Олимпийский Мишка. Судьба последней советской утопии и её талисмана

Иван Корнеев

Олимпийский Мишка. Судьба последней советской утопии и ее талисмана

© Иван Корнеев, 2025

© ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Individuum ®

Рождение

23 октября 1974 года, Вена. Листва на деревьях уже пожелтела, но еще не опала. На часах 9:25 утра, погода солнечная. Горожане спешат на работу, а у здания ратуши толпятся журналисты. Сегодня очень важный день.

В одном из помещений ратуши сидят десятки представительных мужчин в пиджаках. Они негромко разговаривают и непринужденно курят трубки. Все они – члены Международного олимпийского комитета, которые только что проголосовали на выборах столицы летних игр 1980 года. Подсчет идет уже почти полчаса, а президент комитета не торопится объявлять решение. Неподалеку перешептываются чиновники из Советского Союза и Соединенных Штатов, представляющие Москву и Лос-Анджелес – единственных претендентов на роль столицы будущих игр. В отличие от людей из МОК, эти делегаты выглядят напряженно – последние несколько дней они мало спали, плохо ели и много, нервно говорили. Все свои силы они тратили на то, чтобы здесь и сейчас услышать имя своего города.

Гул замолкает. В зал заходит президент Международного олимпийского комитета Моррис Майкл Килланин, подходит к трибуне и медленно открывает конверт с именем победителя. Лидер советской делегации, председатель исполнительного комитета Моссовета Владимир Промыслов, напряженно следит за движениями президента. Килланин – 60-летний ирландский барон с аккуратно зачесанными седыми волосами и причудливыми очками на носу, дорогой костюм на нем сидит идеально. В СССР таких изображают на карикатурах журнала «Крокодил» или в книгах про буржуев царской России. Но сейчас Промыслову не до смеха или классовой ненависти. В руках аристократичного ирландца судьба Москвы на ближайшие несколько лет.

Килланин достает из конверта плотный листок бумаги, осматривает присутствующих поверх очков и произносит всего одно слово.

– Moscow.

Представители советской делегации резко вскакивают с мест. Секунда – и звенящая тишина сменяется аплодисментами вперемешку с радостными воплями. В зале – бесконечные поцелуи, рукопожатия и объятия. Один из присутствующих, корреспондент The New York Times Фред Таппер, на следующий день напишет об этом событии небольшую статью. В ней Таппер назовет радость делегации экстатической, а объятия советских чиновников – медвежьими[1].

* * *

К середине 1970‐х годов образ русского медведя – это устоявшийся штамп. Его используют для изображения России уже больше полутора веков: начиная с Наполеоновских войн.

Причем абсолютно неважно, какой в России режим или правитель, в каких внешнеполитических блоках она состоит, какие у нее отношения с соседями. Даже сейчас, когда слова «Россия» нет в официальном названии страны, медведь никуда не уходит. На картах, политических плакатах и карикатурах по всему миру Советский Союз представлен в виде агрессивных гигантских животных, часто в военной форме. Обычно этих медведей рисуют грязными и лохматыми, с выдающейся вперед мордой и раскрытой пастью, полной острых белых зубов. Журналисты по ту сторону железного занавеса добавляют к этому яркому образу конкретное содержание. Какой он, русский медведь?

Корреспонденты The New York Times и The Washington Post приезжают в СССР в долгие, многолетние командировки, и помимо репортажей пишут большую форму – книги о Советском Союзе. В первой половине 1970‐х годов, когда у власти утверждается Брежнев, а страна погружается в размеренный консерватизм, на Западе в моде идеи о «Вечной России»[2]. Известные журналисты Джон Донберг и Хендрик Смит пишут бестселлеры под названием «Новые цари»[3] и «Русские»[4], в которых сквозит одна и та же мысль. Смена режимов и правителей в России не имеет никакого значения – все это потемкинские деревни и пустые лозунги. Суть этой страны остается неизменной века с XVI, когда сюда впервые приехали иностранные путешественники, оставившие записки о природе русской власти. Ее составляющие – сверхцентрализованная система, раболепие населения, агрессивная внешняя политика и культ силы. Исторического прогресса в России не существует: меняются лишь декорации и имена. Хендрик Смит пишет:

… это чужая культура, не прошедшая через Ренессанс, Реформацию и эпоху конституционного либерализма, сформировавшую Запад. Контакты с Западом привели к некоторым изменениям, но не ослабили в корне сильные авторитарные тенденции в российской политике… Западные инновации просто использовались для усиления российских методов [правления][5].

На протяжении всей своей книги Хендрик Смит внушает американцам, что «русские» от них принципиально отличаются. Его тексты популярны: в 1974 году он даже получает Пулитцеровскую премию за репортажи из Советского Союза. Его коллега Джон Донберг пишет, что стиль управления советских чиновников ничем не отличается от методов царской власти. Брежнев и его друзья – это новые цари, а советские граждане – их смиренные холопы, не желающие что-то менять:

Веками здесь институционализировались секретность, полицейская слежка, переписывание истории, всевластие и высокомерие правителей, приверженность доктрине, праздность, нищета и «потемкинизм»[6].

Советский Союз – огромный ледник на карте, который постоянно растет, замораживая все вокруг себя. Агрессивный медведь, понимающий только язык силы.

Когда в 1970 году советские чиновники впервые выдвинули Москву на роль столицы олимпиады, страх перед «Вечной Россией» победил – СССР проиграл выборы. Олимпийское движение, которое уже несколько десятилетий развивалось под флагами западных демократий, не собиралось доверять свое будущее русскому медведю. В 1970‐м Лос-Анджелес, как и Москва, проиграл выборы канадскому Монреалю, но мэр калифорнийского города заявил, что воспринял новость с облегчением – все-таки игры сохранили для «свободного мира»[7].

Дело в том, что помимо полноценного приобщения к олимпийской семье, хозяева игр получают мощнейшую площадку для рекламы своего политического режима. Страну-организатора посещают тысячи туристов и журналистов, сотни миллионов зрителей исследуют ее через экраны телевизоров. Доверить Москве летние олимпийские игры – значит пробить дыру в железном занавесе, отделившем социалистический лагерь от капиталистического в условиях Холодной войны. Усилятся обмен технологиями, информацией и экономические связи.

Еще недавно такой поворот казался невозможным. Но сегодня, 23 октября 1974 года, что-то изменилось. После объявления столицы игр президент Международного олимпийского комитета лорд Килланин садится за стол в Гербовом зале Венской ратуши и отвечает на вопросы журналистов.

– Каковы итоги подсчета голосов?

– Результаты не разглашаются. Это тайное голосование, и я не знаю цифр[8]. Я попросил двух старейших членов комитета после подсчета голосов разорвать бюллетени. Теперь их обрывки плавают в Дунае[9].

На самом деле, Килланин лукавит – результаты выборов ему известны. В цифрах как таковых нет ничего криминального: 39 делегатов отдали голоса за Москву, а 20 выбрали Лос-Анджелес. Дело в другом. Глава Олимпийского комитета не хочет вдаваться в подробности, чтобы не подставлять коллег, ведь их могут обвинить в сочувствии «русским», что подпортит репутацию всей организации. Итоги подсчета голосов журналисты выяснят уже на следующий день, а через много лет сам Килланин признается, что «большая часть Запада проголосовала за Москву»[10].

Следующим к журналистам выходит Владимир Промыслов.

– Почему вы не смогли победить на выборах четыре года назад, а сегодня одержали победу?

– Мы извлекли уроки из ошибок 1970 года. А атмосфера в мире стала спокойнее[11].

Кажется, что для всех участников пресс-конференции победа Москвы – не такой уж и сюрприз. Промыслов продолжает:

– Мы глубоко признательны зарубежным деятелям мирового спорта, представителям общественности и деловых кругов, выдающимся мастерам культуры, тысячам и тысячам простых людей во всех странах и на всех континентах, которые неизменно поддерживали кандидатуру советской столицы, вместе с нами боролись за ее право стать хозяйкой Олимпиады-80[12].

Слова Промыслова отражают тот взгляд на СССР, который в 1970‐е транслируют советские газеты, книги, документальные фильмы и речи чиновников. Он в корне отличается от западной идеи о «Вечной России». В номере газеты «Правда», где на следующий день опубликуют отрывок интервью Промыслова, можно найти такие заголовки:

ПОЛНОЕ ОДОБРЕНИЕ

ЗА СПЛОЧЕНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ СИЛ

В ПРАЗДНИЧНОМ МАРШЕ

ПОДДЕРЖИВАТЬ НОВОЕ, ПЕРЕДОВОЕ

ЗЕМЛЯ ОТВЕТИТ ЩЕДРО[13]

В представлении советских средств массовой информации СССР – это совершенно новое государство, которое прокладывает путь в будущее для всего остального мира. Здесь уже нет никаких «русских», вместо них теперь «советский народ» – новая историческая общность, об окончательном складывании которой напишут в конституции СССР через три года. Советский народ – рабочие, хлеборобы, ученые, спортсмены и чиновники – трудятся ради создания нового справедливого общества. Недоброжелатели со всего света пытаются им помешать: заткнуть, проигнорировать или оклеветать. Но победа социализма неизбежна. Показатель прогресса Советского Союза – это успехи страны в науке, покорении космоса, строительстве и искусстве. А провозглашение Москвы столицей олимпийских игр – еще один знак, что иностранцы потихоньку открывают глаза и признают бесспорные успехи советского образа жизни. Конечно, Советский Союз – это никакой не медведь. Скорее локомотив, который на всех парах мчится в будущее. Или хорошо сложенный рабочий, что уверенно смотрит вперед.

Как и концепция «Вечной России», этот образ отрывает Советский Союз от западного мира, подчеркивая уникальность его политического строя и социальной организации. Но больше у советского и западного нарратива нет ничего общего. С одной стороны – застывшая во времени репрессивная Россия, которая держится на традиционных отношениях власти и подчинения. С другой – прогрессивное общество, которое обновляет планету благодаря единственно верной идеологии. Тем не менее, в 1974 году мир доверяет этой стране принять летние олимпийские игры.

Что изменилось с 1970 года? Почему аристократы из Международного олимпийского комитета готовы подарить коммунистам беспрецедентную площадку для пропаганды? А советские чиновники – рады получить такой подарок из рук британского лорда? Дело в том, что Советский Союз середины 1970‐х годов – это совсем не та страна, которую мы знаем по статьям из «Правды» или западным карикатурам. Время посмотреть на нее пристальнее.

Мать

Триптих для Международного конкурса «Плакат Олимпиады-80»

Михаил Шестопал, Александр Чанцев, 1979

Ночь с 12 на 13 марта 1978 года, Москва. В здании Оргкомитета «Олимпиада-80» до сих пор горит свет. В одном из кабинетов сидят несколько чиновников, а в комнате охраны на диване дремлет пожилой иностранец. Это вице-президент компании «Кока-кола» Роберт Бродуотер. Его начальник, известный бизнесмен Пол Остин, уже много лет продвигает свой напиток по всему миру и борется за новые рынки сбыта. В 1978 году Остин заключает выгодное соглашение, которое должно перевернуть игру: «Кока-кола» будет продаваться в Олимпийской деревне Москвы во время игр, а после их окончания – производиться в СССР.

Чтобы успех выглядел убедительнее, Остин договаривается о прямой трансляции подписания договора между советской и американской стороной. Он считает, что Америка обязана увидеть, как «Кока-кола» пробивает железный занавес. В Москву уже приехали репортеры, подготовлены тексты соглашения и съемочная площадка. Но возникает неожиданная проблема.

В разговоре с Бродуотером советские чиновники упоминают, что раньше они не обговаривали сумму взноса оргкомитету за участие в съемках. Размер гонорара, который они требуют, Бродуотера ошеломляет[14]. Американец долго пытается сбить цену, но тщетно. Советская сторона находится в позиции силы: если трансляция сорвется, «Кока-коле» придется платить огромную неустойку телекомпании.

Ради больших денег советские чиновники готовы ждать в кабинете хоть всю ночь.

После короткого и беспокойного сна Бродуотер понимает, что бодаться с ними нет никакого смысла. Оргкомитет олимпиады получает требуемую сумму, «Кока-кола» – прямую трансляцию соглашения, а Бродуотер выслушивает недовольную речь начальника. Пол Остин скажет, что «коммунисты превращаются в капиталистов после 15 минут переговоров»[15]. Но здесь Остин не прав. На это у них ушло около 15 лет.

* * *

Когда в 1964 году члены Президиума ЦК КПСС сместили с руководящей должности Никиту Хрущева, Советский Союз стоял на распутье. Совсем недавно власть громко говорила о скором наступлении коммунизма[16], но порой не могла даже обеспечить население базовыми продовольственными товарами. Привычные методы социальной мобилизации не работали: поездки комсомольцев на распашку целины закончились неурожаями, а призыв повысить производство мясомолочной продукции – истреблением скота.

В 1965 году новый глава государства, Леонид Брежнев, заявил:

Опираясь на успехи материального производства, партия и правительство принимают меры к повышению благосостояния и культуры советских людей. Лозунг «Все во имя человека, для блага человека» – закон деятельности нашей партии, и мы будем неуклонно следовать ему[17].

Через несколько месяцев новый Председатель Совета Министров Алексей Косыгин сообщил, что построение коммунизма и улучшение благосостояния людей неразделимы[18]. Это значило, что население нужно обеспечить не только едой и жильем, но еще и качественной бытовой техникой, разнообразной одеждой, продвинутыми услугами, мебелью и хорошими автомобилями. Чтобы быстро и эффективно развить сферу товаров и услуг, советскому руководству нужны были свободные средства и проверенные методы хозяйствования.

Первым делом Косыгин внедрил в советскую экономику скромные методы стимулирования: предприятия получили бóльшую самостоятельность в распределении ресурсов, а трудящиеся – финансовые надбавки за качественную работу. Лозунг «Как работал, так и заработал» стал символом новой пятилетки (1966–1970 гг.), и схема быстро принесла плоды: повысилась эффективность предприятий, что позволило производить более качественную и разнообразную продукцию – от трикотажа и обуви до автомобилей. Чтобы форсировать прогресс, стране нужны были западные технологии. Для их покупки Косыгину и Брежневу понадобились свободные средства в долларах, и им было что предложить капиталистическим странам взамен.

В середине 1960‐х годов Советский Союз ворвался на мировой рынок нефти. Сначала дешевое топливо поставляли в Италию в обмен на оборудование для постройки трубопроводов[19]. Затем в обмен на нефть в СССР потекла конвертируемая валюта и технологии производства. Например, в 1970 году с конвейера нового завода АвтоВАЗ сошел первый автомобиль ВАЗ-2101, известный как «Копейка». Создан он был благодаря технологиям итальянской фирмы Fiat, полученным СССР в результате нефтяной сделки. Еще через два года в Новороссийске заработала линия производства напитка «Пепси», по образу которой через несколько лет в Советском Союзе стали производить отечественный «Байкал». В 1975 году только Соединенные Штаты поставили в СССР высокие технологии на 219 миллионов долларов[20]. Все это время советские бюрократы учились вести дела с западными фирмами, выбивая выгодные условия сделок и балансируя между конкурентами[21]. К середине 1970‐х годов торговый оборот страны с внешними партнерами вырос в три раза по сравнению с началом Брежневской эпохи[22]. Советский Союз уже очень сильно зависел от стабильных валютных поступлений в американских долларах, а заводы в Европе – от регулярных поставок дешевой советской нефти.

Экономическая зависимость сформировала новую систему безопасности. По обе стороны железного занавеса все еще продолжали производство ядерного оружия, но риск начала Третьей мировой сильно снизился. В 1972 году в СССР впервые приехал президент США Ричард Никсон, а в 1975 году сверхдержавы провели первый в истории совместный космический полет «Союз-Аполлон», в честь которого советские табачные предприятия и американская фирма «Филип Моррис» даже начали продавать в СССР новую марку сигарет. Тогда же Советский Союз и западные страны подписали Хельсинкские соглашения – революционный документ о безопасности и сотрудничестве в Европе, который закрепил текущие границы и обозначил ориентиры в обеспечении прав человека.

На уровне международных организаций советские чиновники учились идти на компромиссы. К 1973 году им удалось сформировать в Международном олимпийском комитете сильную группу лоббистов, которые активно рекламировали кандидатуру Москвы[23]. В период с 1972‐го по 1974-й функционеры организовали поездки в столицу СССР для 50 членов комитета и спортивных журналистов из 15 стран[24]. Это была тонкая и тщательно спланированная работа по улучшению репутации Советского Союза, проделанная в духе западной дипломатии. Свидетель событий и исследователь истории олимпийского движения Аллен Гуттман писал, что при подготовке к играм «русские вели себя так, словно никогда не слышали о марксизме-ленинизме»[25].

В начале 1970‐х годов советские газеты внезапно перестали называть Международный олимпийский комитет «буржуазной и прокапиталистической кликой». А в 1973 году по телевизору показали выпуск киножурнала «По Советскому союзу» о визите президента организации лорда Килланина в СССР. Улыбчивый ирландец прогуливается по летней столице, посещает музей, спортивные сооружения, Троице-Сергиеву лавру и кабинеты чиновников. Играет расслабляющая музыка, а спокойный голос диктора сообщает:

Летом 73‐го года в Москве находился президент Международного олимпийского комитета лорд Килланин. Из беседы с Владимиром Промысловым он узнал о перспективах развития города, о новых спортивных сооружениях. Во время своего пребывания в Москве лорд Килланин и его супруга интересовались самыми разными сторонами жизни столицы…[26]

Телевизионная картинка показывает, что советские бюрократы и иностранные гости отлично ладят друг с другом. Это недалеко от правды. Килланин действительно оценил готовность Москвы идти навстречу, капитально планировать будущие игры и держать слово[27]. Но свои поездки в Советский Союз он будет вспоминать не так тепло, как их представляет советское телевидение:

В советском обществе до сих пор сильны корни царского режима… Иногда задаешься вопросом, что же это такое, а потом, по прошествии времени, понимаешь, что внутри общества существует отдельная элитная группа… Я никогда не бывал в частном доме, никогда по-настоящему не общался с простыми людьми, чтобы увидеть и понять, как они живут на самом деле[28].

Действительно, к середине 1970‐х годов Запад успел познакомиться с советскими чиновниками и представителями интеллигенции. Но советские обыватели – рабочие и крестьяне, студенты, школьники и пенсионеры – остаются для них невидимыми. Килланину не известны их уровень жизни и образования, ежедневные потребности и мечты. Возможно, что они не известны и многим советским чиновникам, с которыми Килланин регулярно садится за стол переговоров.

* * *

К моменту, когда политики праздновали победу на выборах олимпийской столицы, СССР был прочно вписан в систему мировой экономики и безопасности. Руководители страны представляли на международном уровне скорее большую корпорацию, которая играла по общим рыночным и дипломатическим правилам, чем революционное государство с новым подходом к международным отношениям, каким Советский Союз был в начале 1920‐х годов. Стремление к выгоде было главным драйвером внешней политики СССР и постепенно подчинило себе идеологические установки[29]. В годы, которые принято называть «застойными», научно-техническое, культурное и экономическое сотрудничество Советского Союза с капиталистическим миром сильно превысило обороты таких либеральных эпох как нэп и оттепель[30].

Но внутри Советского Союза все эти процессы оставались не очень заметны. Да, в газетных статьях середины 1970‐х годов чаще встречаются такие слова как «разрядка», «сотрудничество» и «дружба», но советские СМИ все еще представляют страну как антитезу капиталистическому миру.

Агитационные плакаты, процедуры выборов, праздничные парады и марши год за годом воспроизводятся в одном и том же виде. Мир, в котором уже есть прототипы компьютеров, космические аппараты и рок-музыка, описывается цитатами Ленина или «дубовыми» заголовками в прессе, которые радостно извещают о рекордах выплавки чугуна и сборов урожая. Цены в магазинах и передовицы газет принципиально не меняются больше десяти лет, создавая фасад благополучия брежневской эпохи. Кажется, что вся страна застыла в безвременье. Но сами советские люди меняются стремительно. Правда, как и в случае с трансформацией внешнеполитических отношений, это не сильно заметно на первый взгляд.

Никто из моих друзей не был антисоветчиком… Мы просто не говорили друг с другом о работе, или учебе, или политике. Вообще не говорили. Что вполне понятно, если учесть, что мы не смотрели телевизор, не слушали радио и не читали газет примерно до 1986 года [до начала перестройки][31].

Это воспоминания петербурженки Инны, которая в середине 1970‐х годов закончила школу и поступила в университет. В это время советские люди прибегают к чему-то вроде «внутренней миграции» – записываются в секции по интересам, увлекаются туризмом, музыкой или другими хобби. Молодежь ходит в кружки моделирования, поет у костра песни Высоцкого, читает фантастические романы, следит за хоккейными матчами и музыкальными новинками.

Участвуя в формальных выборах, комсомольских собраниях и субботниках, советский человек воспроизводит политические ритуалы, которые символизируют единство народа и власти, но не вкладывает в них прежнего смысла. Все больше людей игнорируют партийные призывы и перестают следить за высказываниями политиков. Они стараются выстраивать жизнь по-своему, подходить к ней творчески и меньше зависеть от идеологических установок[32].

Поэтому весть об очередной инициативе советской власти – организации летних олимпийских игр – не получает почти никакого отклика от людей, не связанных со спортивными инстанциями. Только год спустя 39-летний физик Николай Работнов зафиксирует у себя в дневнике свежую шутку:

Еще анекдот: «В 1980 году, вместо ранее объявленного коммунизма, состоятся олимпийские игры». Шокирующая гармония[33].

Скепсис и недоверие к политике партии, которые выражаются в колких анекдотах, – все более популярная стратегия поведения в СССР. Парадоксально, что эта трансформация происходит как раз в то время, когда уровень жизни советских граждан растет быстрее обычного.

В магазинах было мясо, семга и икра по разумным ценам, а зимой мы даже покупали апельсины и бананы. Легче стало одеваться. Синтетика тогда была в большой моде, нейлон, дакрон и прочее. Продавалась импортная мебель – из Венгрии, ковры из Чехословакии, Финляндии. Люди почувствовали вкус к комфорту, начались организованные поездки за границу – в основном в страны народной демократии, но и в Скандинавские страны, в Италию, Францию, Англию. Тем самым приоткрылось окошко в другой мир[34].

Так начало брежневской эпохи описывает Лилианна Лунгина, филолог и переводчица. Она представительница той самой элитной группы, о которой писал Килланин – в этот момент советская номенклатура получает ощутимые привилегии по сравнению с крестьянами и рабочими.

Но и обыватели получают больше возможностей и денег. За 10 лет средняя зарплата в СССР вырастает с 80 до 122 рублей при почти полном сохранении цен[35], а в 1967 году Брежнев утверждает для всех трудящихся 5-дневную рабочую неделю. В 1974‐м паспорта и свободу передвижения наконец получают крестьяне, ранее прикрепленные к колхозам. Мощности внутреннего туризма растут по 10 % в год: путешествовать становится легче, а мест для поездок – больше[36]. Семьям выдают отдельные квартиры в новых микрорайонах растущих городов. У людей появляется больше свободного времени, пространства, средств и возможностей.

Городские жители, доля которых уже превышает процент сельских, открывают для себя мир потребления. Поиск качественной одежды, редкой еды, импортной бытовой техники, разнообразного досуга и качественных услуг превращается во что-то вроде национального вида спорта[37].

Подобно советским чиновникам, которые за несколько лет вливаются в мир большого бизнеса, обыватели постепенно перенимают ценности постиндустриальной эпохи. Если раньше осознанный или вынужденный аскетизм был спутником советского человека, то теперь хорошие товары и выгодные знакомства становятся признаком высокого статуса[38]. Люди жалуются уже не на барачное жилье или идеологические промахи сограждан, а на очереди в магазинах и качество продуктов. Пообещав советским гражданам скорое улучшение качества жизни, советские власти сами создали вектор критики текущего режима. Отчасти поэтому Косыгинскую реформу начинают сворачивать уже в начале 1970‐х годов – из-за опасений, что она может подкосить социалистические принципы хозяйства. Высокие доходы с продажи нефти маскируют неэффективность экономики, но закупки товаров потребления и технологий из-за рубежа не поспевают за растущими запросами населения.