В глубинах разума и веры. Гении науки о Боге

Глава II

Великий путь знания: с Востока на Запад

Науку можно представлять как движение к познанию законов мироздания и одновременно к поиску того сокровенного, что выходит за рамки чистой эмпирики. На протяжении веков выдающиеся мыслители разных культур, от Китая и Индии до исламского мира, от раннехристианской Европы до эпохи Возрождения, совмещали научные исследования с искренней верой в существование высшего начала. Именно этот тесный сплав рационального анализа и религиозного восприятия мира позволял находить в гармонии законов Вселенной подтверждение величию Творца.

Человечество не имело монопольного «центра» научного развития: в Древнем Китае, Индии, Египте, Месопотамии, античной Греции, странах исламского мира – всюду сформировались системы знаний, которые зачастую опережали свое время и не поддавались упрощенным представлениям. Величайшие умы Китая, такие как Шэнь Ко, Чжан Хэн, Су Сун, уделяли особое внимание тому, как взаимодействуют практические открытия и философско-религиозные концепции. Так, Чжан Хэн находился под влиянием идей даосизма и конфуцианства, где понятие Неба сопоставлялось с космическим порядком. Из попыток понять гармонию Неба и Земли, которую даосы и конфуцианцы связывали со всеобщим принципом правильного устройства Вселенной, рождалась убежденность, что изобретения служат не только делу пользы, но и задаче, которая выходит за границы сугубо материальной выгоды. Сходные черты можно найти и у средневековых мусульманских ученых, видевших в познании природы раскрытие законов, заложенных Всевышним. Ибн аль-Хайсам открывал принципы оптики, параллельно оттачивая методы эксперимента и логического анализа, но при этом у него не возникало внутреннего конфликта между стремлением к истине и верой в Бога: в «Книге оптики» он не раз упоминал о роли Творца, заложившего гармонические принципы в природу света. Более того, многие историки подчеркивают, что в исламской традиции понятие «наука» часто связывалось с понятием «божественная мудрость».

Столь же характерная черта – глубокая религиозность – прослеживается у Мухаммада ибн Мусы аль-Хорезми, «отца алгебры»: он сформулировал новую систему решения уравнений, которые стали важнейшим математическим открытием для будущего Европы. При этом сам ученый не считал, что его открытия противоречат религии. Похожим образом и Авиценна (Ибн Сина), автор «Канона врачебной науки», соединял медицинские знания с философией, выстраивая целостное представление о мире, в котором Бог, природа и разум едины. Аналогичные позиции высказывал Ибн Рушд (Аверроэс), именовавший Аристотеля «Великим учителем» и видевший в рациональном познании форму богопочитания.

Как уже было сказано, когда труды мыслителей и естествоиспытателей Востока попали, благодаря переводу на латинский язык, в университеты Европы, начался процесс повторного осмысления античного наследия и собственных христианских традиций. В Европе искра научного интереса долгое время тлела под покровом богословских догматов. Однако начиная с XII–XIII веков увеличился поток переводов и рост университетской культуры, что дало толчок к развитию математики, физики, астрономии, медицины. Все это проходило под покровительством западноевропейской Церкви: большое число ученых, в частности Альберт Великий (ок. 1200–1280) и Фома Аквинский (1225–1274), открыто говорили, что истины веры и истины разума не могут противоречить друг другу, ведь они исходят от одного Бога. В этот же период распространение идей Аристотеля в христианской Европе во многом шло через арабские комментарии, которые создавались великими исламскими мыслителями. Так восточное наследие – и античное, и исламское, и даже индийское – постепенно трансформировалось внутри новых интеллектуальных институтов Запада, подготовив почву для Ренессанса.

Именно поэтому научный переход «от Востока к Западу» невозможно сводить к жесткому и одномоментному разделению. Скорее, мы видим плавный мост, перекинутый переводчиками и путешественниками, купцами и учеными, миссионерами и изгнанниками, благодаря которым идеи непрерывно циркулировали.

При этом оставался важнейший момент: и в Китае, и в исламском мире, и в позднем Средневековье Европы – везде возникали фигуры тех, кто не разделял научный поиск и религиозное мировоззрение, но, напротив, видел в упорядоченности мироздания доказательство существования высшей воли. Так начало вырисовываться ядро будущей систематической науки: исследования, основанные на логике, наблюдениях, опытах, но при этом отнюдь не обязательное отрицание Бога. Разумеется, такие ученые сталкивались с разными интерпретациями веры: они могли быть мусульманами, христианами, последователями конфуцианства, синкретических культов или, как нередко бывало в эпоху Возрождения, сочетать официальное христианство с веяниями неоплатонизма и герметической философии.

В христианской Европе накануне Возрождения существовала сложная атмосфера: с одной стороны, Церковь как институт нередко препятствовала вольнодумству, с другой – многие видные епископы покровительствовали скрупулезному изучению античных текстов, пусть и в «правильном», с их точки зрения, толковании. Поэтому с началом Ренессанса (XIV–XVI века) пришло время для активной переоценки Античности. Переводы Платона и Аристотеля уже были на руках у ученых, и в ряде городов – Флоренция, Падуя, Болонья, Париж, Оксфорд – формировались кружки, где увлеченно обсуждались математические и философские трактаты. И хотя у нас иногда создается впечатление, что Ренессанс носил светский характер и противостоял религии, в действительности большинство ученых оставались верующими. Взять, к примеру, Николая Коперника (1473–1543), каноника Фромборкского капитула, который был глубоко религиозным человеком и при этом создал гелиоцентрическую теорию. Или Михаила Сервета (1511–1553), врача и теолога, горячо и, к сожалению, трагически пытавшегося соединить медицину, библейские тексты и новое понимание кровообращения. Европейская наука во многих случаях рождалась в сердцевине богословских обсуждений.

Точка перехода от восточных школ к западным возникает как естественное продолжение ключевой идеи: во всех великих цивилизациях существовала тяга к поиску универсальных закономерностей, а у многих ученых она уживалась с мыслью о высшей силе, наделившей человека способностью к познанию. Сквозь столетия этот мотив звучит с одинаковой силой: Шэнь Ко, сумевший предвосхитить эллиптическую орбиту Солнца задолго до Кеплера; аль-Хорезми, открывший систематические методы решения уравнений и создавший условия для распространения десятичной системы счисления на Западе; Ибн аль-Хайсам, чей экспериментальный подход сформировал зачаток будущего научного метода, и, наконец, ученые Возрождения и раннего Нового времени, которые через переводы и личные контакты восприняли это богатство идей и развили дальше. Все это – непрерывная цепь мирового научного наследия, у которой нет одного-единственного пункта «зарождения»; напротив, можно говорить об одновременном множественном старте, где каждая культура дала свой вклад, а вместе они породили универсальную науку.

Как восточные мыслители, взращенные в конфуцианстве, даосизме, буддизме или исламе, так и западные ученые, связанные с католицизмом, протестантской традицией, иной ветвью христианства, при всех культурных различиях зачастую пребывали в сходном религиозном настрое: видели в окружающем космосе следы высшего порядка. Когда Ньютона спрашивали, как он пришел к выводу о существовании Бога, он отвечал, что сама гармония законов гравитации не может быть бессмысленной. Иоганн Кеплер не уставал повторять фразу из Псалмов «Небеса провозглашают славу Божию» (Пс. 18:2), подчеркивая, что научная работа астронома – это тоже богослужение, поскольку она раскрывает красоту мироздания.

Пожалуй, лишь в более позднюю эпоху, начиная с XVIII–XIX веков, возникла резкая граница между религией и наукой, когда часть мыслителей предпочла агностицизм или атеизм, расценивая влияние Церкви как тормоз для научного прогресса. Но в эпоху расцвета китайской, индийской, арабской науки и европейского Возрождения – большая часть новаторов отнюдь не видели противоречия в совместном существовании науки и веры. Скорее, они подчеркивали: чем тоньше мы понимаем строение космоса, тем более восхищаемся замыслом Творца, давшего человеку возможность разгадывать тайны чисел и небесных орбит. Ибо путь рационального объяснения, согласно их воззрениям, тоже может вести к Богу – и, может быть, даже быстрее, чем простой слепой догматизм.

Таким образом, мы совершаем переход «от ученых Востока к ученым Запада», и он не является простым переключением фокуса, а отражает глобальное взаимопроникновение идей, интенсивный культурный обмен и непрекращающуюся убежденность ученых в том, что источником порядка в природе является что-то высшее. Основы систематической науки формировались в древности у разных народов практически одновременно, а спустя века это накопленное богатство открытий распространилось по пути торговых и культурных сношений в Европу, где, наложившись на философско-религиозные споры, оформилось в ту модель науки, которую мы считаем классической. Но это не означает, что в европейской культуре наука внезапно отделилась от Бога: напротив, очень многие, от Николая Коперника до Исаака Ньютона, утверждали, что видят в природных закономерностях отражение божественного гения. Факты убеждают нас, что даже самые смелые умы, будь то Кеплер, Кардано, Тихо Браге или Галилей, вовсе не считали веру предрассудком, а просто стремились скорректировать те пункты традиционной доктрины, которые, с их точки зрения, противоречили здравому научному исследованию. Поначалу эти инновационные идеи вызывали отторжение, иногда приводили к инквизиционным процессам и заключениям, как случилось с Кардано или Галилеем. Но постепенно сама религиозная мысль начала признавать, что истинная вера не боится фактов. Отсюда и возникает своеобразный «союз» – математика, астрономия, физика перестают восприниматься как опасные для веры, ведь если Бог сотворил мир по математическим законам, то изучать их – дело богоугодное.

Итог таков: пусть наши герои принадлежали к разным странам и религиям, но в конечном счете все они сходились в убеждении, что природа пронизана рациональной красотой. Сохранение и передача достижений восточных цивилизаций послужили «топливом» для западного рывка, а вера в божественное происхождение этой гармонии вдохновляла многих из тех, кто двигал науку вперед, от Изиды древнеегипетских мистерий до христианского Бога, от Конфуция и Будды до Аллаха, от даосского Дао до неоплатонической концепции Единого. История великого научного диалога – это история постепенного взаимного узнавания, когда переводы трудов аль-Хорезми открыли глаза европейским математикам на индийскую позиционную систему, открытия Ибн аль-Хайсама по оптике подтолкнули Роджера Бэкона и Кеплера к новым экспериментам, а заслуги китайских инженеров предвосхитили многие изобретения, которыми позднее гордилась Европа. И во всех этих узлах культурного обмена мыслители той эпохи все еще обращали взоры к небу не только телескопически, но и молитвенно, ибо воспринимали мир как сотворенный, наделенный целью. Формирование систематической науки базировалось на наблюдении, эксперименте, логической аргументации, но, как показала история, для многих первооткрывателей этот путь вел не к отказу от веры, а напротив – к еще большему благоговению перед тем, что называют волей Всевышнего.

Именно здесь уместно завершить размышления о переходе в книге от Востока к Западу. Можно констатировать, что это не «линейный переход эстафеты», а сложная и долговременная встреча народов и мировоззрений. В дальнейших главах будет рассказано, как в Европе постепенно сложился научный метод Нового времени и каким образом ключевые открытия – от астрономии Коперника, Браге и Кеплера до физики Галилея и Ньютона – повлияли на всю последующую историю цивилизации. Но нельзя забывать, что этот «европейский взлет» стал возможен благодаря глубоким корням, уходящим в китайские, индийские, арабские и греческие пласты знаний, где математики, врачи, астрономы, инженеры трудились порой под покровительством императоров или султанов, а порой в монастырях или кельях, неизменно соединяя любознательность с религиозной созерцательностью. Ценность этого понимания в том, что оно помогает нам видеть науку в подлинном межкультурном и духовном контексте, а не просто как результат усилий «отдельной» цивилизации. И когда мы переходим к рассмотрению выдающихся западных личностей эпохи Возрождения и Нового времени, мы делаем это с осознанием их глубочайшей внутренней связи – через идеи, тексты, переводы – с учеными Древнего Востока, Азии, исламского мира. Множество дорог, пролегавших и по Великому шелковому пути, и по морским торговым маршрутам, и по перевалочным пунктам на пути в Южную Европу, соединили эти миры, а жажда познания и религиозная вера у многих ученых шли рука об руку, вдохновляя их на новые открытия.