Идеальная девушка

Здесь Ханна сможет начать жить по-новому. Пусть она не такая колючая или острая на язык, как Эмили, и не такая нахальная и насмешливая, как Райан, но она способна стать другим человеком. Измениться. И может быть… – при этой мысли по голой коже под кимоно пробежали мурашки, – … может быть, однажды она станет девушкой, на которую обратит внимание Уилл.

Уилл!

Он сидел в кругу напротив нее, наблюдая за ней с ленивой, расслабленной улыбкой.

И потом задержался, хотя мог уйти вместе со своим другом Хью.

Ханна замерла, в сознании всплыл неожиданно четкий образ карт, которые она подняла с пола. Она перевернула их лицевой стороной кверху, прежде чем отдать Эйприл, но только теперь сообразила: карты были не ее – одна десятка и четыре дамы. Четверка одной масти.

Не просто хороший набор – самый выигрышный!

Вот только выиграла не она, а Уилл.

Ханна сделала шаг к двери, однако, взявшись за ручку, остановилась, пытаясь разобраться с мыслями.

Уилл спас ее. Он принял удар на себя, а ведь мог ничего не делать, и тогда ей пришлось бы снять лифчик. Но почему? Просто из вежливости? Или из жалости при виде ее очевидного смятения? А может быть – она вспомнила обмен взглядами и пробежавшую между ними искру, – за этим стоит нечто большее?

Так или иначе, даже сейчас не поздно проверить.

Уилл еще не ушел. И возможно, задержался неспроста.

Ханна облизнула губы и заправила длинные локоны за уши. В зеркале, висящем на двери, отражалась девушка с полными губами, расширенными от страха огромными глазами и румянцем возбуждения на щеках.

– Пожалуйста, не уходи, – едва слышно прошептала она. – Пожалуйста, не уходи.

Живот сводило от нервного напряжения и влечения, однако Ханна выпила достаточное количество шампанского, чтобы не побояться пойти на этот шаг. Взгляд Уилла определенно что-то значил – она была в этом уверена. В ту минуту между ними мимолетно возникло некое чувство, притяжение такой силы, что оно не могло быть не взаимным – или все-таки могло?

Ханна потуже затянула пояс халата, надавила на дверную ручку и сосчитала до трех.

«Пожалуйста, не уходи».

Дверь открылась.

Уилл не ушел.

Он стоял в дальнем конце комнаты все еще без рубашки и даже не обернулся на скрип открываемой двери.

Уилл и Эйприл держали друг друга в объятиях.

Никто из них, похоже, не заметил застывшую на пороге Ханну. Эйприл, пятясь, протащила Уилла через маленькую гостиную, прижимая губы к его губам и запустив одну руку в волосы Уилла, а другой ухватив его за пояс. Перед входом в спальню она остановилась, нащупала за спиной дверную ручку и вслепую ее повернула. Язычок замка отодвинулся, пара ввалилась в открытый дверной проем и исчезла в темноте спальни Эйприл.

Дверь закрылась. Ханна осталась одна.

После

Проснувшись, Ханна почувствовала: что-то изменилось.

Дело не в том, что Уилла нет в кровати. Так бывает каждую среду – у Ханны по средам выходной. В этот день Уилл кладет телефон под подушку, чтобы звонок будильника не мешал ей спать, и на мысочках выходит из спальни.

Дело также не в беременности и странных ощущениях – непривычной одеревенелости по утрам, тяжести в теле, легкой тошноте, которая все не проходит, что бы там ни обещали в книгах.

Нет, тут что-то другое. Разум осознает это несмотря на осоловелость после сна еще до того, как возвращаются воспоминания о вчерашних событиях. Она лежит и смотрит в потолок, пытаясь разобраться в ощущениях. Среды обычно несут с собой удовольствие – возможность заняться домашними делами, съездить в город или, по мере прогрессирования беременности, просто побездельничать, слоняясь по залитой солнцем квартире в некоем подобии ленивого транса.

Но сегодняшнюю мысль о том, что она одна в пустой квартире, Уилл на работе, и ей не на что отвлечься кроме как на чтение новостей и хищную щель строки поиска «Гугла», почему-то невозможно вынести.

Нельзя сказать, что ей совсем нечем заняться. Можно выбрать коляску для ребенка, можно начать собирать детскую кроватку, которая в разобранном виде стоит в углу спальни уже полтора месяца. Но Ханна почему-то не может заставить себя вскрыть картонные коробки. Такое действие смахивает на вызов судьбе, самонадеянную недооценку будущего, на которое, как она научена собственным горьким опытом, никогда нельзя полагаться.

Нет, просто лежать без дела и думать о подобных вещах не годится. Ханна встает, надевает халат и идет на кухню, протирая глаза от сна, чтобы приготовить кофе – с недавних пор она позволяет себе только одну чашку в день.

Уилл оставил радиоприемник включенным, как часто делает, когда торопится на раннюю встречу. Ханна не прислушивается, однако слова диктора выпуска новостей вдруг сами цепляют внимание. Она наклоняется через стол, чтобы увеличить звук.

– «…умер в тюрьме в возрасте шестидесяти трех лет. Невилл был осужден в 2012 году за убийство студентки Оксфордского университета Эйприл Кларк-Кливден…»

Ханна порывисто протягивает руку к выключателю, ругая себя за собственную глупость. Устанавливается тишина, но у Ханны дрожат руки.

Быть одной в доме становится невыносимо. Ее тянет на воздух.

* * *

В парке моросит мелкий дождь, влага обволакивает медленно шагающую, одетую в плащ Ханну уютным коконом. Когда она с Уиллом переехала несколько лет назад в Стокбридж, стильный, богемный район Эдинбурга, он был все еще доступнее Нового города, если только центр Эдинбурга можно называть доступным.

Район развивался вместе с ними, бары и кофейни привлекали молодые пары, и теперь здесь на каждом шагу встречались вздутые женские животы и детские коляски. А может быть, это ее собственный растущий живот заставляет смотреть на мир другими глазами?

В парке, не обращая внимания на непогоду, играют дети, они носятся в резиновых сапожках, карабкаются по веревочным мостикам, с которых капает вода. Тем временем смирившиеся родители и опекуны приглядывают за ними издалека, прячась под деревьями.

Ханна останавливается под большим тисом и наблюдает за ними, когда звонит телефон. Она достает мобильник из кармана, протирает очки и с опаской смотрит на номер звонящего. Все в порядке.

– Привет, мам!

– Здравствуй, любовь моя! У тебя сегодня выходной? Я не ошиблась?

Ханна улыбается. Она ни разу не работала в среду за все девять лет, которые провела в «Баснях», но мать почему-то никак не может этого запомнить.

– Да, я гуляю в парке. Как у тебя дела?

Мать пропускает вопрос мимо ушей.

– Я за рулем, поэтому извини, если будут перебои. Звоню по громкой связи. У тебя все хорошо? Я вчера переволновалась, когда ты дала отбой. Не стоило звонить тебе на работу.

– Ничего страшного. – Ханна видит, как маленькая девочка, нырнув под руками отца, сходу весело влетает в большую лужу у детской горки. – Ты правильно сделала. Хорошо, что об этом сообщила ты, а не кто-то другой.

– У тебя какие-то неприятности?

Мать, конечно, имеет в виду звонки без предупреждения от журналистов и папарацци у порога. Первое время они налетали тучей, как мошкара. Когда семья в первые кошмарные недели после смерти Эйприл вернулась в Додсуорт, мать Ханны установила на нижем этаже деревянные ставни-жалюзи, чтобы посторонние не заглядывали за шторы, и щетку на дверной прорези для писем. Ханна до сих пор помнит, как из-за двери кричали: «Вы ничего не хотите сказать, миссис Джонс? Ханна дома? Что бы вы сказали Джону Невиллу, если бы увидели его?»

– Ничего особенного. Всего одно сообщение. Ничего такого, что было бы мне не по зубам.

– А что с Уиллом?

Этот вопрос позаковыристее. Ханна запинается. Действительно – что с Уиллом?

– По-моему, все в порядке, – наконец отвечает Ханна. – Ты же его знаешь. Всякий раз, когда что-то происходит, он замыкается, а вчера вечером мы немного поговорили. В основном, как мне кажется, он испытывает облегчение, что все закончилось.

– Ему нужно сходить к психологу, – суровым тоном заявляет мать. – Вам обоим не помешало бы.

Ханна закатывает глаза. Они не впервые обсуждают эту тему. Ханна даже побывала у психолога несколько раз после суда, и по-своему это помогло: психолог научил, что делать во время панических атак, как избавиться от нездоровой манеры поведения. Именно психолог посоветовал создать папку «Запросы» в телефоне, чтобы откладывать в нее все сообщения до тех пор, пока Ханна не будет эмоционально готова перестать обращать на них внимание. Она извлекла из советов максимальную пользу для себя самой, однако не могла вообразить, как Уилл сидит у психолога и открыто говорит о своих чувствах.

– Мы это уже обсуждали. Просто сейчас мы немного заняты. Ты же знаешь: работа, ребенок… Уилл вкалывает целыми днями. Редко возвращается домой раньше семи.

– Ему следует больше внимания уделять беременной жене! – заявляет мать.

Ханна ощущает прилив раздражения.

– Не он решил работать по двенадцать часов в день. У них скоро открывается позиция партнера по фирме. Чтобы иметь хоть какой-то шанс получить ее, Уилл должен показать, что буквально горит на работе.

И видит бог, лишние деньги им и ребенку тоже не помешают, но этого Ханна не говорит. Кэти самая добрая начальница на свете, однако «Басни» едва сводят концы с концами. При выходе в декретный отпуск Ханна получит установленный законом минимум, не более того. Кэти не может ничего добавить сверху. Хотя зарплата Уилла не так уж мала, после оплаты ипотеки остаются сущие крохи. Если Уилла сделают партнером еще до выхода Ханны в декрет, оба смогут перевести дух.

– Я навещу вас через пару недель, – говорит мама. В трубке слышно, как тикает указатель поворота машины. – Хочу помочь. Приготовлю пару блюд. Файза на работе дала мне очень хорошую одежду для беременных. Говорит, возьмите себе, что пригодится, а остальное отдайте в благотворительный секонд-хэнд. Я с собой привезу.

– Превосходно. Постараюсь взять отгул. Когда ты собираешься приехать?

Ханна ждет ответа, но тщетно. Она смотрит на экран телефона – отбой. Вот те на! По-видимому, мать въехала в мертвую зону.

Дождь прекратился. Ханна выходит из-под дерева и направляется к воротам игровой площадки. Ее как магнитом тянет к группе детей и родителей. Взрослому человеку нельзя долго глазеть на играющих детей. Через пять минут на нее начинают бросать косые взгляды, через десять минут кто-нибудь подходит и спрашивает, кого она ищет, хотя внушительный живот, конечно, дает ей подобие алиби. Женщины обычно сочувственно улыбаются, мужчины чаще смотрят с подозрением, а некоторые даже вступают в разговоры.

– Вы уже знаете, кто у вас будет? Когда малыш появится на свет?

Уиллу никто не даст такую поблажку. Когда они гуляют вместе и она задерживается, пытаясь вообразить, как будет бродить по парку со своим ребенком – и с Уиллом! – он тащит ее дальше. Какой-то мужчина послушно сажает свою дочь на качели, на его капюшоне все еще сверкают дождевые капли. Ханна почти с болезненным чувством прокручивает кадр вперед, в вероятное будущее, в котором она стоит у ворот детской площадки и наблюдает, как Уилл подсаживает на эти же качели их собственного ребенка.

Ханна стоит, затаив дыхание, пытаясь вообразить идеальную жизнь с идеальным мужем в идеальном будущем, как вдруг опять раздается звонок телефона.

– Мама? – говорит она в трубку. – Нас разъединило.

– Это Ханна Джонс? – звучит мужской голос. – Мы не знакомы. Я репортер…

Мобильник чуть не выпадает из рук Ханны. Она тычет дрожащим пальцем в кнопку «Завершить звонок» и замирает, уставившись в экран телефона.

Таковы реалии, и от этого не скрыться: ее идеальная воображаемая жизнь имеет свою цену. Чаще всего Ханна думает, что ей невероятно повезло жить в этом прекрасном городе, с единственным мужчиной, которого она любит. Но голос репортера, все еще звенящий в ушах, вызывает иное чувство – она живет украденной жизнью. И Ханна не только ее не заслужила – эта жизнь с самого начала для нее не предназначалась.

Что случилось бы, если бы Эйприл не ушла из бара одна, чтобы переодеться? Или если бы Ханна отправилась вслед за подругой всего на пять минут раньше и застала Невилла в их комнате во время нападения?

Он бы и ее убил? Или Эйприл уцелела бы, жила теперь с Уиллом и носила под сердцем его ребенка?

Снова начинается дождь. Ханна сует мобильник в карман, идет мимо игровой площадки на улицу, слыша за спиной крики детей. Может быть, жизнь Эйприл украл не только Джон Невилл? Может быть, она тоже воровка?

До

– Ханна Джонс, как я полагаю. – Преподаватель развернулся в офисном кресле и протянул руку. Он был моложе, чем ожидала Ханна. Черные волосы небрежно спадали на лоб, он явно кого-то напоминал: Байрона или Данте Габриеля Россетти в молодости? Определенно какого-то поэта или художника-романтика. Белый шелковый шарф, твидовый пиджак еще больше усиливали сходство. – Меня зовут доктор Горацио Майерс. Вы будете изучать у меня в этом семестре викторианскую литературу, после чего во время зимнего и летнего триместров мы ознакомимся с произведениями начала двадцатого века. Вы получили список рекомендованных книг, который я разослал?

– Получила. – Список вызвал у Ханны легкое замешательство. Из него четко следовало: к чтению необходимо приступить еще в летние каникулы, иначе она безнадежно отстанет. – Спасибо, – спохватилась Ханна. – Извините за опоздание. Я сначала не туда пошла.

– А-а, – доктор Майерс потрогал бумаги на столе и улыбнулся. – Седьмой подъезд, не так ли? Я тоже там живу. Хорошие, кстати, квартиры, правда, маловаты, поэтому колледж любезно предоставил мне отдельный кабинет для практических занятий. Его не так легко найти – я в курсе.

– Есть такое дело, – с усмешкой признала Ханна. Она все еще неуверенно ориентировалась в лабиринте коридоров и кабинетов Пелэма. – Пришлось спрашивать дорогу у консьержа.

– Надеюсь, он вам помог, – сухо заметил Майерс. – Консьержи иногда нехотя разговаривают с людьми.

– О нет, он был очень любезен. Сам меня сюда провел. До самой двери. Боюсь, одна я бы заблудилась.

– Отлично, отлично, – пробормотал доктор Майерс, и Ханне показалось, что его мысли уже заняты чем-то другим. – Как вам известно, мы будем еженедельно встречаться для практических занятий, которые дадут вам возможность по-настоящему погрузиться в предмет. Обычно занятия проводятся с парой студентов, но самое первое я провожу с глазу на глаз, чтобы мы могли поближе познакомиться. Кем вы себя видите, Ханна Джонс? Что вы надеетесь получить от Оксфорда? Расскажите, какая вы на самом деле.

Доктор Майерс подался вперед, сложил ладони лодочкой и с серьезным видом посмотрел на нее поверх очков в роговой оправе.

Ханна опешила.

Кто она на самом деле? О чем это он? Она и так уже почувствовала себя другим человеком, не той, кем была дома. Девчонка, что без стеснения подпевала песням группы «АББА» во время поездок на машине с матерью, осталась в прошлом вместе с усидчивой школьницей из Додсуорта. Абитуриентка, что впервые прошла под каменной аркой Оксфордского университета, и та уже отличалась от нынешней Ханны.

И только на самом донышке души, в той закрытой, сокровенной части, скрытой от других, она оставалась прежней Ханной, закатывающей глаза в ответ на выходки Эйприл и тайком обожающей такие фильмы, как «Бестолковые» и «Блондинка в законе». Оставалась Ханной, считавшей Д. Г. Лоуренса нечитабельным пижоном, она по-прежнему обкусывала секущиеся кончики волос, ела арахисовое масло прямо из банки и делала миллион других странных, неприглядных вещей, которыми люди занимаются, когда никто не видит.

– Я н-не знаю, что вы хотели бы услышать, – протянула Ханна. Доктор Майерс продолжал молча смотреть на нее поверх очков. – Я… единственный ребенок в семье. Родители развелись. Я редко вижусь с отцом. Он живет в Норфолке с новой женой. Мать преподает физику в старших классах. Я выросла в городке на южном побережье Англии, Додсуорт называется, вы вряд ли о нем слышали. Он как… – Ханна скептически усмехнулась, пытаясь найти подходящее сравнение. – Не адская дыра, просто жутко скучное место. Там ничего ровным счетом не происходит. Никакой культуры, библиотеку и ту в прошлом году закрыли.

Ханна замолчала, пытаясь сообразить, что еще добавить. Что еще интересного можно сообщить преподавателю о смешанной школе средней паршивости с ее потрепанными учебниками, облезлыми стенами и полным отсутствием какой-либо оригинальности, исторических заслуг или выдающихся достижений? Вряд ли что-либо в Додсуорте или школьной биографии Ханны могло впечатлить сидевшего перед ней мужчину, повидавшего множество выпускников лучших частных школ Великобритании.

Снова навалилось гнетущее ощущение синдрома самозванки, впервые появившееся, когда Ханна приехала в Пелэм на собеседование и старалась не думать о тысячах других абитуриентов, подавших заявку на то же самое учебное место, таких же, как она, восемнадцатилетних девушек и парней, но в отличие от нее закончивших престижные заведения, детей из известных семей, входивших под своды Пелэма с таким видом, словно их там ждут не дождутся, в то время как она чувствовала себя чужой, лишней даже в кабинете для собеседований.

Однако по пятам за этим чувством шло другое – проблеск если не злости, то чего-то вроде нее. Ну и что с того, что Ханна училась в государственной школе? Ну и что с того, что Додсуорт – ничем не примечательный городишко, не оставивший следа в истории? Разве это не делает успешное поступление в Оксфорд еще более впечатляющим? Ведь Ханну все-таки приняли, а многих самоуверенных выпускниц частных школ с роскошными прическами отфутболили.

Она выпрямила спину.

– Я единственная в своем классе подала заявку в Оксфорд. И я первой в нашей семье была принята. У моего отца даже нет диплома о высшем образовании, он работает на стройке и бросил учебу в шестнадцать лет. Я провела год после окончания школы не в лагерях для беженцев и не на рытье колодцев для бедных – я работала все лето в супермаркете. Как вы, вероятно, догадываетесь, я не всегда чувствую себя здесь в своей тарелке. Но я полна решимости доказать, что меня приняли не случайно.

Доктор Майерс долго ничего не говорил. Затем откинулся в кресле и медленно, но звонко хлопнул несколько раз в ладоши.

– Браво, Ханна Джонс! Браво. Думаю, мы найдем общий язык.

* * *

По завершении часового практического занятия Ханна испытывала душевный подъем и одновременно ощущала странную опустошенность. Доктор Майерс прогнал ее через программу для старших классов и заставил подготовить список литературы для чтения во внеурочное время, а также расспросил об отношении к разным авторам от Джейн Остен до Бенджамина Зефанайи.

К концу занятия Ханне казалось, что она получила жестокую ментальную тренировку, сродни боксерской схватке на ринге, по сравнению с которой занятия в школьном спортзале выглядели легким развлечением.

– Увидимся через неделю, – с улыбкой сказал доктор Майерс. – На следующей встрече я хочу, чтобы вы в тысяче слов изложили, какую роль в каком-либо из этих романов играет социофобия. На обратной стороне есть список книг и эссе, которые могут подсказать нужное направление. – Он вручил Ханне листок обратной стороной кверху. Ханна взглянула на список и перевернула лист. Она читала все романы, указанные на обратной стороне, но с критическими эссе знакома не была. Где только взять время, чтобы за неделю до следующего занятия все это прочитать?

– До свидания, Ханна Джонс. Не устрашайся терний! Встретимся через неделю.

Ханна, кивнув, направилась к выходу. В коридоре все еще ждал, прислонившись к стене, консьерж, который помог ей найти кабинет доктора Майерса. Тот самый, кого она встретила в первый день, но не тот, что был похож на доброго дедушку, а другой, отдавший ей ключи от комнаты.

– На этот раз не ошиблись дверью?

Ханна, подавив смущение, утвердительно кивнула. Неужели он проторчал здесь целый час?

– Спасибо. Без вашей помощи я бы ее не нашла.

– Обычное дело, – произнес консьерж голосом уже знакомого тембра – слишком писклявым для коренастого, высокого человека. Казалось, этот голос принадлежал кому-то другому, намного более низкому и тщедушному. – Куда вам теперь?

– Э-э… – Об этом Ханна не успела подумать. – Не знаю. В библиотеку? – Она взглянула на список литературы, полученный от доктора Майерса.

Консьерж кивнул:

– Тогда вам сюда.

– О! – Ханна порозовела, поняв, что консьерж решил ее сопровождать. – Нет, где библиотека, я знаю. Честно, меня не надо водить за ручку.

– Я не могу допустить, чтобы студенты плутали во время моей смены.

Ханна опять покраснела, щеки буквально пылали. Она досадовала на себя, на свою дурацкую неловкость, но ее также смущала странная навязчивость консьержа, не понимавшего намеков. Неужели он намерен вести ее до самой библиотеки? Зачем?

– Меня не нужно провожать, – повторила Ханна. Однако фраза получилась вялой и неуверенной, отчасти потому, что ей ничего другого не оставалось, кроме как спускаться вслед за консьержем по лестнице – выход здесь был только один.

В конце концов, как бы неловко она себя ни чувствовала, проще было позволить пятидесятилетнему мужчине в форме пройти вместе с ней через двор и галереи. Когда они достигли библиотеки, Ханна с облегчением поблагодарила и мысленно дала себе обещание покинуть здание через другой выход. Слаба богу, тут их было несколько.

– Спасибо. Нет, правда, меня не требовалось провожать.

– Мне только в радость! – Консьерж протянул руку. – Джон Невилл. Если будет что-либо нужно, обращайтесь.

– Хорошо. – Несмотря на шевельнувшееся беспокойство, Ханна пожала протянутую руку. Она была холодной и немного влажной, пальцы Ханны как будто прикоснулись к сырому тесту. – Спасибо.

Консьерж задержал руку Ханны в своей руке чуть дольше положенного. Когда он наконец отпустил ее, Ханна постаралась скрыться в библиотеке с достоинством, не оставив впечатления панического бегства. Но поднявшись на второй этаж, не смогла удержаться от искушения посмотреть из окна на галерею и проверить, не торчит ли там консьерж.

Отлично, ушел! Невилл прямо по газону шагал в направлении служебки. Ханна со вздохом облегчения юркнула в читальный зал.

Следующие несколько часов она разыскивала нужные книги и изучала непривычную систему библиотечных каталогов. Все-таки произошедшее вывело ее из равновесия, и когда она присела за полированный дубовый стол, сложив книги перед собой, тут же вспомнилось ощущение холодного, вялого рукопожатия и писклявый голос.

Зря она разволновалась. Одинокий мужчина среднего возраста, не понимающий тонких намеков. Тем не менее вывод на будущее Ханна сделала: она никогда ни за что больше не попросит Джона Невилла о какой-либо услуге.

После

– Капучино без кофеина и пирожное с орехами? – спрашивает официант и, не услышав ответа, уточняет: – Полужирный капучино без кофеина и пирожное с орехами и корицей?

– Ой! – Ханна возвращается к реальности. – Да-да, это я и заказывала. Спасибо! Извините, задумалась.

Парень опускает чашку и блюдце с пирожным вместе с чеком на стол. Ханна отпивает глоток. Кофе хорош, в «Кафетерии» всегда варят отличный кофе. Однако, взглянув на чек, она опускает чашку. Семь фунтов и сорок пенсов! Неужели здесь всегда было так дорого? Зря она заказала пирожное. Ей и есть-то не хочется.

Звонит телефон, заставляя Ханну вздрогнуть от неожиданности. Скорее всего еще один чертов репортер – номер скрыт. Утром она допустила ошибку – ответила на звонок не глядя.

Но достав телефон из сумочки, Ханна испытывает немалое удивление.

Эмили Липман?

Ханна принимает вызов:

– Эм?! Не ожидала.

И это правда. Ханна не говорила с Эмили вот уже… сколько, два года? Нельзя сказать, что их связывала тесная дружба. С университетских времен они состояли в друзьях на «Фейсбуке»[2], поэтому Ханна была в курсе блестящей академической карьеры Эмили. Эмили и Хью – единственные, кто оправдал надежды тех первых лет. Эмили публикует заумные математические статьи в научных журналах, иронически замечая, что «написала тут кое-какую фигнюшку», и это не вполне совпадает с образом азартно-честолюбивой Эмили, отпечатавшемся в памяти Ханны со времен Пелэма. Сама Эмили реагирует на редкие посты Ханны с истинной душевной теплотой. «Сообщи, когда будешь на юге в следующий раз», – написала она, когда Ханна запостила фото из Додсуорта.

Публикации на «Фейсбуке» создают ложное чувство близости. В реале Эмили и Ханна не виделись и не общались очень долго – с момента женитьбы Райана. Ханна даже не знала, есть ли у Эмили ее номер, хотя вроде как они обменивались номерами после того, как Ханна поменяла свой.

– Ну что? Новости я видела, – говорит Эмили. Привычка сразу переходить к делу, как видно, не исчезла, отчего Ханну охватывает бодрящее ощущение дружеской близости. – Ты как? Все нормально?