Дорогое утешение

Вскоре она узнала о сопернице почти все: Полина Андреевна Терехина была вдовой погибшего фронтовика; имела на иждивении мальчика восьми лет и девочку семи. Познакомился же майор Щелкунов с ней в то время, когда вел запутанное и сложное дело о давней пропаже студента Авиационного института, случившейся в 1938 году. Тогда группа студентов ушла в поход на реку Свиягу, а вернулась обратно в город, недосчитавшись одного из них. Куда подевался их товарищ, никто ответить не сумел или не захотел. Майору Щелкунову удалось раскрыть это дело быстро, затем довести его до суда. Именно во время расследования этой темной истории он и сошелся с одной из свидетельниц…

Зинаида Борисовна стала всерьез подумывать о переводе из отдела в любое другое место, пусть даже и с понижением в должности. Главное, чтобы подальше от Виталия и уж точно не в городском Управлении Министерства внутренних дел. Ее даже вполне устроило бы – так она думала поначалу – вернуться в следственную группу отделения милиции городского поселка имени Серго Орджоникидзе, где она начинала свою службу как следователь милиции. Возможно, перевод в скором времени произошел бы, если бы с наступлением октября Зинаида не почувствовала, что Полина из жизни Виталия Викторовича исчезла. Подобные вещи женщины чувствуют практически безошибочно…

Что касается самого майора, он, конечно, не мог не заметить взгляды Зинаиды, которые не единожды ловил на себе. Они буквально взывали к ответной любви: «Почему же ты меня не замечаешь? Я хочу быть рядом с тобой и днем, и ночью! Всегда!» Виталий Викторович упрямо отводил глаза и быстро забывал об этом: не до женских немых вопросов, когда дел в отделе невпроворот. К тому же это весьма скверное дело – заводить любовные романы на службе. Как правило, ничем хорошим они не заканчиваются. Конечно, без женщины иногда бывало тяжеловато: хотелось душевного тепла, ласки, семейного уюта, но при нынешнем плотном графике работы обзаводиться какими-то отношениями не представлялось возможным, и какого-либо просвета в этом плотном графике у него не предвиделось.

Когда в его жизни появилась добрая и покладистая Полина, он, неожиданно для самого себя, стал прикипать к ней. Душевной теплоты и женской ласки в его жизни теперь присутствовало несравненно больше. Майор наведывался к Полине Терехиной в Ягодную слободу стабильно два раза в неделю. Они подолгу проводили время вместе, выходили с детьми на прогулки в лес, что-то обсуждали, порой весело спорили, их отношения где-то походили на образцовую семью, с которой всем остальным следует брать пример. Но – только походили. Полина не верила, что их общение может перерасти в нечто большее, хотя в нем присутствовало немало хорошего: долгие вечера, проведенные вместе; нежность, страсть и много чего другого. Виталий занимался хозяйскими делами: колол дрова, складывая их в аккуратную поленницу; привел в порядок покосившийся сарай; заменил в плетне прогнившие дощечки; нашел даже время, чтобы выложить камнями дорожку, ведущую от калитки к входной двери. Все у них было! Отсутствовали лишь общность интересов и желание как можно ближе понять друг друга. А без этого семья словно кирпичная кладка без связующего раствора – толкни такую стену, и она рассыпается.

Кроме того, Полину заботило только одно: накормить детей, одеть и обуть их, обстирать и сделать так, чтобы они как можно реже болели и чтобы в доме присутствовали чистота и порядок. Ее мало волновало, что Щелкунов последние два дня не мог сомкнуть глаз: сначала искал громщика[1] Емельяна Черпакова с погонялом Черпак и его помощника Василия Лыжина; затем вычислял, где могут затаиться преступники, устраивал засады в местах их возможного появления, караулил на блатхатах. И все без толку!

Виталию Викторовичу иногда хотелось поделиться с Полиной своими проблемами, рассказать кое-что о своей работе. Но как только он начинал говорить, сразу натыкался на ее отрешенный взгляд, и желание исповедоваться тотчас пропадало. Полина явно не слушала его и думала о чем-то другом. Это означало одно – отношения их непрочны, они уже дали ощутимую трещину и скоро придут к логическому завершению… Так оно в скором времени и произошло. Виталий Викторович стал приходить к Полине все реже, и однажды настал тот день, когда он вроде бы и отправился к ней, но вдруг остановился в задумчивости, постоял минуту-другую, повертел головой во все стороны и… повернул назад. Больше он в Ягодную слободу не приходил…

Как-то в один из осенних ненастных вечеров, уже в довольно позднее время, Виталий Викторович засиделся в своем кабинете за бумагами. Бумаги – это было тотальное бедствие в его работе: писать их он не любил. Обычно в самом начале рабочего дня целый час посвящал документам, чтобы как можно быстрее сбыть их с рук. Но последние три дня он находился в большой запарке, времени заниматься документами катастрофически не хватало, однако сроки сдачи отчетов и других сопутствующих документов поджимали. А ведь еще следовало составить анализ оперативной обстановки в городе; сделать прогнозы на ближайшие месяцы; завизировать заявления от граждан; расписать планы совместных мероприятий с прокуратурой… Важно глубоко вникнуть в возникшую проблему и правильно решить, кому следует поручить то или иное дело, чтобы успешнее выполнить поставленную задачу.

Особенно неприятны были жалобы, поступавшие порой на сотрудников отдела. Их следовало незамедлительно проверить, обжаловать и разъяснить вышестоящему начальству, что их деяния происходили в соответствии с установленным законодательством порядком. Если вовремя этого не сделать, то заявление будет направлено надзирающему прокурору. Чаще всего жалобщики в своем заявлении указывали, что к ним были применены жесткие меры во время задержания. Как же в противном случае следовало с ними поступить, если подозреваемые пытались оказать сопротивление сотрудникам милиции? Не по головке же их гладить!

Когда постучали в дверь, Щелкунов машинально ответил:

– Проходите.

Дописав документ, он оторвал взгляд от бумаг и увидел лейтенанта Кац, стоявшую у порога. Зинаида Борисовна стала говорить о каком-то допросе, который она только что провела, но Виталий Викторович не вслушивался в ее слова. Он как будто прозрел: смотрел и видел не лейтенанта-следователя из своего отдела, а очень даже привлекательную женщину, которую раньше – и куда только смотрели его глаза – почему-то не замечал.

Зинаида Борисовна взгляд начальника мигом прочитала и насторожилась. Щелкунов смотрел на нее не как руководитель, а как мужчина, которому она интересна как женщина. Поверить в увиденное было трудно. А вдруг ошиблась? Ведь без малого пять лет Виталий смотрел на нее совершенно иначе и не замечал в ней молодую, привлекательную женщину. А тут вдруг бац! – он смотрел на нее совершенно другими глазами. Случилось то, чего Зинаида так долго ждала. Но она вдруг растерялась и даже не понимала, что делать дальше: радоваться, что наконец-то сбылось то, о чем так долго мечталось, или задаться вопросом, чем для них обоих могут грозить близкие отношения?

Можно было, конечно, начать известную игру, что издавна происходит между противоположными полами: держать дистанцию, но и не отталкивать. Такая стратегия часто бывает затяжной и неизвестно еще, к чему приведет… Зинаида не захотела ни тянуть время, ни кокетничать – пусть инициатива исходит от него.

– Давайте я вас провожу, время позднее, – предложил Щелкунов, когда она закончила свой доклад.

Зинаида согласилась. На городских улицах царил осенний карнавал. Кроны деревьев принарядились в желтые и багряные наряды. Подкрашенные «румянами», в вышине проплывали косматые облака. Большую часть пути до ее дома прошли молчком. Тишина не тяготила, наоборот, в ней скрывалось какое-то волнующее таинство, в процессе которого происходил обмен не словами, а мыслями, что не менее значимо.

Прошли через площадь Свободы, повернули на небольшую улочку Малая Красная.

– Вот это мой дом, – сказала Зинаида, указывая на приземистый домик еще дореволюционной постройки. А потом, набравшись храбрости, предложила: – Я могу угостить вас чаем.

Отказываться майор Щелкунов не стал.

А ранним утром они проснулись в одной постели. И это было удивительное чувство! Можно было смотреть на спящее лицо любимого мужчины, коснуться его ладонью и ощутить тепло его сильного тела.

С этого самого времени у них завязались отношения, скрывать которые от сослуживцев становилось все труднее. Одно Виталию Викторовичу было не совсем ясно: сделать признание, после которого невозможно будет повернуть назад, или все-таки следует переосмыслить случившееся? С Зинаидой было как-то все иначе, нежели с Полиной. Это радовало и одновременно заставляло задуматься: а как дальше будут разворачиваться их отношения?

⁂

Утром следующего дня Зинаида Борисовна отправилась к вдове Инге Поляковой. Проходя мимо Красной арки, она вдруг остановилась и с чувством глубокой тоски притронулась ладонью к каменной шероховатой поверхности ворот.

Арка была построена к 100-летнему юбилею Казанского порохового завода. Именно поэтому на фронтоне имелась надпись «1788 СТО ЛѢТЪ 1888», а также сохранились вензеля Екатерины II, при правлении которой был основан завод, и Александра III, при котором она была возведена. На всех административных зданиях, включая государственный университет, гербы Российской империи и вензеля царских особ были сбиты прикладами и топорами еще тридцать лет назад революционно настроенными гражданами, а вот к этим символам царской власти рабочий класс прикоснуться не посмел. Да и другим не разрешил.

Высокая, с тремя арками, юбилейная арка была выполнена в форме триумфальных ворот: центральная – широкая, с чугунными воротами, две другие поставлены по обе стороны, уравновешивая композицию. Арка была раскрашена в красно-белых тонах, отчего ее прозвали Красными воротами.

Всякий раз, когда Зинаида проходила мимо ворот, она невольно вспоминала свою первую влюбленность – высокого темноволосого паренька с раскосыми глазами, с которым она училась в одной школе. Именно у Красных ворот он назначал ей свидание, каждое из которых Зинаида ждала с трудно скрываемым волнением. Как же давно это было… Будто бы и не с ней вовсе. Именно у этих ворот в июне сорок второго года Зина провожала парня на Волховский фронт, откуда он так и не вернулся.

Она вспоминала свою несостоявшуюся любовь, но многое и не вспомнить. Уже подзабылась дрожь, что она испытывала, когда паренек как бы ненароком касался ее ладони. Не без труда припоминала его лицо, забылся его голос. За последние годы в ее жизни случилось немало событий, в сравнении с которыми юношеские волнительные встречи выглядели малозначительными. А вот Красные ворота оставались безучастными ко всем тем встряскам, что прошли перед ними за последние полтора столетия, и каждого подошедшего красные кирпичи встречали с холодным равнодушием.

Ровно в девять часов утра Зинаида постучалась в дверь вдовы. Инга Владимировна открыла сразу, словно ждала гостей.

– Здравствуйте, сегодня мы должны с вами подъехать в морг для опознания тела вашего мужа.

Реакция вдовы была примерно такой же, как и накануне, когда Зинаида сообщила ей о смерти мужа: ее глаза сделались круглыми, как два больших пятака.

– Да что вы такое говорите! А куда мне, в таком случае, девать ребенка? За ним ведь присмотр нужен, не везти же мне его с собой в морг? – растерянно посмотрела она на Зинаиду Борисовну.

– А он что у вас, в детский сад разве не ходит? – удивленно поинтересовалась лейтенант.

– Ходит, – последовал ответ.

– Ну так в чем же дело? Вот давайте вместе и отведем его.

– Хорошо, я сейчас его переодену, – продолжая буравить Зинаиду Борисовну выпученными глазами, ответила вдова.

– Это как вам будет угодно. Вы пока одевайте сынишку, на улице все-таки прохладно, а я вас здесь подожду, – отступила к порогу Кац.

Переодевание не заняло много времени. Мальчик послушно делал все, что от него требовалось: то подставлял ручку, то вытягивал ножку, не капризничал, когда его шею обматывали теплым, но колючим шарфом. Для своего возраста он был довольно терпелив. После того как отвели ребенка в сад – мальчик оказался молчаливым и за всю дорогу не проронил ни слова, – поехали в морг.

Тело Константина Григорьевича лежало в отдельном сыроватом помещении морга – небольшой комнатке, в которой могло вместиться от силы человек пять или шесть – и дожидалось опознания. Здесь уже их ждали майор Щелкунов и мрачный патологоанатом (худощавый мужчина лет сорока), стоявший в сторонке. Когда Зинаида и вдова Полякова подошли к трупу, Виталий Викторович внимательно наблюдал за Ингой Владимировной. Патологоанатом аккуратно убрал с лица покойника простыню, и майор с удивлением отметил, что Инга Владимировна посмотрела на лицо покойного с откровенной неприязнью, что так не похоже на эмоции вдовы.

«А ведь эта Инга совсем не любила своего мужа», – отметил он для себя и невольно перевел взгляд на Зинаиду. Лейтенант Кац в ответ лишь слегка кивнула. Оба подумали об одном и том же.

– Инга Владимировна, вы подтверждаете, что это ваш муж? – суховатым тоном спросила Зинаида.

– Да, подтверждаю, – глухо ответила Инга Владимировна и быстро отвернулась. – Это мой муж.

На опознание ей предъявили также одежду покойного Полякова, лежавшую здесь же небольшой аккуратной стопкой, которую вдова так же без колебаний признала:

– Да, это одежда Кости.

После предъявления гардероба Зинаида Борисовна попросила Полякову проехать в управление для снятия допроса под протокол. Это предложение было формальным, но необходимым: даже если бы вдруг она стала отпираться, то ей все равно пришлось бы последовать в управление для дачи показаний. Таков порядок.

В допросной комнате лейтенант Кац заняла место за небольшим столом; Инге Поляковой предложила присесть напротив нее. Зашедший в допросную майор примостился в уголке комнаты и принялся внимательно слушать…

– Назовите свое имя и ответьте, сколько вам полных лет, – попросила, макнув ручку в чернильницу, Кац.

– Меня зовут Инга Владимировна Полякова, в девичестве моя фамилия – Фоменко, мне двадцать восемь лет.

– Чем вы занимаетесь? – последовал второй вопрос.

– В настоящее время я ухаживаю за ребенком. Домохозяйка…

Задавая простые вопросы, Зинаида Борисовна невольно рассматривала сидящую перед собой молодую, не лишенную очарования женщину. Одевалась она броско, со вкусом: на ней было бирюзовое демисезонное пальто из тонкой шерсти, с крупными бледно-розовыми перламутровыми пуговицами; на ногах модные демисезонные черные туфли на плоской подошве с закругленным мыском. Небольшие овальные ушки украшали золотые серьги с блестящими красными камешками; на ухоженных пальцах два золотых перстенька; на шее колье – золотая цепочка с небольшим сердечком посередине. Если все эти украшения сложить, то получится весьма внушительная сумма. Откуда у обычной домохозяйки столь изысканные украшения и откуда деньги на них? Учитывая, что ее муж работал учителем-педагогом в техникуме (даже не в институте!), пусть и на должности заместителя директора, он вряд ли был способен столь фасонисто одевать свою супругу и покупать дорогие подарки. Может, в свободное от основной работы время он «подрабатывал» спекулянтом где-нибудь на рынке? Тоже как-то не очень вяжется… В таком случае, откуда он находил время для своей коммерции, будучи целыми днями занятым в техникуме?

Решив поинтересоваться этим вопросом позже, Зинаида Борисовна продолжила допрос:

– А кроме преподавательской деятельности ваш покойный муж занимался еще чем-нибудь?

– Не знаю… Я никогда не вникала в его дела, – пожав плечами, бесцветным голосом ответила Полякова.

– Понятно. А какие обязанности у вашего мужа были в техникуме как у заместителя директора?

– Тоже не могу сказать. Наверное, как-то связано с хозяйством.

– Ну а можете назвать хотя бы предмет, который он преподавал? Наверняка он вам что-то рассказывал о своей работе, – продолжала допытываться у вдовы Зинаида, но, как оказалось, безрезультатно.

– Я мало интересовалась этим… То ли детали машин, то ли историю, – равнодушно промолвила Полякова, назвав два предмета, находящиеся в совершенно разных областях знаний.

– А вы можете сказать, как ваш муж оказался в лесопарковой зоне недалеко от городской клинической больницы?

– Для меня это тоже большая загадка, – снова пожала она плечами. – Он должен был быть или дома, или на работе.

– Как же это вы не интересовались делами своего мужа, как будто бы он вам совершенно посторонний человек? – не сдержавшись, с упреком в голосе спросила Зинаида.

– Такие вещи в нашей семье были не приняты. И потом, у меня всегда находились собственные дела… Хотя бы даже присмотр за ребенком. Зачем же в таком случае мне что-то выспрашивать у него, – холодно ответила вдова. – Он знал, что ему следовало делать. Если у вас ко мне больше нет вопросов, я хотела бы уйти. Мне нужно забрать сына из детского сада.

– Да, конечно. – Подписав пропуск, Кац протянула его Поляковой. – Можете идти, мы вас больше не задерживаем.

Взяв разрешение на выход, женщина быстро вышла из кабинета.

– Ну и какое у тебя впечатление об этой… дамочке? – спросил Щелкунов.

– Дела мужа и он сам ее совершенно не интересовали, – ответила Зинаида. – У меня сложилось впечатление, что ее вообще мало что в жизни интересует. Разумеется, кроме нее самой! Похоже, что этому интересу она посвящает все свое время…

Виталий Викторович одобрительно кивнул:

– У меня сложилось примерно такое же впечатление.

⁂

На следующий день капитан Рожнов посетил химико-технологический техникум, где заместителем директора работал Константин Поляков. Первый, с кем он встретился, был директор техникума Савелий Павлович – импозантный мужчина лет сорока с небольшой бородкой. На правом лацкане хорошо отглаженного темно-синего пиджака в белую полоску закреплен орден Красной Звезды; немного повыше него размещался галун золотистого цвета за тяжелое ранение; на левой стороне красовался значок «Ворошиловский стрелок II степени» (заветная мечта целого поколения довоенных стрелков; для такого норматива следовало выполнить норму по стрельбе из боевой винтовки). Нечасто можно было увидеть такой значок на костюме в послевоенное время – видно, своими достижениями Савелий Павлович гордился.

Разговор проходил в директорском кабинете. Савелий Павлович расположился за большим деревянным столом, на котором лежало керамическое пресс-папье с замысловатым узором на ручке и книга товарища Сталина «Краткая биография». Капитан Рожнов сел напротив.

– Смерть Константина Григорьевича для нас всех тяжелейший удар… Я, как директор, даже не знаю, кем его можно заменить, – развел руками Савелий Павлович. – Трудно отыскать такого человека, как он. Дисциплинированный, честный, с окружающими корректный и обязательно на «вы». И тут такое… Невозможно поверить! Это у какого же злодея поднялась на него рука?! И студенты его очень любили, и весь преподавательский коллектив к нему с большим уважением относился. Поверьте, вы не найдете ни одного человека, которого бы он хоть как-то обидел или оскорбил недобрым словом.

– Может, Поляков имел какие-то дурные пристрастия?

– Не пойму, о чем вы спрашиваете? – насторожился директор.

– Например, может, играл в карты, – высказал первое, что пришло в голову, Рожнов.

– Да вы что! – отмахнулся Савелий Павлович. – Он был идеальный человек! Нам бы всем так… Не пил, не курил! Как говорится, все, что заработано, все в дом!

– Может, у него были женщины на стороне?

– И женщин у него никаких не было, кроме своей жены, разумеется… Хотя мужик-то он очень видный… был. Коллектив у нас в основном женский. Девчонки все молодые и красивые, а мужиков всех война повыбивала. Им ведь много-то не надо, хотя бы иногда к мужскому плечу прислониться, так он даже этого не допускал, железный парень был! Почему это я все говорю… – посмотрел на Рожнова директор. – Ведь о покойниках как у нас бывает: или хорошо говорить, или вовсе ничего! А тут такой случай, что только хорошее и можно сказать.

– Кто еще может рассказать о Полякове, скажем, о его личной жизни? Кого бы вы мне посоветовали? У него были друзья в техникуме? – спросил капитан.

– С физруком можете поговорить, с Марком Петровичем, он с ним в очень хороших отношениях был. С ним можете пообщаться, – чуть подумав, сказал директор.

У физрука были занятия, но, узнав, кто его беспокоит, он распустил учащихся и предложил капитану:

– Пройдемте в мою каморку, там нас никто не побеспокоит, вот там и поговорим.

Прошли в небольшое помещение с крошечным окошком. С левой стороны стоял небольшой стол и три стула. Над столом закреплена полка, на которой стояли кубки и висели вымпелы, наверняка заработанные учащимися техникума. Левую сторону стены подпирали три черных мата, а в противоположном углу лежали два мяча: один – баскетбольный, другой – футбольный. Увидев оценивающий взгляд капитана, Марк Петрович протянул:

– Вот так и живем. Ничего, не в обиде! Располагайтесь, – показал он на свободный стул.

– Вы ведь были другом Полякова, – начал разговор Рожнов.

– Не скажу, что мы были друзья неразлейвода… Все-таки люди взрослые, у каждого своя семья, но вот хорошими приятелями точно были! Жалко его, что тут сказать… Славный он мужик был, да и преподаватель хороший.

– У него бывали какие-то конфликты на работе?

– Абсолютно никаких, насколько мне известно. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю. Он вообще неконфликтный был человек, со всеми ровный и доброжелательный. А его как злодея какого-то… У кого только рука поднялась! В руководство тоже никогда не рвался, как некоторые…

– Но он же все-таки был заместителем директора. Руководитель должен распоряжаться, командовать, а это уже подразумевает какие-то трения, кому-то его поведение могло не понравиться.

– На руководящие должности он не рвался, это точно! Его просто назначили, вот ему и пришлось тянуть эту нелегкую лямку. Костя старался делать так, чтобы людей не обидеть, со всеми очень уважительно себя вел. Редко такое встретишь в большом коллективе. А как преподаватель… Ни на кого свою педагогическую работу не спихивал. А то как у нас происходит, – с ноткой возмущения произнес Марк Петрович, – займет кто-то административную должность и тотчас оказывается в привилегированном положении по сравнению с другими, у него сразу появляется куча всяких причин, чтобы свои лекции и прочие преподавательские дела на кого-то спихнуть. Что тут еще добавить… Честный он был, очень добропорядочный и в быту ничего такого себе не позволял…

– Может, все-таки женщина у него какая-то была? Ничем таким он с вами не делился? – продолжал допытываться Рожнов.

– Вот что я вам скажу, дорогой вы мой товарищ, – доверительно взглянул на старшего оперуполномоченного физрук. – У нашего директора недавно юбилей был. Полтинник ему стукнул… Все наши были приглашены… Так Костя после долгих уговоров единственную рюмку принял, посидел немного для приличия – и домой. «К жене, – говорит, – и к ребенку надо»…

Когда опрос в школе был проведен, капитан Рожнов решил поговорить с соседями покойного Полякова. Одна из соседок (себя она назвала тетя Маша), проживавшая в их подъезде, оказалась из породы женщин, знающих про своих соседей даже то, чего они сами про себя не ведают. Понизив голос, она поделилась:

– Поляков – мужик что надо. Всем бы такими быть… По бабам не шастает и на сторону не заглядывается. Не только что пьяным, даже слегка выпившим я его никогда не видела. Вот оно как!

– А жена его? Что она за женщина? – осторожно поинтересовался капитан, внимательно следя за реакцией тети Маши.

– А Инга его – бабешка совершенно иного склада, это я вам точно говорю, – презрительно скривила губы соседка и выразительно посмотрела куда-то в сторону, будто там находилась неприятная ей Инга.

– И какого же?

– Да потаскуха она самая настоящая! – безапелляционно заявила соседка и посмотрела прямо в глаза оперативнику. – Самая что ни на есть шалава. Вот почему так бывает, что хорошим мужикам курвы такие достаются? Куда только его глаза-то глядели? Сколько баб хороших без мужиков маются!

– И что, действительно имеются причины так говорить? – слегка опешил от недвусмысленного ответа Валентин.

– А то как же! – Губы у тети Маши снова скривились в пренебрежительной ухмылке. – Видели мы ее не однажды с разными мужиками. Та еще… рабыня любви!

– Вот как… – в задумчивости произнес Рожнов.

– Да, вот так, – кивнула соседка. – Вот недели две назад я ее видела с одним мужиком… С виду приличный такой, и лицо холеное, чистое, без морщин каких-то там пьяных. Она с ним под руку шла и все улыбалась, курва эдакая! А когда они прощаться стали, так прямо в губы поцеловались, не стесняясь никого… Так что все с ними было ясненько. Полюбовники они! А вот где-то с неделю назад с другим хахалем я ее углядела. Одного взгляда достаточно, чтобы понять – прощелыга он самый что ни на есть первейший! Одет с иголочки, дорого. Пальто с меховым воротником, явно на заказ пошитое, пыжиковая шапка, ботиночки кожаные… Лицо ухоженное такое, с тонкими усиками. Прямо щеголь настоящий! Уж точно не на заводе у станка человек вкалывает… В обнимку она с ним шла и явно была выпивши. А коли женщина выпивши, то, известное дело, с ней можно делать все что хошь, ни в чем отказу не будет.