Тепло Воды

– У меня нет времени на эту ерунду, – соврал он, отворачиваясь к раковине. —«Ерунду»? – она рассмеялась. – Никит, да это же единственное, ради чего стоит жить! Вся эта… химия. Дрожь в коленках. Сумасшедший взгляд. Когда понимаешь, что готов на всё ради прикосновения одного-единственного человека… Она говорила это с таким сладостным придыханием, что у него по спине пробежали мурашки. Он представил, как это – испытывать такое. И понял, что не испытывал никогда.

– Тебе бы романы писать, – язвительно бросил он, пытаясь защититься. —Ага, про невинных овечек и слепых ягнят, – парировала она. – Ладно, не хочешь – как хочешь. Живи в своём стерильном мирке. Только смотри… засохнешь совсем. Она обернулась, оставив его с неприятным осадком. Её слова, как иглы, впивались в него. «Стерильный мирок». «Засохнешь». Она словно видела его насквозь.

– Ладно, не грузись, – она махнула рукой и направилась к выходу из кухни. – Пойду, может, в интернете кого-нибудь по развлекаю. Хоть виртуальный адреналин будет.

Остаток дня прошёл в нарастающем напряжении. Ксюша будто нарочно становилась громче: включила музыку на полную громкость, громко разговаривала по телефону с подругами, рассказывая похабные анекдоты и смеясь так, будто хотела, чтобы его затошнило от этого звука. Он пытался игнорировать, запершись у себя, но её присутствие просачивалось сквозь стены, как ядовитый газ.

Вечером грянул скандал. Повод был пустяковый – он попросил вынести мусорное ведро, которое она переполнила своими обёртками и упаковками.

– Что, сам не можешь, принц? – язвительно спросила она, не отрываясь от телефона.

—Ты же его засрала! —Ой, какой грубиян! – она вскочила с дивана, её глаза сверкнули настоящей яростью. – А ну-ка, повтори! Я тут, понимаешь ли, не твоя прислуга! Меня сюда не прислугой прислали!

– А зачем тогда прислали? Чтобы мозги мне выносить?! —Может быть! Может, для этого! Чтобы ты, наконец, ожил и перестал быть куском мрамора! Чтобы хоть что-то, кроме злости, в тебе шевельнулось! Они стояли посреди гостиной, словно два враждующих гладиатора. Её грудь вздымалась, на щеках выступили красные пятна. В её взгляде читалась не просто злость – там была подлинная ненависть к этому месту, к этой ситуации, к нему.

– Знаешь что? – она выдохнула, и её голос вдруг стал тихим и опасным. – Ты прав. Мне тут делать нечего. С тобой – тем более. Ты скучный, предсказуемый и трусливый. Боишься собственной тени. И уж тем более – меня.

Она резко развернулась и бросилась в свою комнату. Через минуту она вылетела оттуда, уже в куртке, на ходу запихивая в сумочку кошелёк и телефон.

– И куда ты? – испуганно спросил он, хотя уже всё понимал. —Туда, где жизнь есть! – бросила она ему через плечо, уже y двери. – Не жди. И не звони. Мне с тобой совершенно не о чем говорить. Хлопок входной двери прозвучал как выстрел. В квартире воцарилась мёртвая, звенящая тишина. Никита остался стоять один посреди гостиной, смотря на захлопнувшуюся дверь и чувствуя, как по его щеке катится предательская, горькая слеза злости и бессилия.

Он проиграл. Снова.

Глава 5 – Тёплая вода

Хлопок входной двери отозвался в тишине квартиры, как похоронный колокол. Никита застыл посреди гостиной, слушая, как её шаги затихают в лифтовой шахте. Она ушла. К кому? Куда? Кто тот, кто увидит её улыбку, услышит её смех, прикоснется к её коже? Ревность впилась в него острыми когтями, выворачивая внутренности. Он ненавидел её в этот момент. Ненавидел её лёгкость, её бесстрашие, её способность бросать вызов и уходить, оставляя его в этом звенящем вакууме.

Он метался по квартире, как раненый зверь. Включил телевизор – выключил. Взял книгу – не видел букв. Её запах, её духи, въевшиеся в шторы, в обивку дивана, сводили его с ума. Он ловил себя на том, что прислушивается к каждому шуму за окном, надеясь и боясь услышать её возвращение.

Часы тянулись мучительно медленно. Он представлял себе картины одна ярче другой: она в баре, с бокалом в руке, флиртуя с кем-то; она в чужих объятиях; она… Он с силой тёр виски, пытаясь выгнать эти образы. Но они возвращались, жгучие и унизительные. Он хотел её. Не как сестру. Как женщину. Яростно, бешено, до потери пульса. Это желание пугало его своей силой и своей порочностью. Это было безумие. Но он уже почти смирился с ним.

Рассвет застал его в кресле в гостиной, с воспалёнными глазами и тяжёлой головой. Он не сомкнул глаз. И тут он услышал – ключ в замке. Щелчок. Скрежет. Тихие, неуверенные шаги в прихожей. Он не двинулся с места. Сердце заколотилось где-то в горле. Он слышал, как она прошла в свою комнату, как упала на кровать. Ни звука больше.

Светало. Полосы серого утреннего света пробивались в комнату. Он не мог больше терпеть. Ему нужно было увидеть. Увидеть следы её ночи. Наказать себя болью.

Он встал и, на цыпочках, как вор, подошёл к её комнате. Дверь была приоткрыта. Он толкнул её немного.

И замер.

Она спала на боку, спиной к нему, полностью обнажённая, кроме чёрных кружевных трусиков. Одеяло было сброшено на пол. Длинная линия её спины, узкая талия, изгиб бёдер – всё было вылеплено из бледного мрамора в лучах утреннего света. Её волосы растрепались по подушке. На её левом колене красовался свежий синяк с ссадиной. На щиколотке – песок. А на шее, чуть ниже уха – маленькое красное пятнышко, похожее на след от поцелуя.

Это было одновременно самое прекрасное и самое ужасное зрелище в его жизни. Шок, трепет, животное возбуждение – всё смешалось в один огненный шал. Он стоял, не в силах пошевелиться, боясь дышать, пожирая её глазами.

– Ксюша… – его собственный хриплый шёпот вырвался против воли.

Она пошевелилась, слабо протестующе мыча во сне. Повернулась на спину, не прикрываясь. Совершенно естественно, будто так и должно быть. Её грудь, упругая и бледная, была беззащитна перед его взглядом. Она медленно открыла глаза. Смотрела на него затуманенным, невыспавшимся взглядом, без тени смущения или удивления. Будто он был частью её сна. Будто его присутствие в дверях её комнаты, когда она спит обнажённой, было абсолютной нормой.

– Чего? – её голос был хриплым от сна, в нём не было ни вызова, ни страха. Только усталое раздражение, как если бы её разбудил телефонный звонок.

Он онемел. Его мозг отказывался обрабатывать эту картину: её наготу и её абсолютное, оглушающее спокойствие.

– Я… ничего… – он выдавил из себя, чувствуя, как горит всё его лицо. – Просто…

Она не стала ничего больше спрашивать. Лениво потянулась, выгнув спину, совершенно не стесняясь его. Потом повернулась на бок, спиной к нему, и, кажется, мгновенно снова уснула.

Никита стоял ещё несколько секунд, парализованный, а потом отступил и закрыл дверь. Его руки дрожали. Внутри всё горело. Её нормальность в этой ненормальной ситуации была самым шокирующим и самым возбуждающим моментом во всей этой истории.

Они не пересеклись до вечера. Атмосфера в квартире была густой, как смоль. Он избегал её взгляда, а она, казалось, была погружена в себя, задумчивая и тихая, будто после бури. И вот, вечером, они столкнулись в узком коридоре между кухней и ванной. Он шёл мыть посуду, она – возвращалась из ванной с зубной щёткой в руке. Они остановились, не в силах разминуться. Воздух трещал от напряжения. Он видел в её глазах отражение своей собственной боли, желания и усталости от этой игры.

– Доволен? – тихо спросила она. Без насмешки. Почти с надломом. – Нагляделся утром? Он не нашёл, что ответить. Просто смотрел на неё. —Мне нужно смыть с себя эту ночь, Никит, – прошептала она, и её голос дрогнул. – Всю её. До последней пылинки. Она не отводила взгляд. Это был не вызов. Это была мольба. Признание своего поражения. Свойственной ей слабости. Он кивнул, не в силах вымолвить слово. Его сердце бешено стучало. Она развернулась и пошла к ванной. Он, как заворожённый, последовал за ней.

Она вошла первой, включила воду. Пар быстро начал заполнять маленькое пространство. Она, не глядя на него, сняла халат. Потом – те самые чёрные трусики. И встала под струи, спиной к нему.

Он видел, как вода омывает тот самый синяк на её колене, стекает по её лопаткам. Он видел, как она вздрагивает от температуры.

– Помоги, – бросила она через плечо, и это прозвучало как приказ и как молитва одновременно. Он вошёл в кабину. Горячая вода обожгла его кожу, но он почти не чувствовал температуры – всё его существо было сфокусировано на ней. Он взял гель для душа с полки. Вылил ей на спину. И начал втирать. Его руки дрожали. Он водил ладонями по её спине, чувствуя под пальцами каждую косточку позвонков, напряжение в её плечах. Он намылил её плечи, шею, смывая с неё… что? Пыль ночного клуба? Пот от чужих танцев? Запах чужого парфюма? Он не знал наверняка, и его воображение рисовало самые мучительные картины, но сейчас его пальцы стирали их, сантиметр за сантиметром. Она стояла неподвижно, лишь слегка покачиваясь под его прикосновениями, издавая тихий, почти стонущий выдох, когда его большие пальцы прошли вдоль её позвоночника. Потом Ксюша медленно обернулась. Её лицо было покрасневшим от пара, глаза блестели. Вода стекала с её ресниц, как слезы.

– Теперь я, – прошептала она.

Она взяла гель из его рук. Вылила ему на грудь. Её пальцы, скользкие и уверенные, начали намыливать его кожу. Грудь, живот, плечи. Она водила ладонями по его телу с почти хирургической внимательностью. Потом её руки опустились ниже, к его животу, и тыльная сторона её ладони, скользкая от пены, на секунду, случайно, проскользнула по его напряжённому нижнему животу. Он резко, судорожно вдохнул, и всё его тело напряглось, как струна. Она не отвела руку сразу, позволив этому мимолётному, жгучему касанию повиснуть в воздухе, и лишь потом продолжила намыливать его бёдра, смывая с него всю злость, всю неуверенность, всю боль.

Потом его очередь. Он присел перед ней. И начал намыливать её ноги. Икры, лодыжки. Он видел песок, смывающийся с её кожи. Чей это песок? С пола какого-то бара? С набережной? Его пальцы дрожали, когда он добрался до её колена, аккуратно обходя свежий синяк. Как она его получила? Споткнулась в темноте? Её толкнули?

Затем его руки, ведомые внезапным порывом смелости и острой, почти болезненной нежностью, поднялись выше. По внутренней стороне её бёдер. Кожа там была удивительно нежной и гладкой. Он чувствовал, как она едва заметно вздрагивает под его прикосновениями, но не отстраняется. Его скользкие от пены пальцы двигались выше, инстинктивно, почти против его воли, и его ладонь, мягко, почти благоговейно, прикоснулась к тёплому, влажному бугорку её лобка. Он замер, сердце остановилось. Он не нажимал, не делал грубых движений, лишь нежно, с какой-то щемящей жалостью и обожанием, провёл скользкой, намыленной ладонью по самой сокровенной части её тела, смывая невидимую грязь её ночи. Это длилось мгновение – вечность. Она резко, судорожно выдохнула, её бёдра непроизвольно подались навстречу его ладони, а потом она застыла, и по всему её телу пробежала мелкая дрожь.

Никита одёрнул руку, будто обжёгшись, и поднял на неё взгляд. Её глаза были закрыты, голова запрокинута, губы приоткрыты. По её щеке, смешиваясь с потоками воды, стекала слеза. Он не знал, была ли это слеза стыда, боли, наслаждения или всего сразу. Он встал, его колени подкашивались. Их тела были так близко в тесном пространстве, что почти соприкасались. Пена стекала по ним ручьями. Он намылил её руки, она – его спину. Его ладонь скользнула по её талии, чуть ниже, на внешнюю сторону её бедра, и пальцы его на мгновение вжались в её упругую плоть, прежде чем он одёрнул руку. Никаких лишних движений, только скользкая кожа, пар, прерывистое дыхание и гул невысказанного между ними.

Наконец, она выключила воду. В наступившей внезапной тишине они стояли, тяжело дыша, глядя друг на друга сквозь пелену пара. На них не было ничего. Ни лжи, ни защиты, лишь голая, дрожащая правда и пропасть, которую они только что перешли.

Ксюша первая вышла из кабины, завернулась в полотенце и, не оглядываясь, ушла в свою комнату а, он остался стоять в остывающей воде, чувствуя, как с его кожи стекают последние капли, унося с собой старого Никиту. Он провёл рукой по лицу, смахивая смесь воды и своих собственных, неизвестно откуда взявшихся слёз. Его тело горело там, где касалась она. А в голове звенело: Песок… Синяк… И нежность, от которой теперь не было спасения.

Он вышел. Война кончилась. Непоправимое произошло.

Глава 6 – Перемирие вранья

Сознание возвращалось к Никите медленно и нехотя, как отлипающая от кожи мокрая простыня. Он открыл глаза, и первое, что он увидел – потрескавшуюся штукатурку на потолке гостиной. Он не пошёл вчера в свою комнату. Не смог. Его крепость была захвачена, и теперь даже стены казались ему свидетелями его позора.