Сбежавший магазин игрушек

Она лежала на правом боку, ее левая рука была откинута назад, под стол, а ноги вытянуты вперед. Женщина лет шестидесяти, заключил он, так как волосы были почти полностью седыми, а кожа на руках морщинистая и коричневатая. На ней было твидовое пальто и юбка с белой кофточкой, подчеркивающей ее полноту, грубые шерстяные чулки и коричневые туфли. На левой руке нет кольца, да и грудь плоская, можно было подумать, что она была незамужней. Рядом с ней, в тени от стола, что-то белело. Кадоган поднял клочок бумаги, на котором карандашом наклонным женским почерком был нацарапан какой-то номер. Потом он снова вгляделся в лицо женщины.

Зрелище было не из приятных: оно было темно-фиолетового цвета, так же как и ее ногти. В углу приоткрытого рта, в глубине которого поблескивала золотая пломба, скопилась пена. В шею врезался тонкий шнур, крепко стянутый сзади. Он так глубоко утонул в складках плоти, что его почти не было видно. На полу возле головы застыла лужица крови. «Результат резкого удара пониже макушки», – понял Кадоган. Он пощупал кости черепа, но, насколько он мог судить, они не были сломаны.

До этого момента им руководило всего лишь бесстрастное детское любопытство, но прикосновение к трупу резко привело его в чувство. Кадоган поспешно обтер свои пальцы от крови и выпрямился. Он должен добраться до полиции как можно быстрее. Что еще стоило заметить? Ах да! Золотое пенсне, разбитое, рядом с ней на полу… Тут он внезапно застыл на месте, нервы напряглись, как провода под током.

Какой-то звук донесся из коридора.

Еле слышный, неопределенный звук, но сердце учащенно забилось, а руки задрожали. Странным образом до сих пор ему не приходило в голову, что убийца этой женщины мог все еще находиться в доме. Обернувшись, он пристально вглядывался в темноту за полуоткрытой дверью и ждал, застыв на месте. Звук не повторился. В этой мертвой тишине часы на его запястье тикали, казалось, так громко, как кухонный таймер. Он понимал, что если кто-то там есть, то все решают выдержка и нервы: тот, кто шевельнется первым, уступит преимущество противнику. Минуты тянулись бесконечно долго: три, пять, семь, девять, – словно космические эоны. И благоразумное терпение начало истощаться. Какой-то звук? Ну и что? Дом, словно остров Просперо[16], был «полон шумов». В любом случае что пользы стоять в неестественной позе, словно восковая фигура? Вдобавок мышцы ныли от неподвижности, и наконец он пошевелился, взяв свечу со столика и с величайшей осторожностью вглядываясь в коридор.

Коридор был пуст. Другие двери по-прежнему закрыты. Его фонарь стоял на столе, там, где он его оставил. Нужно выбраться из этого отвратительного дома как можно быстрее и добраться до полицейского участка. Он взял фонарик, задул свечу и поставил ее на место. Щелчок кнопки, и…

Фонарь не зажегся. Полминуты Кадоган яростно, но безрезультатно сражался с фонарем, пытаясь зажечь его, пока наконец не понял, в чем дело: фонарь в его руке казался непривычно легким. С тяжелым предчувствием он открутил донышко в поисках батарейки. Она исчезла.

Оказавшись в ловушке темного, как деготь, пахнущего плесенью коридора, Кадоган внезапно потерял самообладание. Он слышал мягкий глухой звук приближающихся шагов. Он помнил, как вслепую запустил на звук пустым фонарем и как тот ударился о стену. И скорее почувствовал, чем увидел, яркий луч света, вспыхнувший за его спиной. Затем – тупой, чудовищный удар, от которого его голова, казалось, взорвалась вспышкой ярко-красных слепящих искр; он слышал пронзительный взвизг, словно ветер в проводах, и последнее, что он видел: ярко-зеленый шар, крутящийся и уменьшающийся до полного исчезновения в чернильной темноте.

Он очнулся с раскалывающейся от боли головой и неприятным вкусом в пересохшем рту и через минуту встал, пошатываясь, на ноги. Накативший приступ тошноты заставил его опереться о стену, тупо бормоча что-то себе под нос. Немного погодя в голове прояснилось, и он смог осмотреться вокруг. Он находился в маленькой, чуть больше чулана, комнатке, набитой разными средствами для уборки: здесь были ведро, швабра с тряпкой, щетки и жестянка с мастикой. Слабый свет, проникавший через маленькое окно, заставил его взглянуть на часы. Половина шестого. Он был без сознания четыре часа, и сейчас уже начинало светать. Почувствовав себя немного лучше, он осторожно тронул дверь. Она была заперта. Но окно! Он не верил своим глазам: окно было не только не заперто, оно было открыто. Он с трудом забрался на какой-то ящик и выглянул наружу. Комнатка находилась на нижнем этаже, и перед его глазами лежала узкая полоска пустынного, заброшенного сада, по обеим сторонам которого тянулась деревянная крашенная олифой изгородь, кончавшаяся полуоткрытой калиткой. Даже при его нынешней слабости выбраться наружу не составило никакого труда. За калиткой на него опять накатил приступ тошноты, рот наполнился слюной, и его сильно вырвало. Но это принесло облегчение.

Поворот налево, и вот переулок, который вывел его обратно на дорогу, вниз по которой он шел четыре часа назад. Да, несомненно, это была та самая дорога, и через три магазина был тот самый магазин игрушек, он сосчитал, на стороне, ближайшей к Модлин-бридж. Помедлив немного, только чтобы запомнить приметы и место, он поспешил прочь по направлению к городу и полицейскому участку. Светлело, и Кадоган увидел табличку с надписью «Иффли-роуд», когда вышел на перекресток, где была каменная поилка для лошадей. Да, это было то самое место. Дальше Модлин-бридж, серый и широкий, и безопасность. Он оглянулся и убедился, что за ним никто не идет.

Оксфорд встает поздно, кроме Майского утра[17], и единственный человек, встретившийся ему, был молочник. Он довольно равнодушно взглянул на окровавленного и растрепанного Ричарда Кадогана и отвернулся, вероятно приняв его за припозднившегося гуляку. Серая прохлада начинавшегося дня омывала стены Куинз-колледжа и Юниверсити-колледжа[18]. Луна прошедшей ночи, как тусклая монета, все еще виднелась в утреннем небе. Воздух был свеж и приятно ласкал кожу.

Голова Кадогана хотя все еще чертовски болела, теперь, по крайней мере, приобрела способность думать. Полицейский участок, припоминал он, находился на Сент-Олдейтс, где-то возле почты и здания муниципалитета, как раз там, куда он и шел. Но вот что озадачило его: в кармане он обнаружил свой фонарь с батарейкой и, более того, бумажник с чеком мистера Споуда в целости и сохранности. Да, напавший на него проявил чуткость… Затем он вспомнил старую женщину со шнурком вокруг шеи, и чувство благодарности мгновенно исчезло.

В полиции его приняли как нельзя более любезно и радушно. Его довольно-таки бессвязную историю выслушали, не прерывая, и задали несколько дополнительных вопросов о нем самом. Затем дежурный сержант ночной смены, крепкий краснолицый мужчина с широкой полоской черных усов, сказал:

– Что ж, сэр, лучшее, что мы можем для вас сейчас сделать, – это перевязать вашу рану и дать вам чашечку горячего чая и аспирин в придачу. Вы, должно быть, чертовски плохо себя чувствуете?

Кадогана немного раздражала его неспособность понять всю срочность дела:

– Разве я не должен немедленно проводить вас на то место?

– Послушайте: если вы были без сознания целых четыре часа, как вы говорите, вряд ли стоит ожидать, что они оставили тело лежать там, дожидаясь нас, как вам, может быть, кажется. Так, значит, комнаты наверху пустуют?

– Мне так показалось.

– Ну вот. А это значит, что мы можем легко попасть туда прежде, чем магазин откроют, и осмотреть помещение. Вот ваш чай, сэр, и аспирин. Вам бы отдохнуть не помешало.

Он оказался прав. Отдых, чай и мазь, которой смазали его расшибленную голову, а главное, бодрая надежность окружавших его полицейских принесли Кадогану облегчение. Воспоминание о жажде щекочущих нервы приключений, о которой он толковал мистеру Споуду в своем саду в Сент-Джонс-Вуд, вызвало у него теперь суховатую усмешку. Да, он уж хлебнул их достаточно, решил он, вполне достаточно. Он не подозревал, возможно к счастью для себя самого, что еще ему предстояло.

Уже совсем рассвело, и многочисленные башенные часы Оксфорда как раз звонили 6.30, когда они сели в полицейскую машину и поехали обратно по Хай-стрит. Тот же молочник, еще не закончивший свою работу, с мрачной усталостью покачал головой при виде Ричарда Кадогана, который, словно восточный владыка, восседал в тюрбане из бинтов посреди полицейского эскорта. Но Кадоган не обратил на него внимания. Он на какое-то время отвлекся от размышлений о роковом магазине игрушек, наслаждаясь пребыванием в Оксфорде. Прежде ему почти не хватало времени оглядеться вокруг, но теперь, сидя в машине, плавно мчавшейся среди величественных улиц по направлению к высокой башне Модлин-колледжа, он буквально упивался очарованием этого места. Ну почему, почему, ради всего святого, он не жил здесь? А погода сегодня снова обещала быть хорошей.

Проехав по мосту, они оказались на том перекрестке, где стояла каменная поилка для лошадей, и нырнули в Иффли-роуд. Вглядываясь в ряды домов, Кадоган заметил:

– Так-так! Они подняли тент!

– Вы уверены, что это то самое место, сэр?

– Конечно. Напротив церкви из красного кирпича. Как там она называется? Нонконформистская, что ли…

– А это, сэр? Это, надо думать, баптистская.

– Ну вот, водитель, здесь можно остановиться! – взволнованно воскликнул Кадоган. – Вот справа церковь, вот улочка, по которой я вышел, и тут…

Полицейская машина тем временем заехала на край тротуара. Наполовину приподнимаясь с сиденья, Кадоган вдруг застыл на месте, уставившись на магазин. Перед ним в витрине были выставлены в образцовом порядке консервы, мука, банки с рисом и чечевицей, прочей бакалеей и бекон. Это был, как гласила надпись: «Торговый дом Уинкворт. Бакалея и продовольствие».

Он растерянно озирался по сторонам. Аптека, магазин тканей. Дальше с правой стороны: мясник, булочник, магазин канцелярских принадлежностей; и слева: торговля зерном, шляпный магазин и еще одна аптека…

Магазин игрушек исчез.

Глава 2

Случай с нерешительным доном [19]

На смену серенькому рассвету пришло золотое утро. Листья уже начинали опадать с деревьев в парках и на Сент-Джайлс[20], но все же старались держаться на ветках, переливаясь бронзовыми, желтыми и темно-коричневыми оттенками. Серый лабиринт Оксфорда, ибо с высоты он более всего напоминал лабиринт, начал приходить в движение. Первыми появились на улицах студентки: группки велосипедисток, мантии на которых казались чем-то диким, неслись по улицам, прижимая к себе многослойные папки, или толкались перед входами в библиотеки, ожидая, пока те откроются и снова допустят их изучать божественные тайны, коими окутаны вопросы христианского элемента в «Беовульфе», датировка Уртристана[21] (если таковой вообще существует), сложности гидродинамики, кинетическая теория газов, закон о правонарушениях или расположение и роль паращитовидной железы. Мужчины появлялись позже, надев брюки, пальто и шарф поверх пижамы, ленивой походкой плелись через квадратные внутренние дворики колледжей ставить подпись в списках и так же лениво возвращались обратно, к постели. Студенты-художники появлялись на улице, смиряя свою плоть в поисках хорошего освещения, ускользающего и недосягаемого, почти как чаша Грааля. Проснулся и коммерческий Оксфорд, открылись магазины и появились автобусы, улицы были переполнены транспортом. По всему городу, в колледжах и на башнях зашумели, зазвенели часовые механизмы, отбивая девять часов сумасшедшими неровными синкопами, вразнобой по времени и по тембру.

Нечто красное выскочило на Вудсток-роуд.

Это была очень маленькая, шумная и потрепанная спортивная машина. По ее капоту шла небрежно нацарапанная белая надпись «Лили Кристин III». Обнаженная хромированная фигурка, страдающая стеатопигией[22], наклонялась вперед под опасным углом на крышке радиатора. Машина доехала до пересечения Вудсток-роуд и Банбери-роуд, резко свернула налево и въехала на частную дорогу, ведущую к колледжу Сент-Кристоферс – святого Христофора, покровителя путешествующих (для непосвященных следует сообщить, что Сент-Кристоферс расположен в непосредственной близости от Сент-Джонс). Затем она въехала в кованые железные ворота и на скорости около сорока миль в час покатила по подъездной аллее, вымощенной гравием и окаймленной лужайками и кустами рододендронов, которая оканчивалась чем-то вроде неопределенной петли, в которой было совершенно невозможно повернуть машину. Было очевидно, что водитель не мог управлять машиной должным образом. Он отчаянно сражался с рычагами. Машина направилась прямо к окну, сидя у которого президент[23] колледжа, худощавый, сдержанный мужчина с мягкими манерами эпикурейца, принимал солнечные ванны. Осознав опасность, он с панической поспешностью ретировался. Но машина миновала стену его покоев и промчалась до конца подъездной аллеи, где водитель, до предела вывернув руль и повредив край травяного газона, наконец справился с управлением, заставив машину повернуть. К этому моменту, казалось, уже ничто не могло остановить его стремительное движение задним ходом по пути, которым он приехал, но, к несчастью, поворачивая вправо, он крутанул руль слишком сильно, и машина прогрохотала через полоску газона, зарывшись носом в куст рододендрона, чихнула, заглохла и встала.

Водитель вышел и уставился на нее весьма сурово. Пока он ее так разглядывал, машина оглушительно выпустила выхлопные газы – это был хлопок, какого человечество еще не слышало. Нахмурившись, водитель взял молоток с заднего сиденья, открыл капот и ударил по чему-то внутри. Закрыв капот, он опять сел в машину. Мотор завелся, машина рванула и понеслась задним ходом в сторону покоев президента. Президент, который успел вернуться к окну и наблюдал за этой сценой как завороженный, в конце концов в ужасе ретировался не менее поспешно, чем в прошлый раз. Водитель кинул взгляд через плечо и обнаружил, что в непосредственной близости от него, как лайнер над моторной лодкой, воздвиглись президентские покои. Без всякого колебания он переключил передачу и поехал вперед. Машина с ужасным взвизгом содрогнулась, как больной болотной лихорадкой, и остановилась. Через некоторое время вновь раздался ее ничем не объяснимый прощальный выхлоп. Водитель с достоинством нажал на тормоз и вышел, взяв портфель с заднего сиденья.

В наступившей тишине президент снова подошел к окну. На этот раз он распахнул его.

– Мой дорогой Фен, – сказал он укоризненно, – рад, что вы оставили нам от колледжа хоть что-то. Я боялся, что вы вот-вот разрушите его до основания.

– О? Неужели? – ответил водитель. Он говорил весело и немного в нос. – Вам не стоило волноваться, мистер президент. У меня все под контролем. Что-то с мотором, вот и все. Не могу понять, почему она остановилась с таким шумом. Я сделал все, что от меня зависело.

– И, мне кажется, не было ни малейшей необходимости въезжать на машине на территорию колледжа, – придирчиво заметил президент и захлопнул окно, но без особого раздражения. Эксцентричные выходки Джервейса Фена, профессора английского языка и литературы и преподавателя Сент-Кристоферса, контрастировали с общепринятым поведением университетских преподавателей. Но его коллеги воспринимали их довольно добродушно, зная, что опрометчивые суждения о Фене по первому впечатлению зачастую оборачивались не в пользу осуждающего.

Фен энергично, большими шагами пересек лужайку, прошел в калитку в стене из необожженного кирпича, возле которой в это время года цвели персиковые деревья, и вошел в главный сад колледжа. Это был высокий, долговязый мужчина около сорока лет с худым, веселым и румяным, чисто выбритым лицом. Его темные, тщательно приглаженные при помощи изрядного количества воды волосы все же непослушно торчали на макушке. На нем был необъятный плащ, в руках он держал экстравагантную шляпу.

– А, мистер Хоскинс, – окликнул он студента, который расхаживал по лужайке, обнимая за талию хорошенькую девушку. – Я смотрю, вы очень заняты!

Мистер Хоскинс, огромный, тощий и меланхоличный, немного похожий на бордоского дога, смущенно заморгал.

– Доброе утро, сэр, – отозвался он.

Фен прошел мимо.

– Не беспокойся, Дженис, – сказал Хоскинс своей спутнице. – Посмотри, что у меня для тебя есть!

Он пошарил в кармане своего пальто и вытащил на свет божий большую коробку шоколадных конфет.

Тем временем Фен проследовал по открытому мощенному камнем переходу, ведущему в южный дворик колледжа, прошел через дверь справа, миновал комнатку органиста, взбежал по ступенькам, застланным ковром, на первый этаж и вошел в свой кабинет. Это была длинная светлая комната, одна сторона которой была обращена к дворику Иниго Джонса[24], а другая смотрела на сады. Стены – кремового цвета, занавески и ковер – темно-зеленого. На низких полках стояли ряды книг, на стенах висели китайские миниатюры, а на каминной доске стояли довольно обшарпанные медальоны и бюсты, изображающие английских писателей. Огромный неубранный широкий письменный стол с двумя телефонами стоял напротив окна у северной стены.

А в одном из самых комфортабельных кресел сидел Ричард Кадоган, и вид у него был затравленный.

– Да, Джервейс, – произнес он бесцветным голосом, – много воды утекло с тех пор, как мы учились вместе.

– Боже правый! – вскричал потрясенный Фен. – Ричард Кадоган!

– Да.

– Что ж, я, конечно, рад встрече, но ты появился в довольно неудачное время…

– Ты, как всегда, нелюбезен.

Фен присел на край письменного стола, всем своим видом выражая обиженное удивление.

– Что за странные вещи ты говоришь. Разве я хоть раз сказал тебе злое слово?

– Но именно ты написал о моих первых опубликованных стихах: «Это книга, без которой каждый может позволить себе обойтись».

– Ха! – воскликнул Фен, польщенный. – В те дни я был очень лаконичен. Ну, как ты поживаешь, дорогой друг?

– Ужасно. Конечно, ты еще не был профессором, когда мы виделись последний раз. Университет тогда был более благоразумен.

– Я стал профессором, – твердо ответил Фен, – благодаря моим необыкновенным научным способностям и острому, мощному уму.

– Ты, помнится, писал мне тогда, что все дело было в том, чтобы подергать за кое-какие старые, траченные молью ниточки.

– О! Неужели писал? – смущенно переспросил Фен. – Ну, все равно это теперь не имеет никакого значения. Ты уже завтракал?

– Да, в трапезной.

– Ну, тогда сигарету?

– Спасибо… Джервейс, я потерял магазин игрушек.

Джервейс Фен изумленно воззрился на него. Он протянул Кадогану зажигалку, и на его лице появилось выражение изрядной настороженности.

– Не будешь ли ты добр объяснить мне это загадочное высказывание? – осведомился он.

Кадоган объяснил. Он объяснял очень пространно, не скрывая праведного негодования и душевного разочарования.

– Мы прочесали все окрестности, – сообщил он горько. – И представь себе, нигде не было магазина игрушек. Мы расспрашивали людей, которые жили там всю жизнь, но они никогда не слышали об этом магазине. И тем не менее я уверен, что прекрасно помню это место. Бакалейщик! Подумать только! Мы вошли, и там действительно была бакалея, и дверь не скрипела. Хотя дверь можно и маслом смазать, – это средство Кадоган упомянул без особой уверенности. – Но, с другой стороны, задняя дверь там была ровно такая, как я видел в первый раз. При этом я обнаружил, что все магазины в том ряду построены по совершенно одинаковому плану. Но хуже всего были полицейские! – простонал он в заключение своей речи. – Нет, не то чтобы они были недоброжелательны, и все такое. Нет, они как раз были ужасно добры, как бывают добры люди к кому-то, кому недолго уже осталось. Они думали, что я не слышу, как они говорят о сотрясении мозга. Беда в том, что, как ты понимаешь, все выглядело по-другому в дневном свете, и я, видимо, заметно колебался и выражал сомнения, делал ошибки и противоречил сам себе. Короче говоря, они отвезли меня обратно на Сент-Олдейтс и посоветовали обратиться к доктору, поэтому я ушел от них и пришел сюда, и позавтракал здесь. И вот я здесь.

– Надо думать, – сказал Фен задумчиво, – ты не поднимался на второй этаж в этой бакалейной лавке?

– Ах да! Я забыл сказать. Мы поднимались. Тела там, конечно, не было, и все было совсем по-другому. Дело в том, что ступени и коридор были застланы ковром, везде была чистота и свежий воздух, мебель была зачехлена от пыли, и гостиная весьма отличалась от той комнаты, в которой я побывал. Думаю, именно в этот момент полиция окончательно уверилась в моем сумасшествии, – упивался Кадоган чувством нестерпимой обиды.

– Ну, – сказал осторожно Фен, – предположим, что этот рассказ не является плодом расстроенного ума.

– Я абсолютно нормален!

– Не надо на меня рявкать, приятель, – обиделся Фен.

– Разумеется, я не виню полицию за то, что они считают меня сумасшедшим, – сказал Кадоган тоном самого язвительного осуждения.

– Допустим, – продолжал Фен с раздражающим спокойствием, – что магазины игрушек на Иффли-роуд не улетают в небеса, не оставив следа. Что же тогда побудило кого-то заменить бакалейный магазин на магазин игрушек глубокой ночью?

Кадоган презрительно фыркнул:

– Совершенно очевидно. Они знали, что я видел тело, и они хотели заставить людей поверить, что я сумасшедший, когда буду рассказывать об этом. В чем они и преуспели. За объяснением моего бреда теперь далеко ходить не надо, ведь они стукнули меня по голове. Ну а окно в чулане они оставили открытым специально, чтобы я мог выбраться оттуда.

Фен доброжелательно смотрел на Кадогана.

– До этого места выходит очень складно. Но это не объясняет самую главную загадку этого дела: почему бакалейная лавка сначала была превращена в магазин игрушек?

Кадоган не знал ответа.

– Видишь ли, – продолжал Фэн, – они не могли предугадать, что ты испортишь им все дело. Ты ложка дегтя в бочке меда. Нет, они передвинули бакалею и заменили ее игрушками с какой-то совершенно другой целью и собирались вернуть все на место с самого начала в любом случае.

Кадоган начал ощущать, как что-то похожее на чувство облегчения наполняет его душу. Ведь какое-то время он почти верил, что страдает галлюцинациями. Нет, первое впечатление лгало: в Фене было что-то в высшей степени надежное. Резкие, надменные черты Кадогана исказились в мрачной гримасе.

– Но почему? – спросил он.

– У меня есть несколько подходящих объяснений, – произнес хмуро Фен. – Но, скорей всего, все они никуда не годятся.

Кадоган загасил окурок и опустил руку в карман, ища новую сигарету. И тут его пальцы нащупали клочок бумаги, который он подобрал с полу возле тела. Он удивился, когда осознал, что совершенно не помнил о нем до этого момента.

– Вот! – воскликнул он возбужденно, доставая бумагу из кармана. – Смотри! Вещественное доказательство. Я подобрал это возле тела. Совершенно забыл о ней. Пожалуй, надо пойти в полицию.

Он приподнялся в кресле в крайнем волнении.

– Дружище, успокойся, – сказал Фен, беря клочок бумаги в руки. – Что, скажи на милость, доказывает эта бумажка? – Он прочел написанные карандашом цифры: 07691. По-видимому, телефонный номер.

– Возможно, номер телефона убитой женщины.

– Дорогой мой Ричард, что за неслыханная непонятливость… Никто не носит номер своего телефона с собой.

– Может быть, она записала его для кого-то. А может быть, это не ее телефон.

– Нет, – произнес задумчиво Фен, разглядывая клочок бумаги. – Так как ты, кажется, о многом забываешь, рискну предположить: сумочку ее ты не находил и не заглядывал в нее.

– Я уверен, что ее там не было. Само собой разумеется, что я первым делом сделал бы это.

– С вами, поэтами, ни в чем нельзя быть уверенным, – глубоко вздохнул Фен, возвращаясь к письменному столу. – Ну что ж, нам остается только одно: позвонить по этому номеру.

Он снял трубку, набрал 07691 и подождал. Через некоторое время ему ответили.

– Алло, – раздался несколько дребезжащий женский голос.

– Алло, мисс Скотт, – весело ответил Фен. – Как поживаете? Давно вернулись из Белуджистана?[25]

Кадоган смотрел на него, не понимая, что происходит.

– Простите, – ответил голос, – но я не мисс Скотт.

– О! – Фен взглянул на аппарат с видимым отвращением, как будто боялся, что тот немедленно развалится на части. – В таком случае с кем я говорю?

– Я миссис Уитли. Боюсь, вы ошиблись номером.

– Да, наверное. Очень глупо получилось. Простите за беспокойство. Всего хорошего, – с этими словами Фен схватил телефонный справочник и стал перелистывать страницы.

– Уитли, – бормотал он. – Уитли… А, вот она. Дж. Х. Уитли, миссис, 229 Нью-Инн – Холл-стрит, Оксфорд, 07691. Похоже, леди в полном здравии. И я надеюсь, ты понимаешь, мой дорогой Кадоган, что тут могла быть еще тысяча подмен.

– Да, знаю, – устало кивнул Кадоган, – это безнадежно, точно.