Золото и кровь Рима

Ветеран кивнул, не задавая лишних вопросов. В его понимании военная служба не предполагала моральных дилемм – есть приказ, есть исполнение. Все остальное было лишними размышлениями, которые только мешают делу.

Когда солнце наконец скрылось за верхушками древних дубов и елей, Гай почувствовал, что больше не может сдерживать внутреннее напряжение. Он нуждался в разговоре – не с солдатом или офицером, а с человеком, который мог бы понять всю глубину его мучений. И единственным таким человеком в этом проклятом лагере была его пленница.

Ночь спустилась на лес как погребальный саван, окутывая римский лагерь плотной темнотой, которую лишь слегка разгоняли факелы и костры. Гай обнаружил Эльвину сидящей у небольшого огонька, который стражи позволили разжечь пленникам для тепла. Ее профиль, освещенный танцующими языками пламени, напоминал древнюю скульптуру, высеченную из камня мастером, влюбленным в красоту.

Остальные пленники расположились поодаль, некоторые спали, свернувшись клубочками на холодной земле, другие тихо шептались между собой на своем мелодичном языке. Охранники дремали у своих постов, убаюканные монотонным потрескиванием поленьев и далекими звуками ночного леса.

Когда Гай приблизился, Эльвина не вздрогнула и не попыталась отступить. Она просто подняла голову и посмотрела на него теми невероятно ясными глазами, которые, казалось, видели гораздо больше, чем положено обычному человеку. В свете костра ее волосы переливались золотистыми и медными оттенками, напоминая осенние листья под последними лучами заходящего солнца.

"Я знала, что ты придешь," – тихо сказала она, и ее голос прозвучал в ночной тишине как струна хорошо настроенной арфы. "Твои глаза сегодня говорили громче, чем слова."

Гай присел рядом с ней, соблюдая осторожную дистанцию, но достаточно близко, чтобы видеть игру света и тени на ее лице. "Откуда ты знаешь латынь?" – спросил он, внезапно осознав, что они общаются на языке завоевателей.

"Мой отец торговал с римскими купцами, приходившими в наши земли за мехами и янтарем," – ответила она, глядя в огонь. "Он говорил, что знание языка врага – это оружие, которое может быть острее любого меча. Теперь я понимаю, что он имел в виду."

Ее слова несли в себе особый смысл, который заставил Гая внимательнее вглядеться в ее черты. Это была не просто варварская девушка, захваченная в плен во время набега. В ее манере держаться, в ее речи, в том, как она смотрела на мир, чувствовались образование и мудрость, которые редко встречались даже среди римской знати.

"Расскажи мне о своем народе," – попросил он, сам не понимая, что заставляет его искать эти знания. "Кто вы? Откуда пришли? Почему сопротивляетесь Риму?"

Эльвина долго молчала, наблюдая за тем, как языки пламени лижут сухие поленья. Затем она заговорила, и ее голос зазвучал как древняя песнь, полная печали и красоты.

"Мы – дети леса, Гай из Рима. Наши предки жили в этих землях тысячу зим, когда твой великий город был еще кучкой хижин на семи холмах. Мы знаем каждое дерево, каждый ручей, каждую тропинку. Лес кормит нас, укрывает нас, дарит нам материал для домов и лодок. Мы берем только то, что нам необходимо, и всегда благодарим духов за их дары."

Она протянула руку к огню, позволяя теплу коснуться ее ладони. "Наши мудрецы учат, что все живое связано невидимыми нитями. Убей волка – и олени съедят все молодые побеги. Вырежи слишком много деревьев – и реки обмелеют. Уничтожь одно племя – и страдать будут все остальные. Мы не понимаем, как можно жить, не зная этих простых истин."

Гай слушал, завороженный ее словами. В описании жизни ее народа было что-то, чего он никогда не встречал в римской цивилизации – гармония, равновесие, понимание того, что человек является частью более великого целого. Римляне брали, завоевывали, подчиняли, но редко задумывались о последствиях своих действий для мира в целом.

"А ваши воины?" – спросил он. "Почему они сражаются с нами, если знают, что мы сильнее?"

"Они сражаются не потому, что ненавидят Рим," – ответила Эльвина, и в ее голосе прозвучала глубокая грусть. "Они сражаются, потому что любят свои семьи. Мой брат Альрик погиб, защищая нашу деревню не от ненависти к твоим солдатам, а от любви к своей маленькой дочери, которая только начала делать первые шаги. Он знал, что умрет, но надеялся, что его смерть даст ей хотя бы еще один день жизни."

Ее слова ударили Гая как удар молнии. Он всегда видел в варварах диких зверей, которые нападают на римские поселения из жестокости и жадности. Но оказывается, они защищали то же самое, что защищал бы любой римлянин – свой дом, свою семью, свое право на существование.

"Сегодня пришел приказ из Рима," – сказал он внезапно, сам удивившись собственной откровенности. Слова вырвались из него помимо воли, как будто долго сдерживаемая плотина наконец прорвалась.

Эльвина повернулась к нему всем телом, и в свете костра он увидел, как ее лицо побледнело. "Какой приказ?"

"Полное уничтожение твоего племени. Мужчин, женщин, детей. Никого не оставлять в живых." Каждое слово причиняло ему физическую боль, но он не мог остановиться. "Император хочет сделать пример для других варварских народов."

Он ожидал увидеть страх, отчаяние, может быть, слезы. Но Эльвина просто закрыла глаза и глубоко вздохнула, словно получила подтверждение тому, что уже знала в глубине души. Когда она снова посмотрела на него, в ее взгляде не было ни упрека, ни мольбы – только бесконечная печаль, которая проникала прямо в сердце.

"Я понимала, что этот день придет," – тихо сказала она. "С тех пор как ваши легионы перешли реку, я знала, что наш народ обречен. Рим не знает пощады к тем, кто осмеливается сопротивляться его воле."

"Эльвина…" – начал Гай, но она подняла руку, останавливая его.

"Нет, дай мне сказать. Я хочу, чтобы ты знал, что мы не просим пощады для себя. Мы знаем законы войны, знаем, что побежденные не имеют права на милосердие. Но дети… дети не выбирали эту войну. Моя племянница Ингрид только недавно научилась говорить. Она называет всех птичек 'песенками' и смеется, когда ветер качает ветви деревьев. Какую угрозу она может представлять для твоей великой империи?"

Голос ее дрожал, но не ломался. Эльвина сохраняла достоинство даже перед лицом неизбежной катастрофы. "А маленький Торальд, сын нашего кузнеца? Ему всего четыре года, но он уже пытается помогать отцу в кузнице. Он хочет стать великим мастером, как дед и прадед. Скажи мне, римлянин, чем эти дети заслужили смерть?"

Гай почувствовал, как внутри него что-то окончательно ломается. Образы детей, которых описывала Эльвина, смешивались в его воображении с лицами римских детей, которых он видел на улицах Рима – смеющихся, играющих, полных надежд и мечтаний. Как можно убивать одних и защищать других только потому, что они родились по разную сторону границы?