Окно с видом на радугу

Что же объединяло всех нас, оказавшихся в этом месте? Казалось бы ничего общего. Из разных социальных слоёв, разного воспитания и образования, даже вероисповедание было разное. Понимание скоро пришло и состояло оно в том, что всех нас объединяла боль. У всех она была своя. Каждый, попавший сюда, с удовольствием рассказывал свою историю, стараясь доказать, что его боль сильнее. Всё это многократно усиливалось, и ткался холст коллективной боли, состоявший из ниточек каждого присутствующего здесь. Это чувствовалось даже физически. Пансионат располагался в низине. Спускаться к нему нужно было по крутому склону. А чтобы попасть на железнодорожную станцию или в магазин, необходимо было приложить ряд усилий, для преодоления данного склона. И как только я поднималась вверх, так мне словно открывался другой мир, там даже, как мне казалось, легче дышалось. И, напротив, как только я спускалась в лощину, так сразу чувствовала тяжесть, словно меня накрывало плотным облаком той самой боли. И приходилось некоторое время адаптироваться, словно ты из света вошёл в тёмную комнату, только после этого боль начинала притупляться и можно было испытывать другие чувства.

Текучка была страшная. Когда я спрашивала вновь прибывших о причинах, приведших их сюда, то многие начинали с разговора о милосердии и помощи людям. И я сразу понимала, что надолго здесь этот человек не останется. И чем с большим пафосом говорилось об этом, тем короче предполагалось его пребывание здесь. Гораздо дольше задерживались те, кто приехал зарабатывать деньги и честно об этом заявлял. Деньги платили там, действительно немного больше среднего по России и это удерживало людей, помогало решить их материальные трудности.

Здесь шло постоянное движение, новые люди, новые лица, новые судьбы. Мне даже, в какой-то мере, нравилась эта «движуха», нравилось наблюдать за людьми. Именно здесь я научилась без оценок, без осуждений принимать их поступки, их решения, их действия. Приходилось даже призывать вновь прибывших сотрудников не осуждать решение родственников, сдавших своих родных на наше попечение. Особенно людей с восточным менталитетом. Им особенно трудно было понять тех, кто отдаёт своих родителей в подобные заведения. Тогда я задавала им вопрос: «Что милосерднее, гуманнее, человечнее? Заплатить немалые деньги и отдать своего близкого в заведение, где он будет под присмотром, сыт, ухожен и будет получать медицинскую помощь, что даст возможность сохранить к нему добрые, возможно даже нежные чувства. Или оставлять его дома одного и постоянно переживать о нём, о своём имуществе, терпеть его неадекватность, раздражаться, ненавидеть и неистово желать скорейшей его смерти?». Такая формулировка вопроса несколько смягчала пыл осуждения, а к концу смены и вовсе перестраивала мышление.

Я воспринимала данную работу как возможность выжить, выучить дочь и освободиться от дога. Я делала то, что положено и не позволяла себе ныть и сетовать на тяжёлую жизнь и судьбу.

С коллективом у меня не было особых проблем, хотя конечно были симпатии, были и такие, к которым относилась настороженно, но неприязни не было. Нравилось то, что не лезут в душу и не пытаются учить жизни. Многое воспринималось с юмором, даже вещи, которые вызывали физическое отвращение. И это помогало.

Для чего мне нужны люди, которые потеряли разум? Я задавала и задаю себе этот вопрос постоянно и ловлю на мысли, что я не шарахаюсь от них. У меня нет к ним брезгливости. Отмечаю что, не смотря на неадекватность постояльцев, у каждого из персонала были свои любимчики. И я не исключение. Для меня это Лёшенька. У него синдром Дауна. Для данного диагноза он живёт уже долго. Ему сорок три года, а он маленький безобидный мальчик. Все меня зовут Елена Павловна, но только ему позволено называть меня Леночка. Только он может подойти ко мне сзади и прислониться головой к моей спине, назвать меня дорогой и любимой. Может даже поцеловать меня в макушку или в плечо. Он очень любит петь, знает множество песен наизусть и в караоке он первый участник.

Как ни странно, но воспоминание о Лёшеньке стало той самой облегчающей мыслью. Через пару дней мне вновь предстоит вернуться к работе. Когда приезжаю из отпуска, то привожу ему гостинцы, и он радуется как ребёнок. Вернее он и есть ребёнок, несмотря на свои годы. Если его спросишь, сколько ему лет, то он скажет, что 17. Ему всегда столько, для него не существует времени. Он всегда находится в своих семнадцати годах. Родившись в семье дипломата, жил всё детство за границей, имел гувернантку и получил хорошее воспитание. Ест аккуратно, не торопясь. Речь правильная, никакого сленга, тем более бранных слов. Своих близких родственников называет уменьшительными именами. Что меня может привлекать в общении с ним? Скорее всего – открытость, беззащитность и искренность, с которой он относится ко мне. Я люблю задавать ему разные вопросы. Мне интересны его ответы, возможно потому, что они откровенные и не замутнённые условностями и стереотипами.

– Лёша, а если бы я была животным, то кем бы я была?

– Лошадкой.– не задумываясь отвечает он.

– Потому что я работаю, как лошадь? – смеюсь я в ответ.

– Нет. Маленькой такой лошадкой, как пони. С тёплыми мягкими губами.-

неожиданный ответ. Я задумываюсь ненадолго, а потом вновь спрашиваю:

– А если бы я была цветком, то каким?

– Подснежником, – следует ответ незамедлительно.

– Почему?– я жду, что он скажет, что-то вроде «нежная, трепетная», но он отвечает:

– Потому что ты сильная!

– А подснежник разве сильный?

– Да.

– Почему ты так думаешь?– но Лёша не может ответить, повторяя.– Сильная. Ты сильная!

Порой он начинает рисовать картинки в своих фантазиях и озвучивать их. В них, в этих картинках рядом с ним всегда фигурирую я в качестве любимой. В эти моменты он очень счастлив и улыбается, обнажая источенные кариесом зубы.

– Ты возьмёшь меня замуж?– в такие моменты спрашиваю я.

Улыбка исчезает с его лица, и он строго отвечает:

– Я не могу.

– Почему?

– Мне мамочка сказала, что я никогда не могу этого сделать.

– Почему?– вновь пытаюсь выяснить я.

– Потому, что мамочка мне так сказала.

Ему явно неприятен этот разговор, он не любит оспаривать слова, сказанные мамой, хотя её давно нет на свете.

Ну вот. Вновь пансионат! Чего здесь-то о нём думать? Через три дня вернусь, и всё вновь закрутится в непрерывной суете, а сейчас я перевожу своё внимание и отмечаю, что до отъезда ещё раз нужно заглянуть к папе. Мысли об отце открыли мягкий поток нежности внутри. Как хорошо, что он есть у меня, и к нему можно прижаться как в детстве, зная, что он всегда поддержит и выслушает.

Папа, несмотря на свой почтенный возраст, три года назад встретил прекрасную женщину, и они решили жить вместе. Это было так неожиданно для меня и одновременно, я была рада этому. Потому что папа никогда не был счастлив с моей матерью – властной, вечно недовольной женщиной, которая предъявляла к нему постоянные претензии. Его теперешняя избранница оказалась приятной во всех отношениях женщиной и потому, как отец просто расцвёл с её появлением, я была счастлива за них. Кроме того, перебравшись к ней, он и мой жилищный вопрос решил. Отец продал свою квартиру, улучшил их, теперь уже совместные, жилищные условия и купил мне небольшую студию. Иринке он ещё раньше помог с ипотекой. Он мудрый у меня, мой папа. Сказал, что обе мы молодые и нам обеим нужно устраивать свою личную жизнь, поэтому решил, что жить нам нужно раздельно. Дочка свою квартиру уже обживает, а вот я…

Почему я тогда остановилась на этом долгострое? Сама не понимаю. А произошло это так. Когда пришла на осмотр жилья, то увидела комнату, наполненную солнечным светом. На лоджии огромное панорамное окно, а из него я увидела радугу во всё небо! Меня совсем не смутило ни то, что дом долго строился, да и сейчас не спешил сдаваться в эксплуатацию, так как комиссия находила и находила постоянные нарушения. Мне тогда это показалось таким незначительным. Я видела только эту красоту, открывшуюся передо мной с высоты двадцатого этажа! Я была просто зачарована ею. Другие варианты относительно жилья, я больше не рассматривала.

«Вот только о доме не начинай, иначе вообще не уснёшь!»– молю я себя и усилием воли перевожу своё внимание на приятные минуты, проведённые с дочерью. И я вновь и вновь благодарю бога за то, что она у меня есть! Её готовность всегда поддержать меня успокаивают и вселяют надежду. С мыслями о ней я наконец-то засыпаю.

Глава 3

И вот я снова в пансионате, как будто и не было двухнедельного отпуска. Вернулась даже в некотором приподнятом настроении. Меня с улыбками встречали как сотрудники и, так и постояльцы. Они обнимали меня. Я видела искренность в их глазах, неподдельную радость.

Как это бывает в пересмену, появилось много новых людей. Я традиционно задаю вопрос об их мотивации, приведшей в пансионат, возможно потому, что я сама постоянно ищу ответ на этот вопрос. И опять эти разговоры о миссии по спасению людей, чтобы дать им тепло, ласку и прочее бла, бла, бла! Всё не то! Я видела, как эти, созданные умом, причины лопались как мыльные пузыри после нескольких дней пребывания здесь. Я отслеживала, как моментально жалость преобразовывалась в раздражение, а затем в ненависть. Порой даже случались, так называемые «разборки» с постояльцами по выяснению кто прав, кто виноват. Причём сотрудники так втягивались в этот процесс, что вывести из него бывало очень сложно.

Не успела чая с дороги выпить, как зовут. Родственники некого Князева, изволят меня видеть. Он, знаете ли, не подарок. Это если мягко выразиться, а по сути, некий омерзительный тип. Сотрудники относятся к нему с настороженностью из-за его агрессивности. Князев постоянно задирает нашу горничную. Та татарка по национальности. Одним словом, не нравится ему азиатская внешность. Стукнуть может, если та рядом, бросить что-то в неё. А что с него взять? Не призывать же к моральным нормам? Его ум давно сбросил подобные условности и ограничения и предоставил руководить своими действиями разросшуюся в нём махровым цветом ненавидящую всех сущность. С горничной мы договорились, что та на стороже будет. Иногда, когда убирает комнату, может приглашать кого-нибудь из персонала, заметив, что прилюдно Князев более сдержан и откровенно не кидается с кулаками.

Он живет в комнате, где кроме него ещё два человека. Один из них безобидный дед, который не доставляет особых хлопот, а второй – Лёшенька. В прошлом Князев занимал руководящую должность в одной строительной компании и был слаб к женскому полу, гулял, что называется, «налево и направо». После двадцати пяти лет брака, бросил жену и ушёл к молодой, но когда с ним случился инсульт, то та быстро пристроила его в пансионат и исчезла из его жизни. Старая же жена вместе с сыном периодически его навещают. Что заставляет её поддерживать бывшего мужа для меня остаётся загадкой. Более ненавистного человека среди постояльцев я не встречала. Я заметила, что она, та самая ненависть, бывает подавленная или ярко выраженная. В подавленном (скрытом) состоянии это может выглядеть так: бабушка/дедушка – божий одуванчик. Мухи как говориться не обидит. Но при любом удобном случае, когда никто не видит, делает различные, что называется, пакости. Выбрасывает чужие вещи, портит мебель, рвёт бельё и даже справить нужду может в самом неподходящем месте! Таких здесь полно. Выраженная же ненависть выглядит как агрессия на окружающих. Начинается она с громких голосовых выпадов и часто доходит до рукоприкладства. Так вот, Князев был как раз, с такой вот, ярко выраженной ненавистью. Свою агрессию он начал выплёскивать ещё, будучи в ясном уме и твёрдой памяти. Если это можно в конкретном случае так назвать. На свою старую жену он очень часто поднимал руку, изменял ей постоянно, да и сейчас не был замечен в сожалении и раскаянии, а она же регулярно посещает его, долго сидит с ним, даже о чём-то беседует. Я, правда, даже не представляю о чём. Раз в месяц, когда нужно оплачивать пребывание, с ней приезжает и сын. Он явно пошёл в папашу и при встрече начинает приставать ко мне, предлагая свидания, деньги и прочие радости жизни. Причём делает это прилюдно, никого не стесняясь. Вот и сейчас, вальяжно расположившись на стуле, тянется через стол и накрывает своей ладонью мою руку. При этом слащаво поизносит:

–Ну, что мы, Елена Павловна, всё о делах, да о делах! Когда, наконец, придадимся более приятным занятиям?

– Ну, что вы, Юрий Сергеевич! – произношу я, мысленно контролируя, правильно ли я назвала его. Я обязана знать имена и отчества не только постояльцев, но ещё и их родственников. Убедившись, что не ошиблась, отшучиваюсь.– Давайте будем вести себя сдержанней, ведь мы не одни.

На что его мать, видимо, относит моё замечание на свой счёт и машет рукой, явно поощряя действия сына:

– Не обращайте на меня внимания, дело ваше молодое.

Хорошо, что кабинета у меня, как такового нет, просто есть стол в переходе между этажами, поэтому я никогда не остаюсь наедине с поклонником, а иначе не известно, чем бы эти приставания закончились. Ну и, естественно его ухаживания не остались без внимания окружающих. Девчонки подтрунивают надо мной:

–Елена Павловна! Чего же вы теряетесь! Папа на месте, мама тоже. Благословение дадут, и заживёте в любви и согласии. Мы вам спальное место в цоколе отгородим шторкой!

–Заживём,– соглашаюсь я. – Если папу не прибью ненароком!

Случай этот произошёл перед самым моим отпуском. Замечать я стала, что Лёшенька чуть свет, а уже сидит в холле, да и на сон час не спешит в кровать. А в тот день захожу, а он передо мной из комнаты пулей выскакивает, и голос Князева слышу:

–Дебил, урод. Пошёл вон!

А когда вошла и увидела, что тот с плечиками в руках стоит и размахивает ими, то тут у меня тормоза и отказали. Захлопнула дверь, выхватила те самые плечики из его рук. Благо сделать это было не трудно. После инсульта руки у него плохо действовали. И этими самыми плечиками так отходила обидчика, что даже сломала их. А когда увидела, что тот завалился на кровать, то подошла, подушку схватила и над головой подняла:

– Ты, мразь! Если ещё раз увижу, что Лёшеньку трогаешь или горничную нашу, то удушу! Скотина ты этакая!

Сама себя испугалась. Тогда точно готова была привести свои слова в исполнение. С тех пор, Князев пыл свой поубавил. Вот и сейчас для контроля Лёшеньку проводила в комнату, удостоверилась, что Князев запомнил мою угрозу, несмотря на то, что удержать в памяти самые элементарные вещи совсем не мог. Видимо просто сработал инстинкт самосохранения, как у животных, когда те чувствуют превосходство соперника в силе. Да и что говорить о больных людях, когда порой, те, которые считаются «адекватными», реагируют только на основные инстинкты, забывая, что они разумные существа. Нет, я не злоупотребляла своей силой, но иногда прибегала к этой крайней мере, чтобы обезопасить себя, да и окружающих меня людей. Так получилось и с Юрием Михайловичем. В прошлом тот занимал высокую должность в сфере железных дорог. Подтверждением тому являлась увесистая пачка визиток, на которых красовались имена с занимаемыми высокими должностями. С собой он всегда носил портфель с логотипом РЖД, куда, собственно и прятал те самые многочисленные визитки. Так же в тот портфель были собраны все зубные щётки, зубная паста, салфетки и прочая мелочь, которую он изымал у постояльцев. Правда, для какой цели, ни мне, ни кому другому, он объяснить не мог. Видимо ранее страдал клептоманией, вот навык и остался прибирать к рукам всё, что плохо лежит. В свои 80 лет, он был в отличной физической форме. По рассказам последней жены, в прошлом очень разборчиво относился к еде. Никакого мяса, только определённые сорта рыбы. Регулярные пробежки, занятия спортом. Он сохранил не только прекрасное физическое здоровье, но и мужскую потенцию. В шестьдесят шесть лет у него родился сын от третьего брака, который был ровесником его правнуков.

Здоровое тело это прекрасно, когда голова в порядке, а в данном случае, как ни парадоксально, но оно представляло трудности для тех, кто ухаживал за ним. Вполне активное тело вынуждено подчиняться уму, который заставлял его выделывать невероятные трюки, и требовалось много усилий и внимания, чтобы обезопасить его. Наверняка, было бы проще ухаживать за малоподвижным телом, нежели обеспечивать контроль над подобным, в целях его же безопасности. Ум навязчиво диктовал Юрию Михайловичу, что необходимо вырваться из стен пансионата и обрести свободу. Что там, за забором, его ждёт вертолёт, который унесёт его за пределы нашей Родины, где его ждут друзья и приличный счёт в швейцарском банке. Поэтому он, как только оказывался вне зоны бдительности персонала, искал лазейки, обходя высокий забор по периметру. Я уже упоминала, что пансионат стоял в низине, вот и в тот день он оказался на самом верху. Отчаявшаяся сиделка призывала всё своё красноречие, чтобы побудить его спуститься вниз. И вот мы следим с содроганием, как он прыгает сверху – вниз по камням, ловко балансируя на откосах. Ему 80 лет! Оступиться и скатиться вниз по выступающим железобетонным плитам, укрепляющим склон, в этом возрасте очень даже возможно. И в ответе за всё, буду, прежде всего, я! По телу пробегает холодок, в висках начинает стучать кровь. Мне страшно! Когда он, наконец-то, оказывается на земле, то самообладание покидает меня! Я стягиваю с ноги тапок и со словами: «Не смей больше туда забираться!»– начинаю хлестать им постояльца, а он закрывается от меня руками. Я не могу остановиться. Наконец, Юрий Михайлович вырывается и спешит прочь, я кричу ему вслед:

– Чтобы я тебя здесь больше не видела!

У самой трясутся руки и ноги! А в голове проносится мысль:

– Так вот и случаются инфаркты!

Да, меня можно осудить за подобное, возможно раньше я бы и сама это сделала, но не сейчас! Меня переполняет страх! Именно он опускает меня на уровень инстинктов и диктует свои правила! И я следую этим правилам, потому что не знаю, как действовать иначе. Внутри у меня нет ни чувства превосходства, ни обиды, ни злости. Я просто, как это делают животные – обозначила место каждого в иерархии сообщества, и это работает. Отныне я – вожак стаи! Проходя мимо, всякий раз напоминаю ему об этом, указывая на тапок, и он включается в эту игру, не пытаясь нарушить продиктованное мною правило. Теперь можно на какое-то время передохнуть. И как бы зловеще не выглядели эти эмоции со стороны, они не несут сильного энергетического заряда. Они не могут навредить ни мне, ни Юрию Михайловичу, словно петарды, от которых только шума много.