Я выжил. Сорри

Александр Юркин

Я выжил. Сорри

Глава 1. СТУК

Память – предательница. Она стирает лица и голоса, но навсегда врезает в сознание звуки.

Тот СТУК.

Он врезался в ночную тишину, как нож в мягкую ткань. Не стук – удар. Тяжёлый, злой, настойчивый. Так ломают дверь.

Я не помню, чтобы кто-то говорил. Ни голосов за дверью, ни шёпота родителей в соседней комнате – только оглушительная тишина, разрываемая этими ударами.

Было ощущение, что все замерли – и мы внутри, и они снаружи – и просто ждали. Ждали, когда дверь не выдержит. Ждали, когда что-то случится.

Я сидел, зарывшись в подушку, и боялся пошевелиться. Казалось, если я сделаю хоть малейший звук – они услышат. Поймут, что я здесь.

Страх был таким густым, что его можно было почти пощупать. Он висел в воздухе, как запах пыли и старого дерева.

Потом стук прекратился так же внезапно, как и начался.

Не было криков, не было скандала, не было милиции.

Просто… ушли.

Но чувство опасности не ушло. Оно осталось – навсегда встроенное в ДНК моего слуха.

С тех пор любой стук в дверь ночью – это не гость.

Это они.

Вернулись.

Глава 2. ПИСК

Тот ночной стук не закончился уходом незнакомцев. Он поселился с нами. Въелся в стены панельных комнат, в скрип линолеума, в запотевшие окна.

Я научился слушать. Не улицу – наш коридор.

Шаги отца. Тяжёлые, неровные. От них звенели стаканы на кухне.

Шаги матери – быстрые, пугливые, будто она пыталась увернуться от чьего-то взгляда.

Скрип двери. Громкий или тихий? Резкий или осторожный?

Я лежал, вглядывался в полоску света под своей дверью и ждал. Ждал, когда шаги смолкнут. Ждал, когда начнётся ссора. Ждал, когда грохнет что-то тяжёлое.

Мой мир сжался до длины коридора. Его звуков. Его тишин.

А потом пришёл Писк.

Его услышали соседи. Доносился из канализационного колодца во дворе – чёрной дыры, пахнущей сыростью и тайной. Кто-то заглянул с фонарём.

Пакет. Чёрный, шевелящийся. А из него – тонкий, слабый, надрывный писк. И что-то тёмное, неподвижное рядом.

Правда ко мне приползла не через крики, а через шёпот у подъезда. Через взгляды, которые бросали на наши окна и тут же отводили. Через внезапную тишину, когда я выходил во двор.

Наша кошка. Котята. Отец.

Мозг сложил эти осколки в чёткую, ясную картину. Без слов, без объяснений. Я понял. Понял, что значит тот пакет. Понял, почему мать стала прозрачной и молчаливой. Понял, что самый большой ужас – это не чужой стук в дверь. Это тихие шаги по своему коридору. И знание, что за ними последует.

Той же ночью мне приснился сон.

Я один в квартире. Тишина. И вдруг – тот самый писк. Он доносится из ванной.

Я подхожу. Дверь приоткрыта. Из щели тянет холодом.

Я толкаю её и вижу:

В раковине лежит чёрный мокрый пакет. Он шевелится. Из него доносится писк.

Я медленно, против воли, протягиваю руку и развязываю его.

Внутри – наша кошка. Она смотрит на меня стеклянными глазами.

А потом её морда искажается. Шерсть сливается в кожу, глаза становятся человеческими.

Это смотрит на меня мать. Её рот открывается в беззвучном крике.

Я просыпаюсь в холодном поту. В доме тихо.

И я прислушиваюсь к шагам в коридоре.

Всегда прислушиваюсь.

Глава 3. РАЗОМКНУТАЯ ЦЕПЬ

Никто не сказал мне, что они разводятся. Не было громких ссор, объяснений, разговоров по душам. Взрослые решали всё за закрытыми дверями, а потом просто… перестали быть одним целым.

Помню, как отец складывал вещи в чёрный рюкзак у двери. Он не торопился, не злился. Делал это молча, с каменным лицом. Мать стояла на кухне, курила и смотрела в окно. В квартире висела густая, давящая тишина – тяжелее, чем после любых криков.

Я сидел на краю своей кровати и смотрел на него. Ждал, что он обернётся, скажет что-то. Объяснит, куда и зачем он идёт. Скажет, когда вернётся.

Но он лишь затянул потуже ремни рюкзака, кивнул в мою сторону и вышел за дверь. Щёлкнул замок.

Я подошёл к окну. Увидел, как он выходит из подъезда и уходит, не оглядываясь. Его фигура становилась всё меньше, пока не растворилась в серости дворов.

Я ждал, что мать что-то скажет. Обнимет. Объяснит.

Она зашла в комнату, забрала с тумбочки его зажигалку, посмотрела на меня пустым взглядом и сказала:

– Иди ужинать.

Всё. На этом «семья» закончилась. Не с взрыва, а с тихого, будничного щелчка замка.

Потом началась жизнь «то тут, то там». У отца – с новой женщиной, в чужой квартире, где я спал на раскладушке в прихожей и старался дышать тише. У матери – где пахло чужими духами и приходилось делить комнату с сестрой. У бабушки – где было тихо и пахло пирогами, но всегда хотелось домой. А дома больше не было.