Белые ночи и темные тайны

Маркус Маррей

Белые ночи и темные тайны

Петербург встретил Анну не парадным блеском гранитных набережных, не надменным золотом адмиралтейского шпиля, а тишиной. Густой, почти осязаемой тишиной, разлитой в жемчужном свете. Июньская белая ночь, о которой она столько читала в потертых томиках классиков, оказалась не просто затянувшимися сумерками. Это было иное состояние мира, застывшее мгновение между сном и явью, когда сам город, казалось, затаил дыхание. Время, убаюканное перламутровым, не темнеющим небом, замедлило свой бег до ленивого, сонного пульса.

Анна стояла на Дворцовом мосту, вдыхая прохладный, влажный воздух, пахнущий речной водой и вековым камнем. Она прижимала к груди старенький пленочный «Зенит» – наследство от деда, ее верный талисман и инструмент познания мира. Холодный металл корпуса был привычным и успокаивающим, якорем в этом призрачном, незнакомом городе. Она приехала из тихого южного городка, где ночи были чернильно-черными, бархатными, полными оглушительного стрекота цикад и густого аромата цветущей акации. Там ночь была жизнью. Здесь же тишина была другой – глубокой, звенящей пустотой, наполненной не звуками, а призрачным ожиданием чего-то, что вот-вот должно было случиться.

«Достоевский бы оценил…» – пронеслось в голове. Она перевела взгляд с подсвеченной, похожей на гигантский кремовый торт громады Зимнего дворца на темную, маслянистую воду Невы, в которой дрожали огни. – «Да, он бы точно понял это состояние. Не величие империй, а вот этот трепет, это напряжение в воздухе. Весь город – один большой герой его романа, страдающий, мечущийся, полный лихорадочных снов».

Она была здесь не ради открыточных видов. Ее однокурсники с факультета искусств уже забили свои ленты в социальных сетях сотнями одинаковых фотографий: вот я и Исаакий, вот я и разведенный мост, вот мои ноги на фоне брусчатки. Глянцевая, выхолощенная реальность, не имеющая ничего общего с тем, за чем приехала она. Нет, ее путешествие было паломничеством. Ей нужна была душа города. Не та, что выставлялась напоказ в витринах сувенирных лавок, а настоящая, потаенная, скрытая в тенях, в облупившейся штукатурке цвета охры, в бесконечных, замкнутых лабиринтах дворов-колодцев. Там, где город переставал позировать и оставался самим собой.

– Девушка, извините, вас сфотографировать? На фоне дворца красиво получится, – рядом, словно из-под земли, возник усатый мужчина с внушительной профессиональной камерой на шее. Его голос был бодрым и деловитым, совершенно чуждым этой колдовской ночи.

Анна вздрогнула, вырванная из своих мыслей.

– Нет, спасибо, я сама, – она вежливо, но твердо улыбнулась и отступила на шаг в сторону, инстинктивно прикрывая свой «Зенит». Ей не нужен был глянцевый портрет на фоне чужого, мертвого величия. Она не хотела быть экспонатом. Она хотела раствориться в этом городе, стать его частью, услышать его тихий, безумный шепот. И она знала, где его искать.

Свернув с просторной, продуваемой ветром набережной, она нырнула в сплетение линий Васильевского острова. Воздух здесь сразу стал гуще, звуки – глуше. Парадный блеск быстро сменялся потрепанной, но оттого еще более подлинной, величественной стариной. Фасады домов потускнели, их цвета напоминали выцветшие гобелены. Лепнина на карнизах осыпалась, обнажая красное тело кирпича, словно старые раны. Но в каждой трещине, в каждом сколе Анна видела больше живой истории, чем во всех отполированных до блеска проспектах. Она шла, почти не глядя под ноги, задрав голову и вглядываясь в темные, манящие провалы арок. Вот одна… нет, слишком широкая, почти проездная. Вон другая… слишком новая, с кодовым замком. Ей нужна была та самая. И вот… оно. То, за чем она приехала.

Арка была неприметной, зажатой между более современным зданием с уродливыми стеклопакетами и старым доходным домом, чье лицо изъедено временем. Темный, почти черный зев, который, казалось, втягивал в себя остатки жемчужного света. Из него тянуло запахом сырости, вековой пыли и забвения. Ни один турист не обратил бы на него внимания, проскочил бы мимо, спеша к очередному музею. Для Анны же это был портал. Вход в закулисье.

«Ну, здравствуй, Петербург. Настоящий», – прошептала она, словно произнося пароль, и, сделав глубокий вдох, шагнула внутрь, под низкие, давящие своды.

Ее шаги гулко, одиноко отозвались в каменном тоннеле, и через мгновение она оказалась в другом мире. Мире вертикальных линий и замкнутого, украденного неба. Стены, покрытые уродливыми пятнами плесени и слоистыми обрывками старых объявлений, устремлялись отвесно вверх, к небольшому светлому прямоугольнику, который заменял здесь небосвод. Десятки окон, темных, безжизненных, смотрели на нее со всех сторон, как пустые глазницы гигантского, ископаемого существа, в чреве которого она очутилась. Тишина здесь была абсолютной, давящей, физически ощутимой. Казалось, сам воздух стал плотнее, тяжелее, и его было трудно вдыхать.

«Вот оно… То самое. Настоящее», – пронеслось в голове, и сердце забилось чаще, но не от страха, а от дикого, почти болезненного восторга. Это было именно то, что она искала. Совершенная, безупречная геометрия отчаяния и уединения. Она вскинула «Зенит», и сухой щелчок затвора оглушительно расколол тишину. Кадр. Еще один. Она медленно кружилась на месте, пытаясь поймать идеальный ракурс, запечатлеть это чувство клаустрофобии и странного, мрачного, почти утробного уюта.

Увлекшись, она прошла в следующий проход, который оказался еще уже и темнее предыдущего. Он вывел ее в другой двор, почти точную копию первого, но, может, чуть более запущенный, словно его старший, еще более нелюдимый брат. Из одного окна на втором этаже свисала бельевая веревка с одинокой, пожелтевшей от времени наволочкой. Она висела неподвижно в безветрии и походила на флаг капитуляции, вывешенный давно проигравшим сражением жильцом. Анна снова щелкнула затвором, запечатлев этот образ безнадежности.

Она не заметила, как прошел час или, может быть, два. В этом сюрреалистичном, вневременном свете белой ночи минуты и часы сливались в единую тягучую субстанцию. Наконец, удовлетворенная, с пьянящим чувством исполненного долга, она решила, что на сегодня достаточно. Эмоций и кадров хватит. Пора было возвращаться в свой крошечный хостел на окраине.

Она уверенно повернула назад, в тот проход, из которого, как ей казалось, она пришла. Прошла несколько шагов по узкому коридору и уперлась в глухую, покрытую липкой плесенью стену.

– Странно… – пробормотала она вслух, и ее голос, лишенный эха, показался ей чужим и слабым. – Я же точно отсюда шла. Здесь была арка.

Она вернулась в центр двора. Осмотрелась. Проходов было три, как три темных рта. Она попробовала другой. Он петлял, изгибался под немыслимым углом и выводил… в точно такой же двор. Только наволочки в окне уже не было.

«Спокойно, Аня, – приказала она себе, чувствуя, как по спине, вдоль позвоночника, пробегает первая тонкая игла льда. – Ты просто запуталась. Это нормально в таком месте. Архитектура обманчива, свет странный. Сейчас просто вернешься и попробуешь третий выход».

Она попробовала третий проход. И снова оказалась в том же дворе. Или почти в том же. Она уже не была уверена. Все дворы слились в один бесконечный, повторяющийся кошмар. Серые, потные стены. Темные, слепые окна. И равнодушный клочок бледного неба над головой. Арка, через которую она вошла с оживленной улицы, исчезла, растворилась, словно ее никогда и не было. Словно город втянул ее в себя и затянул рану.

Легкое любопытство сменилось растущей тревогой. Тревога быстро перерастала в панику, холодную и липкую, как плесень на стенах. Она снова и снова металась из одного двора в другой, но лабиринт не выпускал ее. Хуже – он словно играл с ней, передвигая стены и меняя проходы за ее спиной, как только она отворачивалась. Город, который всего час назад казался ей романтичным и таинственным собеседником, сбросил маску. Теперь он был хищником, а она – его добычей, попавшей в каменную, безвыходную ловушку.