации и снижению Индекса Социального Спокойствия пациента. Контроль рейтинга усилен».

Угроза висела в воздухе. Принимай таблетки. Притворяйся. Становись как все. Или…

Аптека-автомат выдала маленький блистер с десятью круглыми, невзрачно-белыми таблетками. София сжала его в кулаке, чувствуя, как холодный пластик впивается в ладонь. «Стабилизаторы». Подавители. Таблетки, чтобы убить в ней способность видеть правду. Чтобы сделать ее слепой в мире слепых.

Она вышла из клиники на улицы вечерней Москвы. Фонари зажигали свои унылые, тускло-желтые глаза. Тени были густыми и черными. Мир был плоским, как экран ее гаджета с установленным теперь монохромным фильтром. Она достала «Коммуникатор». На экране действительно все было в оттенках серого. Даже ее дневник. Система уже начала «коррекцию».

София подняла голову, глядя на бесконечные серые коробки домов, на свинцовое небо. Где-то там, в Старом Квартале, висело бабушкино платье – грязно-голубое призрак былого аквамарина. Где-то в системе теперь лежал ее диагноз. Ее клеймо. F44.8-OZ. Аномалия.

Холодная ярость, острая и чистая, сменила страх и отчаяние. Они назвали ее больной. Они хотели заткнуть ей рот таблетками и фильтрами. Они хотели украсть последнее, что у нее было – ее зрение. Ее знание.

Она разжала кулак, глядя на блистер с белыми пилюлями. Идеально круглые. Идеально белые. Идеально лживые. Она сунула их в самый дальний карман рюкзака. Туда, где лежала та самая упавшая гвоздика, теперь высохшая и похожая на крошечный трупик птицы.

Нет. Она не примет их «норму». Не проглотит их ложь. Пусть они считают ее больной. Пусть следят за ее рейтингом. Она будет смотреть. Видеть. Записывать. Даже если этот мир станет окончательно черно-белым. Она будет помнить краски. И ее дневник, даже в сером исполнении гаджета, будет ее оружием. Хрупким. Опасным. Но единственным.

Она сделала шаг вперед, в серую пелену вечера. Глаза горели. Не от слез. От гнева. И от последней, тлеющей искры того самого, умирающего цвета, который она поклялась спасти. Хотя бы в своей памяти. Хотя бы для себя.

Глава 4. Пиксели Сопротивления

Таблетки «Нормотон-OZ» так и лежали нетронутыми на дне старой жестяной коробки из-под бабушкиного чая, спрятанной за вентиляционной решеткой в ее комнате. Рядом с ними – высохшая гвоздика, как напоминание о первой трещине. Система, однако, не дремала. Монохромный фильтр на «Коммуникаторе» превратил мир гаджета в подобие старых дешевых электронных книг: все оттенки серого, никаких полутонов. Даже ее тайный дневник потерял часть своей силы – зарисовки стали плоскими, лишенными былой ярости линий. А постоянные мягкие напоминания о «сеансах терапии «Цветовой Баланс» и «рекомендуемой визуальной диете» действовали на нервы, как назойливый комар.

София чувствовала себя загнанной в угол. Давление «Оптимума» было невидимым, но постоянным, как атмосферное. Школа превратилась в пытку – каждый урок «Эстетики Эффективности» был издевательством над ее искалеченным восприятием. Максим держался рядом, но его взгляд стал осторожным, изучающим. Он заметил, что таблетки не исчезают, и это его беспокоило.

– Соф, они же помогут, – шептал он однажды в пустом коридоре. – Ты же видишь, тебе легче не становится. Наоборот.

Она лишь качала головой. Легче? Да, если под «легче» понимать добровольную слепоту. Она выбрала боль. Боль правды.

Отчаяние толкало ее на риск. Она начала искать следы. Не того цвета, что был – он умирал. А следы борьбы с этим умиранием. Вспоминала старика с гвоздиками – его усталые, знающие глаза. Вспоминала мимолетную тень в волосах врача. Были ли они одиноки? Или где-то в толще серого монолита теплились такие же, как она, искры сопротивления?

Она стала замечать странное. В серой громаде «омонированных» стен, на корпусах мусорных контейнеров, на обратной стороне рекламных стелл – крошечные, почти невидимые точки. Не царапины. Не грязь. Аккуратные, сделанные чем-то острым, точки цвета. Однажды – крошечная капля алой краски, вдавленная в шов между плитами тротуара. В другой раз – мазок изумрудно-зеленого на ржавой трубе за школой. Как будто кто-то оставлял метки. Вехи. Надежду.

Однажды вечером, бродя по задворкам заброшенного трансформаторного пункта (место, которое Максим называл «зоной повышенного риска для рейтинга»), она наткнулась на нечто большее. Под грудой обломков серого пластика что-то слабо светилось. Не электроникой. Это был внутренний свет. Теплый, желтоватый. София, оглянувшись, отодвинула пластик. Под ним лежала небольшая, грубо склеенная коробочка из оргстекла. А внутри…

Она ахнула, прижав руку ко рту.

Внутри был мир. Миниатюрный, но невероятно живой. Из кусочков цветного пластика, осколков стекла, обрывков проволоки и фольги кто-то создал… сад. Крошечные тюльпаны из алой пластмассы. Листики из зеленой фольги, тщательно прожиленные. Стебельки из медной проволоки. И фон – из осколков синего и бирюзового стекла, создающих иллюзию неба и воды. Это было грубо, наивно, но полное жизни. И самое главное – цвета были настоящими. Не тусклыми, не выцветшими. Алыми, как кровь. Зелеными, как весенняя трава. Синими, как небо из детских снов. Они горели в сумерках, пойманные последним лучом солнца, как драгоценные камни.

София опустилась на колени, не в силах оторвать взгляд. Сердце колотилось так, что вот-вот выпрыгнет из груди. Это было чудо. Доказательство. Она не сходила с ума! Цвет существовал! Он прятался, его давили, но он был! И кто-то другой это знал! Кто-то другой боролся!

– Красиво, правда? – тихий голос прозвучал прямо над ее ухом.

София вскрикнула, едва не выронив коробочку. Из-за груды мусора вышел парень. Лет восемнадцати. В обычной серой куртке и потертых брюках. Но его глаза… Они были не серыми. Они были цвета темного меда, теплыми и живыми, с золотистыми искорками. И в них читалась такая же настороженность, как у нее.

– Не бойся, – он поднял руки, показывая, что безоружен. – Я не из патруля. Я… автор.

Он кивнул на коробочку в ее руках.

– Это… это твое? – прошептала София, все еще не веря. Она прижимала коробочку к груди, как сокровище.

– Одно из, – он осторожно подошел ближе. Его зоркий взгляд скользнул по ее лицу, остановившись на глазах. Замер. Потом очень тихо:

– Ты же… видишь? Настоящий цвет?

Вопрос повис в воздухе. Риск. Огромный риск. Но София увидела в его глазах то же самое отчаяние и надежду, что горело в ней. Она кивнула. Один раз. Коротко.

Парень выдохнул, и его лицо осветила первая настоящая улыбка.

– Я – Лев. А это место… мы называем его «Улей». Добро пожаловать к Пикселям.

Он отвел ее глубже, за груду мусора, к заваленному ржавым железом входу в полуподвал. Внутри пахло сыростью, пылью и… краской? Слабый свет фонарика на батарейках выхватывал из темноты удивительную картину. Небольшая комната. Стены, завешанные кусками старого брезента. На импровизированных столах – хаос творчества: коробки с осколками цветного стекла, пластика, керамики, обрывки ярких тканей, тюбики с краской (настоящей, масляной!), кисти, проволока, пассатижи. И везде – артефакты. Десятки коробочек, как та, что нашла София. Маленькие картины на обрезках металла. Фигурки из спаянного разноцветного металлолома. Подвески из битого стекла, ловящие свет фонарика и рассыпающие по стенам цветные зайчики. Это был музей украденного цвета. Храм сопротивления серости.

В комнате были еще двое. Девушка с короткими, выкрашенными в едва заметный розовый цвет (настоящий розовый!) прядями волос – Алиса. И парень помоложе, с сосредоточенным лицом, кропотливо склеивающий что-то из синего стекла – Витя. Они подняли головы при входе Льва и Софии. Настороженно. Но когда Лев просто сказал: «Она видит», их лица тоже осветились пониманием и смутной радостью.

– Пиксели, – объяснил Лев, пока Алиса наливала Софии чай из термоса (чай был коричневым, но теплым и пахнущим настоящей мятой!). – Мы собираем то, что еще не успели уничтожить или омонить. Осколки старого мира. Цветные отходы. И делаем… напоминания.

– Напоминания о том, что мир не всегда был таким, – тихо добавила Алиса, проводя пальцем по крошечному тюльпану в одной из коробочек. Ее розовая прядь казалась дерзким вызовом всему серому миру за стенами подвала.

– Но зачем? – спросила София, ошеломленная. – Это же так опасно! Если найдут…

– Если не делать – сойдешь с ума, – хрипловато сказал Витя, не отрываясь от работы. – Или станешь как они.

Он кивнул в сторону выхода.

– Пустым.

– Мы прячем их, – пояснил Лев. – В укромных местах. Под плитами. В дуплах старых деревьев (которые еще не спилили). В вентиляционных шахтах. Чтобы те, кто еще способен видеть… нашли. Чтобы знали – они не одни.

Он посмотрел на Софию.

– Как ты нашла коробочку. Как нашла нас.

Он рассказал ей о старике с гвоздиками – он был одним из первых, кто тайно поддерживал Пикселей, находил и приносил им цветные «сокровища» с помойки или из Старых Кварталов. Рассказал о сети таких же маленьких групп по городу, связанных через анонимные каналы в старых, неконтролируемых сегментах сети. Рассказал о рейдах «Эстетического патруля», которые иногда прочесывали районы в поисках «визуального мусора» и «деструктивных артефактов». Несколько Пикселей уже исчезли. Их работы уничтожались.

– Мы – не герои, София, – тихо сказал Лев, когда она рассматривала крошечную мозаику из битого фарфора, изображавшую солнце. – Мы просто пытаемся выжить. Душевно. Сохранить хоть что-то… человеческое. Цвет – это жизнь. Эмоция. Память. Без него мы становимся биороботами «Оптимума».

София взяла в руки осколок стекла – часть старого витража, возможно. Он был глубокого, бархатисто-синего цвета. Она поднесла его к свету фонарика. Цвет заиграл, засветился изнутри, отбрасывая на ее ладонь сияющее пятно. Настоящее. Живое. Она почувствовала, как по щеке скатывается слеза. Не от горя. От облегчения. От того, что она не одна.

– Я хочу помочь, – сказала она, сжимая осколок так, что края впились в ладонь. Боль была приятной. Реальной. – Чем угодно. Я вижу. Я могу искать материалы. Помогать делать… Пиксели.

Она кивнула на коробочки.

Лев обменялся взглядами с Алисой и Витей. Потом протянул Софии маленький, невзрачный кусочек пластика, похожий на чип от старой карты. На нем была выцарапана крошечная точка – ярко-оранжевая.

– Добро пожаловать в сопротивление, София, – улыбнулся он, и в его медовых глазах вспыхнул огонек. – Твой первый Пиксель. Спрячь. И ищи точки. Они приведут тебя к нам. И к другим. К тем, кто еще помнит краски.