Полная версия
Роман о девочках
Владимир Семенович Высоцкий
Роман о девочках
© В. С. Высоцкий, наследники, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
* * *Человек должен мыслить
Человек должен мыслить. Между прочим, это и отличает его от животного. Еще человека отличает то, что он изъясняется при помощи языка, носит одежду и посещает футбольные состязания. Если он всего этого не делает, тогда он лишь наполовину человек. Нет, на одну восьмую. А на остальные семь восьмых он – только человекообразен.
Итак! Человек должен мыслить. Хотя бы иногда. Что было бы, если бы мысль не посещала его! Вернее, чего бы не было! «Тихого Дона», «Войны и мира», спутников, атомного ледохода и, наконец, – к чему скромность! – не было бы этих вдохновенных строк, которые вы читаете.
<Конец 50-х>
Об игре в шахматы
Если вам предложат играть в шахматы – никогда не говорите: «Не умею». Скажите: «Умею, но не хочу». Теперь-то я знаю это золотое правило. Но тогда!..
Когда он подошел ко мне, я сидел в парке и мирно читал газету. В глазах у него была тоска, а под мышкой – шахматная доска.
– Сыграем? – спрашивает он неуверенно, заранее предполагая отрицательный ответ.
– Я не умею!
– Как?! – Он чуть подпрыгивает и смотрит на меня, как на марсианина. На лице выражается неподдельное удивление, но через секунду оно сменяется выражением дикой радости. – Не умеете?! Молодой человек! Я вас мигом научу. Каждый интеллигентный человек обязан уметь играть в шахматы! – Он раскрывает доску. – Все великие люди умели и любили играть в эту замечательную игру.
Я слабо сопротивляюсь, но после этого аргумента сдаюсь. А мой новый знакомый уже расставляет белые и черные фигурки и попутно совершает краткий экскурс в историю шахмат. Я узнаю, что их изобрели в Индии, узнаю также несколько пугающих фамилий: Капабланка, Эйве, потом более знакомые – Чигорин, Алехин, и наконец, известные – Ботвинник, Смыслов.
На секунду он останавливается и спрашивает:
– Так вы никогда-никогда?..
Я делаю неопределенный жест, но он продолжает:
– Ай-ай! А с виду такой умный молодой человек… Но ничего, это поправимо. Ну-с, на доске шестьдесят четыре клетки…
Я быстро пересчитываю клетки – действительно, шестьдесят четыре.
– Да вы перемножьте восемь на восемь, – советует он.
Перемножаю… Получается опять шестьдесят четыре.
– Поразительно!
– Бывают еще стоклеточные доски, но это для шашек.
– В шашки я умею, – хвастаюсь я.
– Эта фигура называется – ладьей.
– Это та, что похожа на башенку?
– Да. Она ходит по горизонтали. Ясно? А конь – он ходит буквой «Г».
– И только? Маловато! Если бы я жил в Индии, я бы придумал ему еще одну букву. «Ы», например! – острота получается неуклюжая, но партнер мой снисходительно и оглушительно смеется и продолжает:
– Это слон. Он ходит по диагонали.
– Вот эта большая пешка?
– Да, да!.. Это король, а это – ферзь.
– А где же королева? – серьезно спрашиваю я, вспоминая свои скудные знания.
Партнер тактично улыбается:
– Это и есть ферзь. Он ходит по горизонтали и вертикали!
Объяснение меня не удовлетворяет. Правда! Ведь королева женского рода, а ферзь? Но чтобы не показаться профаном, принимаю на веру это и все другие объяснения.
А он уже потирает руки – ему не терпится начать игру и выиграть. А в том, что выиграет, он не сомневается. Да и я тоже. Я запуган терминами и осведомленностью. Мне он кажется еще страшнее Капабланки, и настроение у меня падает, а на лице – кислое выражение.
– Ну-с, – говорит он, – е2—е4. Классическое начало, так сказать.
И тут в голову мне приходит спасительная мысль: буду повторять его ходы.
– И я тоже – классический ход: е2—е4, – бодро говорю я и двигаю пешку.
Через несколько ходов противник мой замечает подвох.
– Позвольте! – говорит он. – Да вы повторяете все мои ходы! Нечестно!
Я уличен, но пытаюсь вывернуться.
– Что вы! – притворно восклицаю я. – Я и не смотрю, как вы ходите. Мне до этого дела нет! Мне самому это в голову пришло!
Но противник готов простить мне эту мою хитрость в благодарность за то, что я дал ему несколько минут блаженства. Еще бы – играть, зная, что выиграешь! От этого у любого поднимется настроение.
– Ну ладно, – говорит он, снимает мою маленькую пешку, а на ее место ставит свою большую.
– Что это вы делаете? – подозрительно спрашиваю я.
– Бью слоном вашу пешку!
– Зачем?
– Она мне мешает!
– Ах так! – и я своей пешкой перехожу через его, а его забираю.
– Так не ходят! – восклицает он. – Это неправильно!
– Почему неправильно? Мне ваша пешка тоже мешает! Я ее съел!
– Может, вы и за фук будете брать? – ехидно осведомляется противник. – Поставьте обратно! И будьте любезны играть по правилам!
«Эх, если бы брать за фук, я бы у него уже полдоски снял!» – но это я думаю про себя, бурчу под нос.
– Дурацкая игра: своими же пешками нельзя ходить, куда хочешь!
Однако делать нечего – и я переставляю фигурку, похожую на башню.
– Нельзя так! – уже нервничает партнер. – Это не по правилам! Так ходит конь! Это не по правилам!
Я знаю, что он лучше понимает, что к чему, но меня охватывает азарт, а вместе с ним упрямость и желание спорить:
– А почему вы решили, что только ваши правила верные! И что вы все правила знаете! А вот мне один знакомый шахматист говорил, что в некоторых случаях башенка ходит, как конь!
– Ваш знакомый не умеет играть! – говорит он, все еще сдерживаясь.
Я начинаю защищать несуществующего знакомого.
– Не умеет играть? – возмущаюсь я. – Да он играл в одновременном сеансе с Талем и съел у него короля! Понятно? Съел!
– Королей не едят. – И он ставит ладью на место.
Расстроенный, я, не глядя на доску, делаю ход.
– Что вы делаете! – в ужасе кричит он. – Это же… Это же… – Он не находит слов.
– Что? Опять не по правилам? – угрожающе спрашиваю я, готовый тотчас же прекратить игру.
– Нет! Но… – Вероятно, я сделал какой-то глупейший, нелогичный ход и этим помешал ему завершить атаку. Я моментально чувствую это и решаю продолжать в том же духе.
– Так никто не ходит! – кипятится мой противник.
– Никто не ходит, а я пошел! Мои черные фишки. Куда хочу – туда иду!
Он начиняет бегать вокруг стола. Он садится, встает, стонет, кричит, а я хладнокровно, не глядя на доску, делаю ходы.
– Я же вам жертвую ферзя! – вопит он.
– А он мне не нужен, ваш ферзь!
– Но ведь вам это выгодно!
– Это уже мне позвольте знать!
– Зачем вы пошли башенкой?.. Куда вы поставили большую пешку?.. – Он не заметил, что принял мою терминологию. И наконец взмолился: – Давайте разменяем несколько фигур, чтобы прекратить этот хаос!
– Нет! – жестоко говорю я и иду королем.
Еще немного, и, бесполезно поборовшись со мной, он смешивает фигуры, прячет их дрожащими руками и, сказав: «Это черт знает что», не попрощавшись, уходит. Поле боя за мной!
«А интересная игра», – восхищенно думаю я, и кто знает, может быть, через некоторое время я подойду к вам в парке с доской и попрошу вас:
– Сыграем!
– Я не умею! – скажете вы.
– О! Это пустяки! Я вас мигом научу!..
[конец 50-х]
О любителях «приключений»
В последнее время в некоторой среде населения наблюдается повышенный интерес к «Библиотеке военных приключений». Спросишь кого-нибудь из этой некоторой среды:
– А вы читали «Приключения Робинзона Крузо»?
А он вам не моргнув глазом:
– Нет, но зато я читал «Приключения Нила Кручинина».
– Почему «зато»? Ведь вы же не знаете Дефо!
– Ну и что? – удивится вашей горячности читатель из среды. – Не могу же я прочитать сразу всю «Библиотеку военных приключений». Дочитаюсь и до Дефо! Подождет!
– Дефо, конечно, подождет. Но… – И, разведя руками и посоветовав скорее до него дочитаться, уходишь, ничего не добившись.
Или еще. Веселая группа ребятишек с горящими глазами проходит мимо:
– А ты помнишь, он ему ка-а-ак врезал, а тот стоит, он ему еще ка-а-ак [дал, дал, а тот опять] стоит. Он тогда пистолет выхватывает – р-раз…
– Ну это еще что, – возражает второй, с видом превосходства глядя на товарища: – Ты «Погоню за призраком» читал? Так там он ему ка-а-ак дал, еще и с вагонетки сбросил, а [не] то что у тебя!..
– С вагонетки – это да, – соглашается первый.
– Дал, дал, а тот ему тоже. Потом этот выстрелил, а тот в окно. Тут как раз наши подошли. Понял!
– Так у меня тоже наши, – возражает первый, – только у тебя сразу подошли, а у меня потом! Ты куда это, Коль, вот школа.
– Я сегодня прогуливаю,– интеллигентно сообщает Коля.– Пойду смотреть «Дело пестрых». Брат видел – говорит, классное кино. Там наш этому ка-а-ак дал!
Если свидетелем этой сцены будет читатель из среды (будем называть его «любитель приключений» – он [их] так любит читать), он покачает головой, для вида скажет «ай-ай-ай» – и… пойдет вслед за Колей брать билет на «Дело пестрых», подумав при этом: «Надо не забыть взять „В погоне за призраком“. Наверное, хорошо! Вот и ребята говорили: „Он ему ка-а-ак дал!“ Наверное, здорово».
И вечером дома, закрыв очередное «Приключение капитана милиции», где на последней странице и как раз вовремя подошли наши, читатель вытирает на лбу испарину и принимается за «В погоне за призраком», где «этот» прыгает в окно и тоже подходят непременные «наши».
«А действительно здорово – ребята были правы, – думает он. – Когда они только успевают все читать?»
На следующий день «Призрака» сменяет «Майор милиции» и т. д. Читает он самозабвенно и не может оторваться иногда месяцами. Его состояние очень похоже на запой у алкоголиков, только вместо зеленых чертей ему мерещатся небритые преступники с ножом и пистолетом, а вместо рокового «Шумел камыш» на языке вертится один вопрос: «Что же наши медлят?» Да, он вдохновляется – ему кажется, что это не майор, а он спасает бедную девушку, что он находит главную нить и она представляется ему совсем осязаемой нитью, какими жена часто штопает ему носки, он идет по этой нити, по пути находит все нити, целую катушку, целую сеть нитей, но здесь в него стреляют и он куда-то роняет главную, самую толстую нить, потом он ее все-таки находит, а за ней и преступника, которого готов прижать к сердцу за то, что он все-таки попался. Потом допрос, где он блистает благородством и суровой справедливостью. И здесь, с волнением закрыв книгу, с еще бьющимся сердцем, он долго не может заснуть, потому что у него болит плечо, в которое попала пуля. Обычно всегда преступник стреляет в плечо. У него, видимо, есть своего рода спортивный интерес, и ему, вероятно, приятно, что его преследу[ю]т, и поэтому он очень редко стреляет в ноги и уж совсем не стреляет в грудь. Это не дай бог.
И вот однажды, возвращаясь домой после удачного преферанса, наш любитель приключений слышит какую-то странную возню во дворе своего дома. С любопытством или скорее любознательностью он заглядывает. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. Двое невысоких парней пытались снять с девушки пальто, а она храбро защищалась и звала на помощь.
«Ну вот теперь-то, – думаете вы, – читатель из среды себя проявит: сейчас он схватит главную нить, размотает клубок и…»
Не надо думать! Нет, думать надо! Не надо просто делать слишком поспешных выводов: ничего подобного не происходит – ни главной, ни даже побочной нити любитель не находит. Ему как будто кто-то связал ноги или превратил [его] в камень, он стоит с открытым ртом, с глазами навыкате, на лице его беспомощность и растерянность, как будто он увидел бывшую жену, которой нерегулярно платит алименты.
Из двора несется: «Помогите!» Силы девушки, видимо, иссякают. А он все стоит.
«Не может быть!» – скажете вы. Да, так и есть: стоит долго, как камень, на котором пишут, что здесь когда-нибудь будет памятник!
Может быть, он вспоминает, что сделал бы в этом случае майор, или капитан, или бригадмилец из «Дела пестрых», а может быть, он просто ждет, когда придут наши в лице участкового, дворника или просто прохожих. Но он стоит!
И только когда раздается свисток милиционера и когда мимо него проходят два парня и испуганная бледная девушка в сопровождении участкового и какого-нибудь парня в телогрейке, только тогда к нему возвращается способность действовать, но действует он тоже довольно странно. Он не идет следом за милиционером, чтобы дать хотя бы свидетельские показания, а оглядываясь, очень быстро направляется домой, а в голове почему-то все время вертятся слова: «Он ему ка-а-ак дал!»
Придя домой, любитель приключений рассказывает жене, что шестеро раздевали девушку, он хотел помочь, но не успел – приехала милицейская машина и всех забрали.
– Сиди уже, – буркнула жена, – читай лучше свои книжки, а голову нечего подставлять. Вон у нас случай был – в трамвае старушка увидела, как в карман лезут, и сказала. А он ей «Ты видела? Видела! Больше не увидишь», – р-раз по глазам бритвой. А ты – «помочь»! Не ввязывайся лучше!
– Ну, это ерунда, – храбро возражает любитель и про себя думает: «Действительно, зачем голову подставлять!» И почитав на сон грядущий «Черную моль» и вспомнив о выигрыше в преферанс, о котором он случайно или специально не сказал жене, он засыпает.
И живет такой любитель приключений тихо, не ввязываясь. Ходит он по улицам, всегда по освещенным и поближе к милиционеру, играет, но не допоздна в преферанс и читает на сон грядущий что-нибудь из «Библиотеки военных приключений» – он ведь большой любитель приключений. И не дочитается он до Даниэля Дефо, да эти книги ему незачем читать.
Нет, уважаемый читатель из среды, не всегда нити преступлений наматываются на катушки, а клубок их похож на шерстяной. Бывают в жизни милиции и разведчиков очень суровые будни, и не всегда стреля[ю]т в плечо и вовремя приходят наши. Не всегда, хотя об этом иногда и пишут.
И если удачно заканчиваются многие дела и раскрываются преступления, то посмотри, кто помогает этому. Вчитайся повнимательнее. Такие же люди, как ты!
Хотя нет, не такие!
<Конец 50-х>
О жертвах вообще и об одной – в частности
Когда искусство требует жертв – оно их получает. Когда жертвы начинают требовать искусства – эти требования часто пресекаются уже в зародыше. Правда, жертвой нередко является зритель, который имеет право требовать искусства. Иногда эти требования проявляются в середине действия и очень бурно. Поэтому зрителя по возможности стараются удовлетворить. Но когда жертва – актер, то он – цыц, и не моги требовать.
Сделав такое глубокомысленное философское вступление, перейдем к нашему рассказу уже без боязни быть непонятным.
Был чудесный майский день. И хотя он был будничный – да что там говорить, просто был вторник, обыкновенный вторник, какие бывают один раз в неделю и четыре раза в месяц, – так вот хотя это был будничный день, на душе у актера Владимира Витоль-Таманина было воскресенье. И не только на душе – у него был выходной, свободный от спектакля день. Такие дни бывают очень редко, и к тому же тот день был свободен еще у одного лица – актрисы того же театра Тани Савицкой. Вероятно, поэтому на душе у Витоль-Таманина было воскресенье.
«Наконец-то, думал он, мы будем вместе целый вечер, наконец у меня есть свободное от репетиций и спектаклей время, я успею сказать ей: „Я тебя люблю“, и она, быть может, разрешит мне поцеловать ее воздушным поцелуем». Как видите, Владимир был так загружен, что даже не мог сказать Тане эти три самые нежные и приятные в мире слова. Правда, они иногда встречались в театральном буфете, но попробуйте сказать: «Я тебя люблю», когда во рту у вас кусок булки, а в руках недопитая бутылка молока. Это звучало бы как насмешка и, чего доброго, испортило бы сначала аппетит, а потом и взаимоотношения. Несколько раз он провожал Таню домой, но и здесь неудача – Таня жила совсем рядом с театром, так что если бы он здесь начал говорить, то еще «Я» он сказал бы ей, а вот уже «тебя люблю», – вероятно, дворнику, который всегда стоял у ее подъема. И вот сегодня – весь вечер вместе. Одевшись и почти выходя из театра, Витоль-Таманин закрыл глаза и в который раз представил себе предстоящий вечер. У него даже сердце екнуло, спазм сжал горло от жуткого, но приятного ожидания, и он закашлялся, совсем как зритель на спектакле.
– Витоль-Таманин, ты еще здесь? К режиссеру! – Владимира остановили у самого выхода как раз в тот момент, когда у него екнуло сердце. Екнуло, да так и остановилось. (О чем думала в этот момент Таня? Да, наверное, почти о том же.)
«Начались жертвоприношения», – с ужасом подумал Володя. Этого удара он не ожидал, но… работа есть работа, и он, как пьяный, с мировой скорбью во взоре отправился к режиссеру.
Когда искусство начинало требовать жертв, то оно почему-то всегда обращало внимание на Володю, а когда оно раздавало лавры, то не обращало на него никакого внимания. Будто вообще нет такого Витоль-Таманина и он не занят каждый день в массовках.
И вот Володя в кабинете у режиссера, и на лице у него уже не мировая, а космическая скорбь. Искусство в лице главрежа просит жертву подойти поближе и даже предлагает сесть. Это было так необычно, что космическую скорбь заменило вполне космическое удивление и в душу прокралась тень надежды – может быть, сегодня на алтаре искусства сожгут не его. Но… увы – только тень.
– Вы сегодня будете заменять больного актера, – мягко, но отнюдь не просительным тоном сказало ему искусство.
«А как же Таня!» – чуть не сорвалось с языка. Но вместо этого Володя прошептал:
– Кого?
– Что «кого»? И вообще говорите громче – чему вас только учили!
– Кого заменять? – выдавил Володя уже громче, но все так же тоскливо.
– Голикова! Да вы не беспокойтесь. Это очень просто – вы будете летать по воздуху на проволоке в одежде злого духа и хватать ангелов. Пойдите порепетируйте, вас там ждут.
«Ну что ж, пойду полетаю», – безучастно подумал Володя, хотя настроение у него было отнюдь не летное.
Он вспомнил, как уже однажды был в этом кабинете. Тогда – это было очень давно – он еще боролся, просил ролей, эпизодов, чего-нибудь, – в общем, всячески требовал искусства. Но… вспомните, что мы сказали вначале! – просьбы оставались без ответа. «Почему? – недоумевал Володя. – Вроде все, что надо, есть: темперамент, голос, вера и к тому же такая заметная, громкая фамилия». И ему было страшно обидно, что она никак не попадает в афиши! И вот тогда-то впервые он был в этом кабинете. Тогда ему не предложили сесть, а просто осведомились:
– В чем дело?
От такого начала Володя чуть-чуть застеснялся. Но только чуть-чуть.
– Я хочу работать, – сказал он таким тоном, что даже «Я есть человек» прозвучало бы менее убедительно.
– Я тоже, – последовал мгновенный ответ.
– Что вы и делаете, – не растерялся Володя.
– Что и вы будете делать в моем возрасте, – ответил режиссер, и Таманин увидел седые волосы, очки и теплые туфли. После этого вопрос «когда?» был уже неуместен, но он ушел из кабинета гордо и, как ему показалось, даже хлопнул дверью. После этого он уже не требовал и стал терпеливо ждать, когда он будет в возрасте, а пока его регулярно снимали в массовках, где его громкая фамилия терялась среди десятков более скромных.
Теперь он уже не хлопнул дверью, а вяло направился к двери.
– Подождите, – вспомнил вдруг режиссер. – Помните, вы когда-то просили работы. Вот вам! Дождались! Там даже есть несколько реплик! Правда, мы их вымарали для первого раза, а в следующий раз – скажете!
«Ну да! – мрачно подумал Володя. – А в следующий раз придет Голиков».
– Ничего не поделаешь, – глядя на скорбящее лицо Володи, посочувствовал режиссер. [– Искусство требует жертв!]
«Что-то уж очень часто оно их требует», – мысленно отпарировал Володя и вышел.
Он полетал, довольно быстро освоился, и помреж сказал ему, пожав руку:
– Вы сейчас вместо ангела хватали рабочего сцены, но не забудьте, что на спектакле вы хватаете третьего ангела.
– Схвачу! – пообещал Володя и, взглянув на часы, отправился в буфет: домой он уже сходить не успел бы. Позвонил домой Тане и в ответ на «Только что ушла!» со вздохом спросил:
– Передайте, что у Володи сегодня спектакль.
Молоко ему показалось рыбьим жиром, булка горькой, ел он с кислым видом и являл собой довольно [грустную] картину.
И вот спектакль!
Одевшись в злого духа и прицепив за кулисами проволоку к поясу, он подумал: «А, кстати, что сегодня за спектакль?» Но вспомнить не успел.
– Ваш выход, – прошептал помреж, – вылетайте скорее!
«Хорош выход», – подумал он и полетел.
Минут через пять начали вылетать ангелы. Володя хотел схватить третьего, но этого не получилось, и он погнался за четвертым, чтобы хоть его схватить. Изловчился и поймал, но в это время, к его крайней досаде, за другую руку ангела схватил совсем посторонний злой дух.
Володя потянул к себе, злой дух к себе. Володя сильн[ее], злой дух тоже.
– Это мой ангел, – услышал он злобный сценический шепот. – Отпустите.
«А может, действительно его?» – Но перспектива остаться без ангела испугала его, и он еще сильнее потянул ангела.
– Да вы же меня разорвете, – совсем тихо пролепетал ангел. Что-то очень знакомое послышалось ему в этом голосе!
– Таня! – закричал он на весь театр. – Таня! – И вырвав ангела из рук постороннего злого духа, он улетел с нею за кулисы.
– Кто это сказал? Кто это сказал? – пронеслось по зрительному залу совсем не сценическим шепотом.
– «Кто-кто»! Руслан! – громко объявил солидный мужчина в третьем ряду.
– Так ее зовут Людмила – при чем тут Таня! – возразило сразу несколько голосов.
– Так, может, это другая!
– Ага! Значит, он не Людмилу, а Таню любит! Понятно!
– Ничего не понятно! – возмутились знающие пьесу. – Он ее ищет, и потом, он однолюб, не то что некоторые.
Шум постепенно стихает, действие уже кончилось.
А в это время за кулисами Витоль-Таманин, вися на проволоке и крепко держа Таню, быстро, задыхаясь, говорит:
– Таня! Я вам звонил! Я так жалел, что пропал вечер! Я так хотел вам сказать, что я вас люблю, но [в] это время искусство потребовало очередной жертвы, и это, как всегда, оказался я! Но вы-то почему здесь? Я так поражен! Вы как снег на голову, вернее, как ангел с неба! Я вас люблю!
И также, вися на проволоке, с радостно забившимся сердцем ангел говорит:
– Видимо, искусству оказалось мало одной жертвы – второй была я. Но я все равно так рада, так…
– Слезайте, – раздается громовой обиженный голос помрежа. – Сейчас раздевайтесь, а завтра!.. – Тут помреж делает такое лицо, будто ему самому страшно того, что будет завтра, он ударяет себя по щеке, мотает головой, чмокает языком и вообще переживает (будто представляет себе картину «Жертвы фашизма», и завтра Володю и Таню по меньшей мере сварят в масле).
Да! Завтра будет скандал. Еще бы – публика в течение трех часов следила, как Руслан любит Людмилу, и вдруг под занавес выясняется, что он ее вовсе не любит и разыскивает не ее, а какую-то Таню.
Но о том, что будет завтра, мы не будем говорить. Сегодня Володя Витоль-Таманин и Таня Савицкая счастливы. Они быстро одеваются и всю ночь напролет бродят по чудесной майской Москве, тесно прижавшись друг к другу. Теперь им, наверное, уже легче будет [дожидаться] того возраста, когда актеры начинают работать, и теперь им не отрешен тот момент, когда искусство снова потр[ебует жертв].
Дельфины и психи
Записки сумасшедшегоВсе ниженаписанное мной не подлежит ничему и не принадлежит никому.
Только интересно, бред ли это сумасшедшего или записки сумасшедшего и имеет ли это отношение к сумасшествию?
Утро вечера мудренее, но и в вечере что-то есть. Бедная Россия, что-то с ней будет. Утром… Давали гречневую кашу с сиропом. Хорошо и безопасно. А Далила блудила с Самсоном. Одна сторожиха доложила, что Самсона спать уложила. Далила его подсторожила, взвалила, поносила, поголосила и убила Дездемону.
Про каннибалов рассказывают такую историю. Будто трое лучших из них (из каннибалов) сидели и ели елки на ели. Захирели, загрустили и решили: кто кого есть будет. Один говорит: не меня, – другой говорит: не меня, – третий говорит: не меня. Кто же кого – тогда?! Никто. Потому что у каннибалов свои законы и обычаи: не хочешь – не ешь!
Доктор! Я не хочу этого лекарства, от него развивается импотенция. Нет развивается, нет развивается, нет развивается! Нет, нет, нет! Ну, хорошо, только в последний раз! А можно в руку?! Искололи всего, сволочи, иголки некуда сунуть.