(Не) бывшие. Я отменяю развод

Саяна Горская

(Не) бывшие. Я отменяю развод

Глава 1

Добромира.

– Гордей! – Кричу, едва переступив порог дома. – Я вернулась!

Ключи со звоном ложатся в ключницу на комоде.

Кардиган швыряю на пуф, быстро обследую первый этаж.

– Гордей? У меня… – заглядываю в гостиную, – важные новости… Где ты?

Тишина.

Хотя уверена, что муж дома – машина его во дворе стоит.

Поднимаюсь по лестнице вверх. Каблуки цокают по мраморным ступеням.

Дверь в кабинет мужа чуть приоткрыта. Оттуда доносятся приглушенные мужские голоса.

Прислушиваюсь.

– …ты понимаешь, Рус, что без наследника наш холдинг начнут рвать на части. И тогда всем будет плевать, что мы создали эту империю, – голос Гордея низкий и ровный, без единого эмоционального перепада. Вежливое презрение в каждой букве.

– Наследник? – Фыркает Руслан, друг и деловой партнёр мужа. – Стратегия корпорации – это беременность твоей жены?

– Увы, наши реалии таковы, что без ребёнка мы не в безопасности. Ни контроля, ни преференций. Двенадцать процентов акций хранятся в закрытом трасте и активируются только после рождения наследника. Без ребёнка траст останется «спящим», и мой дорогой братец может сместить меня через поглощение. Ещё и Белов не перестаёт под нас рыть.

– Но если родится ребёнок…

– Не «если», – отсекает Гордей. – Когда родится ребёнок, контрольный пакет акций будет у меня, совет директоров заткнётся, банк-партнёр подпишет новую кредитную линию. Всё встанет на свои места.

– Что-то мне подсказывает, что Добромира не в курсе твоих планов на ваше будущее.

– Ей нравится играть в любовь. Пусть играет. Пока это выгодно для меня, я позволяю.

Наши ночи, полные страсти. Слова, что обжигали кожу. Это игра? Меня тошнит от внезапного привкуса металла во рту, будто в глотку мне вливают плавленное железо.

Пальцы невольно впиваются в косяк – больно, так, что под ногтями ноет.

– А если влюбится окончательно?

– Тем лучше. Фасад продаёт. Инвесторы обожают сказки про идеальную семью.

Закрываю глаза. Сказка рассыпается в стеклянную крошку, режет веки изнутри.

– А если влюбишься сам?

Вглядываюсь в узкую щель на Гордея.

Он стоит спиной, его лица я не вижу. Зато отлично вижу, как напрягаются под чёрным шёлком рубашки стальные мышцы, словно всё его существо сейчас пытается отторгнуть саму мысль об этом.

– Исключено, – наконец выдавливает хрипло Гордей. – Бизнес не строится на соплях. Итак, у нас есть год. Через год мы выводим ребёнка в пресс-релиз, потом я фиксирую контрольный пакет. Добромира остаётся витриной столько, сколько понадобится. Потом – корпоративный совет, Лондонская биржа, глобальное расширение. Понял?

Руслан усмехается.

– Понял, – качает головой. – А с виду и не скажешь, что тебе похер. На людях вы прямо-таки голубки. Мирочку свою едва ли не облизываешь.

– Эта игра требует определённых жертв.

Глотаю воздух. Он не проходит в лёгкие, застревает где-то в горле вместе с комом слёз.

– Думаешь, надолго Добромиры хватит, когда она поймёт, что для тебя это игра?

– А не в её интересах что-то понимать. Я выплатил тридцать шесть миллионов долга её покойного отца. Спас репутацию её семьи. Теперь этот долг – мой крюк. Хочет свободу? Пускай платит.

Прижимаюсь лбом к тёплому дереву дверного косяка. На каждое слово мужа всё тело пробивает разрядом тока.

– Жёстко.

– Зато эффективно.

Улыбается?

По одной лишь интонации дорисовываю его лицо. Почти вижу этот тонкий, едва заметный изгиб его губ.

Заживо вскрывает меня и улыбается.

– Но ты же понимаешь, что после родов ей захочется больше. Женщины любви хотят.

– Пусть любит ребёнка. Этого будет достаточно. От неё мне нужны лишь фамилия и генетика. Чувства – это издержки. Запутают.

Слова влетают в меня свинцовыми пулями. Каждая из них застревает под кожей и выталкивает из моего тела остатки тепла.

Долги, проценты, фасад… Даже ребёнок в контексте слов Гордея звучит, как игра на бирже.

Мы фарс… Не семья.

Мой будущий ребёнок – ключ. Я – носитель ключа.

Сердце вскипает, но кончики пальцев леденеют и теряют чувствительность.

– Ну ты и гад, Черкасов, – смех Руслана грохочет в ушах финальным аккордом. – Ладно, сообщи, когда твоя «инвестиция» округлится.

Кровь долбит в висках. Больше не слышу слов, только свой бешеный пульс.

Тук-тук-тук!

Словно тело призывает к действию, к побегу, к ревущему громогласному «нет»!

И сердце ломается, но уже выбирает тропу войны.

Отступаю назад. Ещё шаг.

Каблук проскальзывает по отполированному мрамору, нога подкашивается. Хватаюсь руками за воздух и позорно падаю на пятую точку.

Дверь распахивается мгновенно.

На пороге Гордей.

Замешательство и беспокойство отражаются на его лице, но уже буквально через секунду он, в лучших традициях Черкасовых, заталкивает эмоции поглубже.

– Что ты здесь делаешь?

Глава 2

Добромира.

– Что ты тут делаешь?

– Очевидно слушаю не самую лицеприятную правду о себе! – Слова режут горло. Пытаюсь подняться, но ноги ватные и непослушные.

Гордей молча протягивает ладонь, но я отползаю, прижимаясь спиной к стене.

– Не трогай! Не трогай меня!

– Добромира, прекрати истерику, – рычит Гордей и одним рывком ставит меня на ноги. Пальцы врезаются в локоть, как стальной обруч.

– Какой же ты мерзкий, Черкасов! – Наливаются слезами глаза. – Зачем были все эти «я горжусь тобой», «мне дороги наши вечера»? Зачем заставил поверить, что чувства взаимны, если я для тебя очередной проект?

– Не делай вид, что удивлена, – его лицо так близко, что дыхание обжигает щёку. – Наш брак с самого начала был одной из сделок твоего покойного отца. Ты знала, на что соглашалась.

– Сделка? Да! – Кричу, вырываясь из захвата. – Но зачем тогда нужно было играть в любовь? Зачем подарки, прикосновения и эти взгляды, будто я единственная?!

Гордей сжимает губы, будто пытается раздавить эмоцию, рвущуюся наружу.

– Мне нужен был союз, крепкий и правдивый для публики. Инвесторы верят в семью, не в сухой контракт. Ты хотела чувств, я позволил тебе их видеть. Это называется… – он ловит воздух, тут же выталкивает его изо рта со словами, – маркетинг, Добромира.

– Маркетинг?! – Зло смахиваю со щеки слезу. – Я подаю на развод, Гордей. Сегодня же.

Серые глаза мужа блестят сталью.

– Попробуй, – тихо звучит угроза. – Свобода обойдётся тебе в тридцать шесть миллионов, которых у тебя нет. Подумай, Мира, какое чувство победит: гордость или страх остаться ни с чем. Я могу о тебе позаботиться.

– Нет ничего страшней, чем брак с тобой. Деньги верну. А вот твоей заботы мне больше не нужно.

Разворачиваюсь и, пошатываясь, плетусь к нашей спальне.

К спальне, которая видела так много любви. Страстной, красивой, яркой и… Фальшивой насквозь!

Шаги Гордея за моей спиной тяжёлые, мерные, как удар молота.

Достаю чемодан, швыряю в него бельё, платья. Одежда летит в него без разбора.

– Положи вещи, – глухо приказывает Гордей от двери.

Не оборачиваюсь.

– Не командуй. Я ухожу.

Шёлковый топ летит следом за бельём. Гордей перехватывает его в воздухе и отшвыривает в сторону.

– Ты никуда не уйдёшь, Добромира.

– Какая тебе разница? – Предательски вибрирует голос. – Тебе ведь наплевать на меня.

– Перестань драматизировать.

– Драматизировать? Я верила тебе. Каждому твоему слову верила. – Трясу перед носом Черкасова пустой вешалкой. – Скажи честно, ты любил меня? Или всё время считал удобным инкубатором?! Я ненавижу себя за то, что до сих пор хочу услышать: «Да, я люблю тебя». Скажи это, или добей меня наконец.

Гордей замирает. Напрягается.

Широкая грудь ходит ходуном, а на шее долбит толстая вена.

– Ответь!

– Любовь – понятие растяжимое, – чеканит, словно математическую формулу. – Мне была нужна жена. Ты подошла.

– Значит, я просто племенная кобыла. Хорошо. А чувства? Как же мои чувства, Гордей?

– Твои чувства – твоё хобби. Я не обязан их разделять.

По щеке стекает дурацкая горячая слеза. Смахиваю её тыльной стороной ладони.

Воздух между нами пульсирует болью.

Я вообще значу для него что-то? Хоть что-нибудь?

И силы вместе с эмоциями разом покидают тело. Кричать не хочется больше, и выяснять тоже. Зачем? Какой в этом смысл? Гордей только что объяснил мне всё крайне доходчиво.

– Покинь спальню, пожалуйста, – растираю устало глаза, размазывая по лицу тушь. – Я хочу собраться в тишине.

– Ты никуда не пойдешь. Я на это согласие своё не давал.

– Плевать мне на твоё согласие, Черкасов. Засунь его себе куда поглубже, – руки дрожат, когда я дёргаю молнию на чемодане. – Ищи себе другую дуру, чтобы делать из неё инкубатор.

– Добромира, – Гордей опасно щурится.

– И не нужно так смотреть. Я подаю на развод.

Хватка стальных пальцев на моём запястье.

Рывок – и спина врезается в холодную стену. Из лёгких вышибает воздух.

– Слушай и запоминай, – шепчет в упор. – Твоё место здесь. Со мной.

– Пусти!

– Тихо. – Вторая его ладонь ложится на мою шею, сжимает не больно, но так, чтоб вспомнила, кто здесь решает. Большой палец с притворной лаской гладит линию челюсти. – Пока ты носишь мою фамилию, ты принадлежишь мне. Точка. Говори что угодно, но развод я не подпишу.

– Мне не нужно твоё согласие, чтобы подать заявление.

– Я куплю каждого судью в этой стране. – Тяжёлый взгляд буравит меня до мяса. – Ты пришита ко мне намертво.

Губы его накрывают мои резко, почти жестоко. Гордей не просит, он просто берёт. Поцелуй жёсткий, собственнический. Язык вторгается, требуя покорности. И в унизительной ярости я чувствую, как тело сдаётся. От запястья к горлу пробегает горячий ток. Я ненавижу себя за эту вспышку, за то, что кровь по венам бежит быстрее, словно всё моё тело жаждет именно такой боли, таких чувств.

Я дергаюсь, но Гордей ловит другую мою руку, зажимает обе над головой. Близко, яростно. Дыхание обжигает губы.

Минуту назад ненависть билась в груди, а сейчас там сердце скачет, глупое и безрассудное.

Вкус холодной стали превращается в жар, от которого кружится голова.

Отрывается он так же резко.

Отступает, но лишь ровно настолько, чтобы хорошо видеть моё лицо и убедиться, что поцелуй возымел нужный эффект.

А он, чёрт возьми, возымел…

Я глотаю воздух, сжимая зубы, чтобы скрыть, как раскалённо гудит внутри каждая жилка. Отвожу взгляд в сторону, но Гордей держит мой подбородок пальцами.

– Посмотри на меня, Добромира.

– Зачем? Чтобы увидеть отражение своей ничтожности в твоих глазах?

– Хватит бегать за признанием. Тебе нужна правда? Вот тебе правда. Мне плевать на слова о любви. Но я не отпущу тебя никогда. Развода не будет. Ни завтра, ни через год. Понадобится охрана – поставлю охрану. Попробуешь сбежать – найду и верну.

– Ненавижу тебя.

– Нет. Ты любишь меня. И в этом, золотко, моё огромное преимущество.

– Но это несправедливо. Ты видишь во мне лишь функцию, – слёзы снова обжигают щеки. – Моё тело не твой актив.

Гордей прижимает ладонь к моему животу через тонкую ткань платья. Осторожно и нежно.

– Скоро там будет мой наследник. Он останется под моей фамилией, под моей крышей. И ты вместе с ним.

– Не превращай малыша в заложника! Я не позволю тебе торговать нашей жизнью.

– Я не торгую. Я закрепляю. Семья – это сила. Ты дашь мне силу, я защищу семью. Только так.

Из груди рвётся протест, но с губ не срывается ни звука.

С медлительной осторожностью Гордей расслабляет хватку на втором запястье, прижимает ладонь к моей щеке, будто проверяет, горит ли кожа.

– Мира, ты принадлежишь мне. Тебе придётся с этим смириться.

Кожа пульсирует там, где только что были его пальцы.

Гордей делает шаг назад и поднимает с пола платье. С показательной аккуратностью вешает его на плечики и отправляет в гардеробную.

Чуть вздёргивает бровь, как бы поясняя, что его знаки я должна прочитать без слов.

И я читаю.

– Через полчаса жду тебя на ужин. – Поджимает коротко губы. – Без спектаклей и резких движений, Добромира. Надеюсь, мы договорились.

Дверь хлопает.

Не могу пошевелиться. Стою, скованная тисками собственного сердца, и жажду, чтобы Гордей дрогнул хоть на миг. Чтобы слетела эта его маска… Чтобы он сказал: «Все сделки чушь, я твой».

Но…

Обхватываю живот ладонями, тихо, чтобы даже стены не услышали.

Там, под ребрами, будущее бьётся крошечным крылом. Оно – моё сокровенное оружие и моя самая страшная слабость.

Я хотела сказать об этом Гордею сегодня, но он не узнает о ребёнке.

Никогда.

Глава 3

Добромира.

В столовой горит только центральная люстра, жёсткий белый круг света над огромным столом на десять персон. И несмотря на то, что ужинаем мы всегда вдвоём, стол накрывают «на всех». Будто Гордей вечно ждёт гостей-свидетелей, чтобы никто не усомнился: Черкасовы обедают по-царски.

Но никого нет.

Мы с Гордеем – две фигурки на пустой доске.

Муж уже здесь. Чёрный костюм сидит на нём, как броня: ткань натянута на широких плечах, воротник прижимается к строгой линии скул. В каждом движении осознание собственной авторитетности. Отмечаю всё отстранённо, будто смотрю на чужого мужчину: те же резкие черты, та же родинка на виске, даже легкий завиток темных волос на затылке – всё знакомое, моё.

И всё чужое.

Гордей поднимает глаза. В них нет больше тепла для меня, лишь молчаливая инвентаризация моего состояния.

– Садись, – кивает на стул по правую руку от себя.

Сажусь, заторможенно сжимаю в пальцах вилку.

Вчера он кормил меня клубникой, смеялся, перебирал мои волосы, и мир был цельным. А сегодня между нами пропасть из двенадцати процентов траста и тридцати шести миллионов долга.

Мы словно чужие. Люди, которых не связывает ничего, кроме контракта.

Мясо пахнет железом, желудок скручивает в спазме, но я упрямо вонзаю зубы в розовую плоть.

Не дрожи. Не выдавай себя.

– Ты не хочешь извиниться? – Стреляю в Гордея взглядом.

– Извиняются за то, о чём жалеют, – мимолётным жестом растирает тонкий шрам на запястье, но тут же одёргивает руку.

В бледном свете его глаза – чёрные зеркала.

– А ты не жалеешь?

– Нет. – Лёгкий кивок, будто он подсчитывает проценты в уме. – Я даже рад, что ты узнала правду.

От этих слов во мне что-то хрустит, как стекло под каблуком.

Он рад.

Моей сломанной вере рад.

Моей убитой любви. Израненной гордости.

– Приятного аппетита, Добромира, – добавляет, возвращая нож на край моей тарелки. – Ешь, тебе понадобятся силы. Завтра длинный день. Тебе нужно будет заняться документами благотворительного фонда.

Опускаю глаза. Вилка подрагивает в пальцах, но я всё равно подношу очередной кусок ко рту, чтобы не позволить ему увидеть, что мой мир рушится.

Солёный вкус железа.

Горькая правда.

И ни капли извинений.

– Ты дрожишь, – отстранённо замечает Гордей. – Замёрзла?

– Нет.

– Хорошо, – кивает. Стягивает с себя пиджак, накидывает на мои плечи. – Ешь.

Щёлкает дверь. Без стука входит Назар, младший брат Гордея.

Муж едва заметно напрягается. Я знаю, что на ужин Назара не приглашали.

– Минус четыре процента, брат, – бросает Назар вместо приветствия. – Инвесторы сегодня жуть, какие нервные.

– Временная коррекция рынка, – сухо. – Завтра отскочит.

Назар обходит стол, останавливается за моей спиной. Ладонь ложится на спинку моего стула.

– Завтра, завтра, – мурлычет, бросая папку перед носом Гордея. Подаётся вперёд, и горячее дыхание касается моей шеи. – Совет директоров, боюсь, живёт «сегодня». И нервничает, когда капитан корабля молчит.

Секунда, и Гордей, подцепив мой стул снизу, дёргает его к себе. Кладёт руку на моё плечо. Это не ласка, это колышек. Территория помечена.

– Гордей, «Черкасов & Co» за день потеряла четыре пункта капитализации. Совет директоров хочет услышать, что ты сделаешь к утру.

– К утру я сделаю то, что необходимо. Совет ничего не услышит, он увидит результат.

– Результат? – Назар заваливается на пустующий стул рядом со мной. – Видимо, ты нашёл волшебную кнопку. Или маленький семейный секрет?

Секрет весом в двенадцать процентов?

Сердце лупит по ребрам изнутри.

Гордей спокойно пододвигает к себе папку, но не открывает. Он смотрит не на цифры, он смотрит на брата. Словно на мишень.

– Мы оба знаем, кто в этой комнате рвётся к кнопкам.

– Я? – Назар улыбается одной половиной рта. Берёт мой бокал воды, медленно поворачивает в пальцах, разглядывая, как бликует свет на гранях. – Я всего лишь беспокоюсь о красоте фасада. Добромира, к примеру, сегодня бледна. Может, начальство доконало?

– Всё в порядке, – поджимаю губы.

– Серьёзно? – Он наклоняется ближе. Тёмная прядь падает на лоб, и в голубых глазах вспыхивает живой огонь. – Я видел, как ты сияешь, когда счастлива. А сейчас ты померкла.

Чувствую, как напрягается рука Гордея на моём плече, как сжимаются пальцы, но он быстро ослабляет хватку, словно с запозданием вспомнил, что мне может быть больно.

Хотя в свете последних событий я вовсе не уверена, что Гордею есть дело до моей боли.

– Мире хватает света, – в голосе мужа привычная сталь. – Ужин семейный, посторонним пора.

– Посторонний? А когда-то мы вместе гоняли по периллам лестниц за бабушкиным вареньем. Посторонним я стал совсем недавно. Напомни, почему? Ах, да, мы об этом не говорим!

Назар поддевает папку, вытаскивает один лист.

– Минус четыре сегодня, шесть – завтра. Люди бегут с тонущего корабля, Гордей. Может, им стоит увидеть, что кораблём руководит не робот, а человек?

– Спасибо за визит. Семья ценит твою заботу.

Назар встаёт плавно, как большой кот, и вновь наклоняется, чтобы забрать папку. Его губы почти у моего уха.

– Если станет тесно в этой крепости, достаточно одного звонка, лапуля, – шепчет он, но тут же добавляет уже громче: – Ну, рад был разделить хлеб-соль. Ох, как мне нравится, когда мы вот так собираемся, ребята! Прямо-таки настоящая семейная идиллия!

Насмешка в каждом слове.

Не оборачиваясь, он выходит из столовой.

Дверь закрывается, и столовая снова огромна и пустынна.

Гордей обходит стол, останавливается рядом. Пальцы скользят по моему плечу, ловят подбородок, поднимают взгляд к его глазам.

– Держись от него подальше.

– Боишься конкуренции? – Язык пульсирует от отчаянной дерзости.

– Я не боюсь. Бояться нужно тебе. Назар играет грязно.

Отставляю бокал на стол, так и не отпив.

– Ты тоже.

– Добромира, он хочет не тебя. Он хочет то, что даёт тебе цену.

Отталкиваю его руку, рывком встаю. Пиджак соскальзывает на пол.

– А ты? – Сверлю Гордея глазами, зло сжимаю челюсти. – Ты хочешь меня или то, что даёт мне цену?

В уголке его губ дёргается мышца. Едва заметно.

Первая неисправность в безупречном механизме.

– Не провоцируй, Мира, – он резко вжимает свои губы в мои. Поцелуй горячий, почти болезненный. Моё тело дрожит от смеси отвращения, ярости и неизбывного огня желания. Он прикусывает мою нижнюю губу, будто ставит клеймо, и отступает всего на сантиметр. – Запомни: один шаг к Назару, и я закрою тебе весь мир. Поняла?

Молчу.

Гордей давит на плечи, вынуждая сесть на стул.

– Ешь.

– Уже наелась, спасибо.

– Ты ничего не съела за ужином, – накрывает моей ладонью вилку, заставляет пальцы сомкнуться. От тепла его кожи пробивает током. – Ешь.

Поднимает с пола пиджак, встряхивает и возвращает на мои плечи. Тут же разворачивается и уходит.

Я остаюсь одна под холодным светом люстры.

Мне страшно до дрожи в коленях, но ещё страшнее признаться себе, что даже в этой тюрьме часть меня продолжает ждать, когда он скажет, что…

Любит.

А внутри, под ребрами, стук маленького сердечка напоминает о том, что теперь я отвечаю не только за себя.

Кладу ладонь на живот.

Тише, малыш… Мы найдём выход. Обоих королей можно обыграть. Особенно если они не знают, что партия уже началась.

Глава 4

Добромира.

Холл холдинга шумит, как улей, накрытый стеклянным куполом. Лифты гудят, люди шуршат бумагами, но я иду сквозь них, и звуки тонут в вате.

В приёмной фонда «Открытые сердца» меня уже ждут. Этот благотворительный проект – моя гордость и инициатива Гордея. Мы оплачиваем операции младенцам с врождёнными пороками и аномалиями сердца.

Чужие дети на билбордах. Наш ребёнок – всего лишь строчка в расчётах.

Горькая ирония.

Секретарь выкатывает стопку писем.

– Подписи нужны до обеда, Добромира Сергеевна. Партнёры из Германии требуют печати.

Сажусь за дубовый стол, ручка скрипит по бумаге.

Утвердить грант.

Одобрить счёт.

В каждой размашистой подписи нерв. Я решаю чужие судьбы, а свою больше не контролирую.

Последний лист. Ставлю очередную закорючку, сгребаю документы и иду к Гордею, его очередь подписывать. Но в кабинете пусто – муж на срочном совещании.

Направляюсь в противоположную сторону, к кабинету Назара. Из-за приоткрытой двери доносится ленивый свист.

Стучу костяшками пальцев.

– Входи, Добромира, – мурлычет Назар. – А то сегодня в офисе скука смертная.

Полупрозрачные перегородки, стеклянный пустой стол, на котором стоит лишь тонкий ноутбук.

Назар сидит на подлокотнике кожаного дивана, покачивает ногой, словно мальчишка, которому тесно в собственном теле.

– Ну, что там? Фонд опять делает добро? – Улыбается одним уголком рта.

– Добро не делается само, – кладу документы на стол. – Нужны подписи. Гордей занят.

Назар берётся за бумаги, даже не читает. Широкий росчерк, второй, третий.

– Так серьёзно, будто мы действительно спасаем мир, – шутит. – Брат заставил тебя работать секретарём? Тебе к лицу этот мученический блеск в глазах.

– Можно без сарказма? У меня сложный день.

Назар выгибает бровь.

– Хочешь, чтобы я стал серьёзным? Ладно. Зачем пришла на самом деле?

Палец скользит по обтянутой кожей ручке кресла.

В груди барабан.

Скажи. Проси. Действуй!

Глотаю воздух. На языке снова разливается металлический привкус.

– Мне нужен… Пропуск.

– Пропуск? – Хитрый прищур. – В смысле свобода?

Киваю. Слова рождаются тяжело.

– Я ухожу.

Назар присвистывает.

– Ну неужели ты решилась, лапуля? Что скажет наш суровый конунг?

– Он не оставил мне выбора.

Назар встаёт из-за стола, подходит ближе. В глазах насмешка, припорошённая холодом.

Черкасовы умеют парализовать одним лишь взглядом. Семейная черта.

– Свобода за так не бывает. – Он открывает ящик, достаёт серую пластиковую карту. – Обмен.

– Что тебе нужно?

Назар поднимает взгляд.

– Весь архив бэкапа из сервера: почта, черновики, скрытые отчёты.

– Взломать… Гордея?

– Вынуть диск-клонер, – легко пожимает плечами. – И давай не будем это драматизировать. В бизнесе как на войне.

Холодок разбегается от затылка по позвоночнику.

Предать?

Он предал моё сердце не моргнув, так почему же я сомневаюсь сейчас?

– Тебе страшно? – Тон Назара мягкий, почти ласковый.

– Он мой муж.

– И он плевал на тебя, – тихий смешок. – Ты перестала быть женой, когда стала фасадом. Решай, Добромира.

Тишина лязгает, как цепь.

В груди хрустит стекло воспоминаний: ловкие пальцы завязывают мне шарф, потому что пришёл холодный фронт.

Крыша старого вокзала, огни города отражаются в его глазах. Он целует меня в лоб, словно оберегает от всего хаоса мира.

Кончики наших пальцев соприкасаются на стенках огромного аквариума, и рыбки вспыхивают серебром.

Утро на его коленях. Он читает вслух новости, а я засыпаю прямо на тёплом плече, чувствуя, как вибрирует у него в груди на каждое слово.

Он выбрал бизнес, не меня.

– Если я отдам тебе архив… – Сглатываю нервно. – Что будет дальше?

– Давай по пунктам, – вытягивает перед моим носом три пальца. – Первое. В переписке Гордея лежат письма о том, что прибыль уже полгода рисуют тушью. Я покажу их двум топ-директорам-акционерам. И они, как испуганные воробьи, перестанут голосовать за твоего супруга. Второе. Когда топы дрогнут, банк «NordMerc» отменит льготную линию в сто миллионов. Без кредитного шланга компания начнёт задыхаться. Третье. Совет созовёт экстренное заседание и поставит ребром вопрос о том, не сместить ли Черкасова-старшего с поста. Я приду с голосами и скажу «да». – Он щёлкает пальцами, как фокусник, складывая их в кулак. – Итого: Гордей теряет трон, пакет акций идёт на торги, я становлюсь новым лицом империи, а ты обретаешь свободу и новый паспорт. Быстро и элегантно, не находишь?