Небо. Подиум. Заголовки

Софи Мариони

Небо. Подиум. Заголовки

Пролог

Аэропорт. Вечное движение, бесконечные потоки людей, сливающиеся в один пестрый водоворот. Здесь встречаются и прощаются, улетают от проблем – или прямо в их эпицентр. Гул голосов, звук чемоданов по плитке, объявления рейсов – всё сливается в монотонный гул, под который так легко потерять себя.

Три женщины. Три судьбы. Десять лет тишины.

Алиса поправляет солнцезащитные очки, за которыми скрываются усталые глаза. Между рейсами, между съемками, между жизнями. Ее лицо мелькает на глянцевых обложках, но зеркала она избегает уже год.

– Рейс SU-1452, вылет через сорок минут, посадка через двадцать, – звучит из динамиков.

Она машинально проверяет билет, хотя помнит наизусть: Москва – Берлин, затем пересадка на Милан. Еще одна съемка. Еще один бренд. Еще один день, когда надо улыбаться, хотя внутри – пустота.

В кармане куртки жужжит телефон. Сообщение от агента: «Не забудь про интервью после съемки. И выложи сторис, а то фолловеры спрашивают».

Она откладывает телефон, не отвечая. Фолловеры. Подписчики. Тысячи людей, которые думают, что знают ее. А что они знают? Только то, что она сама им показывает.

Катя листает заметки в телефоне, нервно постукивая каблуком. Командировка. Срочный материал. Очередная попытка доказать себе и миру, что она – не случайность в профессии.

– Рейс SU-1452, посадка началась, – объявляют над головой.

Она вскидывает взгляд. Берлин. Расследование о коррупции в крупной корпорации. Рискованный материал, но если всё получится – это ее шанс. Шанс наконец перестать быть «той самой Катей, которая пишет про котиков и светскую хронику».

Телефон вибрирует. Главный редактор: «Ты уверена, что потянешь? Может, лучше передать кому-то другому, а ты отдохнёшь?" Она стискивает зубы. Опять. Всегда «может, не стоит», «может, не ты». Десять лет в журналистике, а её до сих пор проверяют на прочность.

Лера в безупречной форме стюардессы проходит через терминал, автоматически улыбаясь пассажирам. Рейс за рейсом, город за городом. Если не остановиться – может, и не заметишь, что дом давно пуст.

– Экипаж рейса SU-1452, пройдите на посадку, – звучит в её наушнике.

Она кивает, делает последнюю проверку документов. Берлин. Потом обратно. Потом снова куда-то. Вечное движение.

В сумочке лежит открытка – приглашение на свадьбу младшей сестры. «Лер, ты точно сможешь?» – написано сверху. Она так и не ответила.

И вот – взгляд. Еще один. Удивление.

– Алиса?

– Кать? Ты?

– Лера, это правда ты?

Смех. Объятия. Минутная иллюзия, что время не было потеряно.

– Ты выглядишь потрясающе! – Катя разглядывает Алису. – Я видела тебя в Vogue!

– А ты – звезда журналистики! – Алиса улыбается. – Я читала твою последнюю статью!

– Ну а ты… – Катя поворачивается к Лере. – Всегда мечтала путешествовать, и вот – вся Европа у твоих ног!

У каждой на языке одно и то же: «У тебя всё идеально!»

Но идеальность – такая хрупкая штука.

Алиса прячет руки – на запястьях следы от слишком тугой резинки, которую она сняла только вчера.

Катя быстро закрывает ноутбук – на экране черновик статьи, который уже дважды вернули на доработку.

Лера поправляет манжет – под ним татуировка, которую она сделала в тот день, когда поняла, что больше не может жить по чужому сценарию.

Судьба дала им шанс встретиться. Осмелятся ли они на большее – или снова разлетятся, как эти самолеты?

В динамиках объявляют окончательную посадку.

– У меня есть двадцать минут, – неожиданно говорит Алиса. – Может, кофе?

Катя и Лера переглядываются.

– Да, – отвечает Катя. – Нам давно есть о чем поговорить.

Лера молча кивает.

И три подруги, которых жизнь разбросала десять лет назад, направляются к ближайшему кафе.

А впереди – разговоры, которые изменят всё.

Кафе в аэропорту – место, где время течёт иначе. Здесь никто не задерживается надолго, и потому признания даются легче.

Алиса помешивает ложкой латте, хотя сахар уже давно растворился.

– Десять лет, – говорит она, глядя на пенку. – Я даже не заметила, как они пролетели.

Катя хмурится.

– Ты серьёзно? Мы не виделись десять лет, и у тебя только это?

Лера сжимает стакан с чаем, чувствуя, как напряжение нарастает.

– Может, начнём с чего-то простого? – предлагает она. – Как вы вообще оказались здесь?

Алиса вздыхает.

– Съёмки. Работа. Очередной контракт, который я подписала, даже не читая.

Катя усмехается.

– Похоже на тебя. Всегда летела вперёд, не думая.

– А ты? – Алиса поднимает взгляд. – Всё ещё доказываешь всем, что ты лучшая?

Лера замечает, как Катя сжимает кулаки.

– Я не доказываю. Я просто делаю свою работу.

– Какую? – Алиса наклоняется. – Тот самый скандальный репортаж, который ты выложила вчера? Тот, где половина фактов – вымысел?

Катя резко встаёт, стукнув чашкой по столу.

– Ты вообще ничего не понимаешь!

Лера протягивает руку, пытаясь остановить её, но Катя уже достаёт телефон и тычет экраном в лицо Алисе.

– Вот! Читай! Это не просто статья – это расследование, которое может разрушить карьеры десятков людей!

Алиса отстраняется, но её взгляд цепляется за строчки.

– Это…

– Да, – Катя сжимает губы. – И если я не опубликую это завтра, кто-то другой сделает это вместо меня. Или вообще замнёт историю.

Лера молча наблюдает, как Алиса медленно опускается на стул.

– Прости, – шепчет Алиса. – Я не знала.

Катя тяжело дышит, затем снова садится.

– Никто не знает.

Тишина.

Лера смотрит на них и понимает: они всё ещё те же самые девчонки, которые когда-то клялись быть вместе. Но между ними – годы лжи, страхов и невысказанных слов.

– А ты, Лер? – Алиса поворачивается к ней. – Почему молчишь?

Лера опускает глаза.

– Я… не знаю, с чего начать.

– Начни с того, почему ты до сих пор летаешь, если ненавидишь эту работу, – говорит Катя.

Лера вздрагивает.

– Кто сказал, что я ненавижу?

– Ты только что три раза поправила галстук, – замечает Алиса. – Ты так делаешь, когда нервничаешь.

Лера закрывает лицо руками.

– Боже… Вы всё ещё видите то, чего не видят другие.

– Мы видели тебя настоящую, – тихо говорит Катя. – И сейчас видим.

Лера глубоко вдыхает.

– Я ухожу.

– Куда? – Алиса хватает её за руку.

– Не знаю. Просто… ухожу.

Катя и Алиса переглядываются.

– Ты не одна, – наконец говорит Катя. – Мы тоже застряли.

Алиса кивает.

– Может, пора что-то менять?

Лера смотрит на них, и в её глазах появляется что-то, чего не было уже очень давно.

– Надежда?

Катя улыбается.

– Или безумие.

Алиса смеётся.

– Разницы уже нет.

Глава 2

ГЛАВА 1. АЛИСА: «ПОСЛЕДНИЙ КАДР»

Воздух на миланской студии «Vogue» был густым и сладковатым от лака для волос, пыли от рассыпанной косметики и всепоглощающего запаха дорогого кофе, который разливали ассистенты, пытаясь взбодрить изможденную команду. Ослепительные софиты выжигали белые пятна на сетчатке, выхватывая из полумрака гигантские белоснежные циклорамы, хаотичные груды стильного реквизита и вечно суетящихся людей. А в центре этого идеально отлаженного хаоса, этого храма, возведенного в честь мимолетной красоты, стояла она – Алиса Воронцова.

В двадцать восемь лет она чувствовала себя не иконой стиля, а старой, заезженной лошадью, которую вот-вот отправят на скотобойню. Ее когда-то называли «лицом поколения», «северной сагой», «роскошной льдицей» – отсылая к ее родному Петербургу, городу, который она променяла на мировые подиумы. Теперь же в модных чатах, она знала, о ней говорили иначе: «Все еще в строю», «Хорошо сохранилась», «Выглядит молодо… для своих лет». Сегодня эта льдина была одета в платье от Dolce&Gabbana – струящийся, обжигающий каждый изгиб тела холодный шелк, переливавшийся под лучами под тысячами бликов, словно покрытый инеем. Губы – алые, будто капля крови на чистейшем снегу. Взгляд, направленный куда-то в никуда, сквозь объектив камеры и сквозь самого фотографа, – пронзительный и абсолютно пустой. Взгляд профессионала, который может выдать нужную эмоцию по щелчку пальцев, но чья душа давно ушла в отпуск и бродит по мокрым булыжникам питерских мостовых.

– Алиса, дорогая! – голос фотографа Марко, хриплый от десяти часов беспрерывной съемки, прорезал гул генераторов. – Снова! И давай холоднее! Ты же не человек, ты – ожившая статуя с Дворцовой площади. Ты – лёд с Невы. Совершенство, которое не чувствует. Понимаешь? Ничего не чувствует!

«Если бы ты знал, как я сейчас чувствую свои колени и как тоскую по питерской слякоти», – промелькнула у нее в голове крамольная мысль. Она едва заметно кивнула, чувствуя, как затекшие мышцы спины и ног кричат от напряжения. Она приняла очередную немыслимо неудобную позу, изгиб позвоночника, отточенный до автоматизма за десять лет карьеры. Ее лицо, без единой морщинки, без малейшего намека на эмоцию, стало идеальной маской. Маской двадцатилетней девушки.

Щелчок. Вспышка. Щелчок. Еще одна. Щелчок.

– Браво! – Марко оторвался от видоискателя, и на его лице наконец появилась улыбка. – Фантастично! Ты как вино, Алиса, с годами только лучше. Но… знаешь, как они любят перестраховываться. Давай еще один дубль. Для себя. Для истории.

«С годами только лучше. Какой ужасный, какой дешевый комплимент. В Питере ценят выдержанное вино, а здесь – только свежевыжатый сок», – мысленно поморщилась она. Она снова кивнула, уже не слыша слов. Она давно перестала различать, где заканчивается созданный ею образ и начинается она сама. Где тут Алиса Воронцова из Петербурга, которая в восемнадцать сбежала от бесконечных упреков матери-пианистки на московский кастинг, а где – эта «льдина», этот продукт, этот бренд с истекшим сроком годности. Границы стерлись, растворились в бесконечных перелетах, диетах, ночных примерках и вот в этих самых щелчках камеры.

– Всё, снято! Свободны! – прокричал кто-то из стилистов, и магия мгновенно рассеялась.

Напряжение, сковавшее ее тело, отпустило одним махом, и Алиса почти рухнула в низкое кресло в своем углу гримерки. Движения ее были медленными, механическими. Кофе. Вот все, чего она хотела. Просто дотянуться до картонного стаканчика с остывшей арабикой. Но даже это казалось непосильной задачей. Она смотрела на свои длинные пальцы, изящные, идеальные для съемок украшений, и чувствовала в них мелкую дрожь от усталости и скрытой паники. Десять лет. Целое десятилетие в этом безумном мире.

– Алиса.

Голос прозвучал как удар хлыста – резкий, точный, без каких-либо предисловий или эмоциональных окрасок. Она медленно подняла голову.

Перед ней стоял Виктор Ланской, директор ее агентства «L’Image». Безупречный, как всегда. Темный костюм, сидящий на нем так, словно только что сошел с подиума, безукоризненный пробор на идеально уложенных волосах, холодные, словно сканер, глаза. В его взгляде не было ни капли тепла, лишь трезвая, беспристрастная оценка товара, у которого вот-вот закончится срок реализации.

– Ты сегодня работала хорошо, – произнес он, сделав театральную паузу, чтобы усилить эффект от следующей фразы. – Но, увы, недостаточно.

Алиса почувствовала, как в груди закипает что-то острое и горькое, сдавившее горло. Она сделала глоток холодного кофе, чтобы протолкнуть этот комок.

– Недостаточно для кого, Виктор? – ее голос прозвучал хрипло. Она прочистила горло. – Марко в восторге. Vogue только что утвердил мои кадры на обложку сентябрьского номера. Кажется, это высшая мера признания в этом бизнесе. Или я что-то пропустила?

– Обложка, моя дорогая, – это не вечная индульгенция и не пропуск в бессмертие, – Виктор скрестил руки на груди, его тон оставался ровным, почти лекционным. – Это просто красивая картинка. А бизнес строится на чем? На деньгах. А деньги приносят клиенты. А клиенты… клиенты жалуются.

Она замерла, впиваясь в него взглядом, пытаясь найти в его каменном выражении хоть намек на шутку.

– Жалуются? – переспросила она, и ее собственный голос показался ей до смешного слабым. – На что? На слишком качественную картинку?

– Они говорят, что ты выглядишь… уставшей, – выдохнул он, делая ударение на последнем слове, как будто вынося приговор. – Изможденной. В твоем взгляде появилась какая-то… глубина. Эмоция. Следы прожитых лет. Этого никто не покупает. Они покупают идеал. Вечную свежесть. Сияние двадцатилетних.

Гнев, острый и обжигающий, ударил ей в виски. Она сжала картонный стаканчик так, что крышка отлетела, и теплая жидкость обожгла ей пальцы.

– Мне ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ, Виктор, а не сорок пять! – ее голос наконец сорвался, став громче и резче, чем она планировала. На них оглянулись несколько ассистентов. – И да, я устала! У меня две, а то и три съемки в день! Перелеты через океан с тремя пересадками! Диеты, на которых невозможно думать! Я не сплю нормально третью неделю! Что они хотели увидеть в моем взгляде? Безудержное веселье юной нимфеты?

– Это НЕ ИХ ПРОБЛЕМА! – отрезал он, его голос впервые за вечер зазвенел сталью. Он сделал шаг вперед, нависая над ней. – Ты что, за десять лет не усвоила правила этой игры? Ты либо идеальна, либо ты никому не нужна. Либо ты соответствуешь запросу, либо тебя мгновенно заменят. Ты думаешь, ты единственная на свете с красивым лицом и длинными ногами? Очередь из таких же, как ты, голодных, восемнадцатилетних и готовых на все девочек, выстроилась от Милана до Москвы. И они дешевле.

Тишина.

Где-то за спиной все так же смеялись ассистенты, звенела посуда, гудел генератор, но Алиса слышала только этот голос, этот приговор, эхом отдававшийся в ее черепе: «Восемнадцатилетних. Дешевле. Заменят».

Она опустила голову, разглядывая коричневое пятно на коленке от пролитого кофе. Казалось, вся ее жизнь, вся ее карьера, все ее десятилетнее восхождение к вершине, все те жертвы – отмененные встречи с друзьями, разбитые отношения, пропущенные дни рождения родных – свелись к этому жалкому пятну и слову «дешевле».

– Что ты предлагаешь? – наконец выдавила она, не поднимая глаз, смирившимся тоном, который ей самой был отвратителен.

– Тебе нужен ребрендинг. Омоложение. Филлеры для свежести. Они творят чудеса. Коррекция губ – они стали тоньше, это заметно. Может, немного ботокса, чтобы убрать эту… эту неуловимую усталость вокруг глаз, на лбу, – он говорил спокойно, деловым тоном, словно обсуждал апгрейд устаревшей модели автомобиля. Он даже провел пальцем по своей собственной идеально гладкой скуле, демонстрируя зону для инъекций. – Небольшие инвестиции в себя. Всего несколько уколов. Это же мелочь. Рутина. Как чистка зубов.

Алиса медленно подняла на него глаза. В них не было ни слез, ни гнева. Только леденящая пустота и щемящее чувство унижения.

– Ты… серьёзно? – прошептала она. – Ты предлагаешь мне, в двадцать восемь лет, изменить свое лицо? Пойти под иглу? Потому что какой-то парфюмерный бренд решил, что я выгляжу недостаточно молодо? Я что, должна теперь всю жизнь притворяться двадцатилетней?

– Я предлагаю тебе сохранить карьеру, – поправил он ее, наконец доставая телефон и проверяя уведомления. Разговор был для него окончен. – Решай быстро. У них уже есть кандидатка. Восемнадцать лет, из Минска. Совершенно новая. И да, – он бросил на нее последний оценивающий взгляд, – у нее очень свежий взгляд. Никакой глубины. Я отправлю тебе контакты своего косметолога. Он лучший в Европе. Делает всех топ-моделей. Ты даже не заметишь разницы.

И он развернулся и ушел, растворившись в полумраке студии, оставив ее совершенно одну среди этого ослепительного блеска и бессмысленного шума.

Алиса не двигалась с минуту, затая, пытаясь перевести дыхание. Потом ее взгляд медленно пополз в сторону огромного зеркала в зоне гримерки, окруженного лампочками. Она поднялась и, как сомнамбула, подошла к нему.

Кто эта женщина?

Она вглядывалась в свое отражение, как будто видя его впервые. Идеально очерченные брови, смоки-айс, алые губы, уложенные с математической точностью волосы. И… да, тени под глазами. Легкие, почти невидимые под слоем корректора, но для нее – кричащие. Легкая напряженность в уголках губ, которой не было еще год назад. Едва наметившиеся линии на лбу, которые показывали, что она не всегда была «льдиной», что она когда-то смеялась, хмурилась, удивлялась, гуляя по набережной Мойки.

Она все еще была красива. Чертовски красива. Все еще та самая Алиса Воронцова, за чьи съемки боролись глянцевые гиганты.

Или уже нет? Может, она уже стала призраком, который еще не знает, что его время вышло?

– С тобой все нормально? – чей-то мягкий голос заставил ее вздрогнуть.

Это была Софи, визажист, работавшая с ней сегодня. В ее глазах читалось неподдельное участие.

– Да, просто… устала, – Алиса попыталась натянуть привычную, открытую, модельную улыбку. Мышцы лица подчинились ей с трудом, гримаса вышла кривой и неестественной. Она тут же отпустила ее.

– Понимаю, – Софи вздохнула и положила руку ей на плечо. – Но ты же знаешь, здесь нельзя показывать слабость. Никогда. Ни на секунду. Иначе…

– Иначе съедят, – тихо, почти беззвучно закончила за нее Алиса. «Особенно если тебе двадцать восемь», – доплела она про себя.

Девушка кивнула и, пожав ее плечо, отошла, давая ей пространство.

Алиса снова осталась наедине со своим отражением. Она знала эти правила. Слишком хорошо знала. Она играла в эту игру годами и всегда побеждала. Всегда была сильнее, холоднее, целеустремленнее.

Но сегодня, впервые за все десять лет, внутри нее что-то переломилось. Сквозь ледяную пленку усталости и равнодушия прорвалось что-то горячее и яростное. Острое, почти физическое отвращение. Не к Виктору, не к клиентам. К себе самой. За эту покорность, за эту готовность смириться, за этот страх.

Ей захотелось разбить это зеркало. Не чтобы уничтожить свое отражение, а чтобы увидеть, что скрывается за ним. Что осталось от той девочки из Петербурга, которая мечтала просто увидеть мир. Разбить его и, глядя на осколки, наконец-то увидеть не продукт, не бренд, а себя. Настоящую. Пусть уставшую. Пусть неидеальную. Пусть с тенями под глазами и морщинками у губ. Но – живую. Ту, что помнит шум Балтийского ветра и вкус питерской пышки.