Пустая комната №10

– Нет, ты не… Ты… Мы все исправим, что бы это ни было, ясно?

Я пытаюсь говорить спокойно, но нахожусь в полном смятении. Все свалилось как снег на голову, и я боюсь, что он может что-то с собой сделать. Последние месяцы были самыми худшими в нашей жизни, и Генри совсем расклеился.

– Прошу тебя, родной. Все будет хорошо.

– Я сделал что-то ужасное, – рыдает он.

– Что бы это ни было…

– Нет, – обрывает меня он. – Ты не понимаешь.

С его губ срываются отчаянные рыдания, и это разбивает мне сердце.

Я сажусь на край дивана и провожу рукой по волосам, пытаясь сообразить, что теперь делать, как ему помочь.

– Я… убил человека, – говорит он. – Да. Это сделал я.

А потом раздается оглушительный треск, и связь прерывается.

3

Анна

Тело тридцатишестилетнего художника и преподавателя Генри Сэмюэля Хартли было обнаружено рано утром на мелководье Рио-Гранде, чуть южнее Санта-Фе. Власти предполагают, что это самоубийство.

Газеты сообщили об этом всему миру всего через несколько часов после того, как об этом узнала я, и до того, как об этом стало известно большинству членов его семьи. Статью иллюстрирует фотография, которую он ставит на все свои сайты и визитные карточки: песочного цвета волосы, слегка нависающие над одним глазом, улыбка, смотрящие прямо в камеру сверкающие голубые глаза, рубашка и галстук, выглядящие на нем совершенно неуместно. Может быть, потому, что я видела его в официальном костюме всего несколько раз в жизни. Обычно он носил заляпанные краской джинсы и винтажные футболки со старыми рок-группами – это больше в его стиле. Лучше бы выбрали фотографию, где он похож на себя настоящего.

Шок не проходит. За две недели после его смерти и похорон наша совместная жизнь канула в лету. Мои вещи упакованы в коробки, а на следующей неделе дом выставят на продажу, потому что я не могу вынести пустоту и воспоминания, преследующие меня в каждой комнате. Не могу жить в этом доме без него. Так что теперь я здесь. В «Платанах».

В этом жутковатом месте я все равно остаюсь близко к Генри, ведь он тут работал. Несколько коробок с вещами и многие часы его жизни, проведенные в этих стенах, – вот и все, что осталось от него в физическом смысле. И возможно, в коробках, на его компьютере или даже в картинах Генри найдутся подсказки, которые помогут понять, что с ним произошло.

Мне нужно знать. Почему в последние месяцы он был так печален и кого, по его мнению, убил? Это наверняка неправда, но что-то заставило его покончить с собой. Я никогда не говорила об этом ни полиции, ни его родным… Конечно, я сообщила, что он звонил, плакал, сказал, что все испортил, извинялся и бился в истерике. Они должны были узнать, что самоубийству предшествовало нестабильное состояние, но что он кого-то убил?.. Нет. Потому что это не может быть правдой.

Я тащу чемодан по бетону между парковкой и внешней лестницей, ведущей в студию Генри. Мой новый дом. Прохожу мимо бассейна, где несколько женщин сидят за белым пластиковым столом, играют в карты и пьют лимонад. Я обращаю внимание на брюнетку, потому что ее телеса выпирают сквозь вырезы в форме ракушек в спинках пластиковых стульев. Она кричит на плавающего в бассейне ребенка в надувных нарукавниках и с водяным пистолетом в виде динозавра.

Сражаясь со сломанным колесиком, я тащу мимо них свой чемодан.

– У тебя семерка, Роза. Я видела! – взвизгивает женщина.

– Я победила, Джеки! – отвечает Роза и хихикает.

– Только не говори, что у тебя нет ни одной гребаной семерки. Я ее видела! – Джеки пытается встать, чтобы выхватить у Розы карту, но пластиковый стул прилип к ее заду, и она плюхается обратно. Женщина отдирает его, поднимается на ноги и, нахмурившись, закуривает. – Ну и фиг с ним.

– Вот почему никто с тобой не играет, Джеки, – говорит третья женщина с неизвестным именем.

– Ты играешь в «Монте»? – спрашивает одна из них, и я вдруг понимаю, что они обращаются ко мне.

– Во что?

– Мы играем не в «Монте», Кристал. Мы играем в «Рыбку». К тому же она тебе не ответит. Вид у нее какой-то измученный, – говорит другая.

Я уже запуталась, кто из них кто.

– У тебя все нормально?

– Э-э-э… – начинаю я, но они уже позабыли обо мне и продолжают собственный спор.

Поэтому я с благодарностью иду дальше и потихоньку затаскиваю чемодан на лестницу, и тут у меня за спиной встает человек. Я автоматически начинаю извиняться за то, что перегородила дорогу, и пытаюсь отойти в сторону, но понимаю, что это лицо мне знакомо.

– Простите, – говорю я, пряча удивление, когда он подхватывает мой скособоченный чемодан.

– Могу я помочь?

– Ох…

– В смысле, если кто-то из нас собирается подняться по лестнице, – говорит он с полуулыбкой, и я вроде бы тоже кривлю губы в подобии улыбки, но, пребывая в оцепенении, не уверена в том, что мое лицо соответствует намерениям.

Кажется, его зовут Карсон. Нет… Каллум… что-то в этом роде. Именно он предложил Генри снять здесь квартиру.

Я встречалась с ним всего один раз, на школьном спектакле. Они преподавали в одной школе. И в антракте я познакомилась с ним и его женой. Играли «Вестсайдскую историю», а мы с Генри сидели у прилавка с пирожными, ели печенье и жалели, что вместо них не продают крепкие напитки, они помогли бы продержаться до конца второго акта. Именно в тот момент подошли Каллум и его жена.

Мне неловко, что я не запомнила, как ее зовут, но она была такой худой, что это вызвало мое осуждение, и по дороге домой в машине я в шутку сказала Генри, что надо выпытать у Каллума ее диету. Генри ответил, что она неизлечима больна, я уже толком не помню чем, кажется, саркомой кости. Но точно помню, как почувствовала себя полным дерьмом, поэтому ее красивое хрупкое лицо, редеющие каштановые волосы и щуплая фигура навсегда запечатлелись в памяти.

Генри рассказал, что Каллум с женой живут в этой дыре только потому, что у них нет медицинской страховки, а счета за лечение разорительные. Кажется, Каллум работал в школе на полставки, а ей пришлось бросить работу, и они оказались по уши в долгах. По словам Генри, она умерла несколько месяцев назад.

Я вижу в Каллуме отражение собственного горя, и мне трудно не отвести глаза и не сбежать от этого дополнительного напоминания о боли. Осознание происходит в тот момент, когда я встречаюсь с ним взглядом. Мы оба потеряли все, что нам было дорого, и жизнь забросила нас сюда как в наказание.

Прежде чем я выхожу из оцепенения и могу хоть что-нибудь сказать, он успевает затащить чемодан на верхнюю ступеньку. Поднимаюсь по бетонной лестнице и киваю ему.

– Спасибо, – тихо говорю я, делая вид, что не узнала его, и проскальзываю за дверь квартиры номер двести три.

От спертого воздуха перехватывает дыхание. Я пытаюсь включить кондиционер у окна, но он лишь дребезжит и не работает. Открываю окна и на мгновение замираю, осматривая комнату. В косых лучах света, проникающих через открытые шторы, танцует пыль.

Многочисленные мольберты, накрытые тканью в этом застывшем пространстве, напоминают призраков. Маленькая кухня в основном не использовалась, не считая россыпи кружек и нескольких пивных бутылок. Кровать завалена пустыми холстами на подрамниках и банками из-под кофе, набитыми использованными кистями. Это место больше похоже на мастерскую художника, чем на квартиру.

Мне не хочется ничего трогать. Хочется сохранить все так, как осталось после него, но надо хотя бы расчистить кровать. Я ставлю коробку с масляными красками на пол, сажусь. И начинаю плакать.

От невыносимой боли я сгибаюсь пополам. Безудержно рыдаю до боли в ребрах. Генри. Почему? Я сворачиваюсь в позе зародыша и мысленно проигрываю все наши ссоры последних месяцев. Под фасадом этих препирательств скрывались серьезные проблемы.

Мы договорились, что не хотим детей, но спустя много лет, уже после увольнения, он вдруг заявил, что передумал и давно собирался мне об этом сказать. Я ответила, что у него кризис среднего возраста, который скоро пройдет, и что это просто смешно. Мы хотели путешествовать по миру, пить отличное вино, вместе читать «Нью-Йорк таймс» на балконе нашей многоэтажки по утрам в воскресенье и следовать за своими мечтами. Только мы никогда бы не заработали для этого достаточно денег. Ну и ладно. Но нельзя же вдруг вернуться ко всему, о чем мы когда-то говорили и когда-либо хотели.

Тогда-то Генри и начал меняться, полгода назад. Как мне показалось, в какой-то момент он решил, что мы отказались от жизни, которую все еще могли создать, только потому, что мечты теперь выглядели недосягаемыми. В этом мы потерпели неудачу, но еще могли завести детей. У нас еще может появиться домик за городом, если захотим, сказал Генри. Но я не хотела. Я по-прежнему мечтала переехать на пляж где-нибудь в Коста-Рике или на Ибице и не быть рабой офиса с девяти до пяти или детей, как мы всегда говорили.

Господи, ну почему я просто не сказала «да»? Да, малыш. Все что хочешь. Что угодно. Я все готова отдать, лишь бы вернуться в тот момент и сказать «да».

Замечаю, как солнце отражается от белого треугольника возле входной двери, и приподнимаюсь, чтобы его рассмотреть. Я не заметила его, когда вошла. Это конверт. Я могла на него наступить, а может, кто-то засунул его под дверь уже после того, как я оказалась внутри.

Подхожу и поднимаю его. Переворачиваю и вижу свое имя. Анна Хартли. Наверное, это от администрации комплекса. Какие-то общие сведения, счет, что-нибудь в таком роде, но, когда я открываю конверт, рука невольно взлетает к губам, и я роняю письмо.

Клочок бумаги медленно пикирует на пол, я опускаю взгляд, и на меня снова смотрит одно-единственное слово.

УБИРАЙСЯ.

4

Касс

Я стою в дверях сто восьмой квартиры, и Сильви визжит, указывая на пол.

– Ну правда, Сильви, не понимаю, с чего ты подняла такой шум.

Женщина стоит на кухонном стуле в тапочках и футболке, а трое ее детей сгрудились на скромном столе, который выглядит так, будто в любой момент рухнет.

– Hay monstruos! – вопит она.

– Чего-чего? Монстры?

Я предполагаю, что у нее тараканы, но от этого слова кучка детей вопит еще громче.

– Ratas!

– Енот? – спрашиваю я, делая еще шажок в душную квартиру.

– Крыса, – тихо произносит самый мелкий ребятенок, прячущийся за сестру.

Я оглядываюсь в поисках крысы, но вижу только крохотного мышонка, поедающего крошки у плиты. Ради детей я стараюсь не засмеяться. Мышонок выглядит как звезда мультфильма, не хватает только шляпы.

– А, ясно. Ну так ты просто закрывай дверь. Чтобы они не вошли. Почему никто здесь не закрывает двери? Это общежитие, что ли?

– Gato, – говорит она, и я смотрю на мальчишку-переводчика.

– Кошка, – робко произносит он. – Она хочет знать, есть ли у вас кошка.

– У меня точно нет, – отвечаю я, беру со столешницы дуршлаг и пытаюсь поймать мелкого засранца, но в результате промахиваюсь, мышонок юркает под холодильник, и вся семейка в ужасе визжит.

– Одолжи кошку у мистера Дэвида из сто шестой! – говорит Сильви, и я уже открываю рот, чтобы возразить, но тут мышонок выбегает и скрывается в глубине дома.

Сильви обмахивает себя рукой и выглядит так, будто вот-вот грохнется в обморок.

– Ну ладно, хорошо, – соглашаюсь я, отступаю к двери и бреду к квартире Дэвида.

Но по пути вижу женщину. Она сидит на кованом стуле на общем балконе – по сути, это просто узкий проход к лестнице, а не балкон. Она прямо перед дверью Генри. Меня она не видит, и я прохожу дальше, к квартире Дэвида, но прежде чем постучать, делаю глубокий вдох и трясу головой, как делаю много раз на дню, потому что до сих пор не могу поверить, что такой теперь стала моя жизнь.

Из-за тучности и проблем с дыханием Дэвид мало двигается, поэтому, чтобы поздороваться, зовет меня к себе. Он сидит в кресле, которое поскрипывает и вздыхает под его весом, когда он ерзает. Все квартиры здесь крохотные, и, когда я открываю дверь, Дэвид оказывается всего в нескольких шагах от меня. Я никогда не видела его где-то в другом месте. За последние полгода или около того я приходила по поводу засорившегося унитаза и проблем с системой отопления и вентиляции, и он словно приварен к креслу.

Войдя, я сразу вижу девять кошек. Дэвид играет в Call of Duty на приставке. Он опускает наушники и молча смотрит на меня.

– Кхе-кхе. Хочу одолжить у тебя кошку.

– Для тебя лично? – спрашивает он странно официальным тоном и без раздумий, словно это вполне обычная просьба.

– Для сто восьмой.

– У Сильви завелись мыши? Она никогда не закрывает входную дверь. Они просто заходят.

– Именно, – соглашаюсь я, и он кивает, словно мы разобрались в чрезвычайно важном вопросе.

– Возьми лучше Сестру Кристиану. Для таких целей я обычно отдаю Клавдию, но у нее болит живот, – говорит Дэвид.

Я рассматриваю кошек, гадая, как отличить, какую брать.

– Так, значит…

Я озадаченно машу рукой в поисках нужной кошки.

– Черная сибирская красавица в раковине.

Я иду на кухню и вижу на столешнице четырех кошек. Одна – толстая и черная – свернулась калачиком в раковине. Я хватаю ее, будто Симбу с края пропасти, и направляюсь к выходу.

– Пусть вернет ее завтра. Сестра Кристиана нетороплива, но поймает мышь.

Отнеся кошку к Сильви, я вижу, как по бетонной дорожке у здания бежит мышонок, и это здорово, потому что я не собираюсь дать Сестре Кристиане возможность расправиться с бедняжкой. Я хотела вернуться с куском гауды и сачком для бабочек, но вместо этого снимаю бейсболку, подхватываю мультяшного мышонка и выпускаю его в лесу за домом. Назвав его Кукиш, я машу на прощание, пока он прокладывает себе путь через листья и кусты и исчезает.

По пути обратно в офис замечаю, что девушки перед дверью Генри уже нет. Интересно, это его жена?

Конечно, все слышали о его самоубийстве, а слухи в таком месте разносятся быстро и имеют множество версий. В газетах писали, что его нашли в реке. По мнению местных жителей, его нашли «повешенным на стропилах», хотя их здесь нет, или «нашли в своей постели с пистолетом в руке», хотя выстрелов никто не слышал. Кое-кто отказывается плавать в бассейне, потому что, по их словам, Генри плавал там ничком в собственной крови, а выловили его посреди ночи, поэтому никто этого не видел.

Впрочем, в этих безумных сплетнях есть смысл. В «Платанах» живут сломленные люди. Каждый по-своему не в себе. Похоже, все здесь пытаются заполнить какую-то пустоту или оплакивают тяжелую потерю. Поскольку именно мне они звонят, чтобы починить протекающие унитазы и засорившиеся трубы, я слышу больше, чем хотелось бы. Может быть, они тоже рассказывают больше, чем хотят, просто так жильцы реагируют на одиночество, а я случайно оказываюсь рядом и могу их выслушать.

Бэбс, которая целыми днями плавает в бассейне на надувном единороге, попивая джин с мартини, каждую неделю вызывает меня в свою квартиру, чтобы достать вещи из высоких шкафов, хотя мы с ней одного роста, а потом угощает лимонным пирогом или яблочным крамблом с чаем «Липтон» из пакетиков, и я всегда соглашаюсь.

Парень с татуировками на лице из сто девятнадцатой, не раз замеченный на балконе за поеданием спагетти из банки, сообщил, что у Гвен из двести первой герпес. Та рассказала, что у Леонарда из сто одиннадцатой застрял член в пылесосе и ему пришлось обратиться в неотложку, а он в свою очередь заявил, что Гордон из сто четвертой ворует посылки с «Амазона», так что надо держать ухо востро. А еще есть Роза. Их с Кристал и Джеки называют бассейновскими девушками. Они постоянно сидят за пластиковыми столиками у бассейна, пока их дети колотят друг друга надувными битами, и целый день жуют чипсы. Иногда к ним присоединяются Летти и Тина, но у них есть работа, поэтому остается меньше времени на курение и склоки за картами о том, кто кому должен сдачу с распродажи в супермаркете и какая участница «Давай поженимся» заслуживает любви, а какая – просто шлюха, которая пытается увеличить число подписчиков в «Инстаграме».

Роза тихая. Из тех, кто не трясет грязным бельем у всех на виду, и я мало о ней знаю. Некоторые жильцы тоже держатся особняком, но большинство похожи на Кристал. Без мужа, но с тремя маленькими детьми и еще одним на подходе, она целыми днями ковыряется в телефоне длинными желтыми ногтями и вечно переписывается бог знает с кем на сайте знакомств. А еще есть ее подружка Джеки, которая, похоже, не в состоянии говорить вполголоса. Ее редко можно увидеть без синего стакана с газировкой и пачки «Кэмел» в руках, а когда она орет, что тот, кто жульничает в «рыбку» и «джин», должен «отсосать у нее» и «валить на хрен», потому что она не потерпит неуважения, ее голос разносится по всей округе.

Я прохожу по бетонному двору, смахивая кошачью шерсть с джинсовых шорт, и сажусь в кресло рядом с бассейновскими девушками. На солнце тает огромная коробка шоколадных конфет с мятой. Кристал, должно быть, повела детей в кино. Я беру липкий шоколадный шарик и отправляю его в рот. Женщины сосредоточенно играют в «восьмерки». Роза поднимает пустые руки, показывая, что она выбыла, то есть выиграла, а остальные стонут и называют ее обманщицей. Подобное происходит в каждой игре, независимо от того, кто выиграл. Я действительно не вижу в этом смысла.

– Видели ту цыпочку? – спрашивает Джеки, кивая на полоску балкона перед квартирой Генри. – Его жена, да?

– Наверняка, – соглашаюсь я.

Сегодня я видела имейл от владельца, там говорилось, что жена продолжит снимать квартиру и планирует въехать. Мне это кажется отчаянно печальным. На ее месте я предпочла бы держаться от квартиры как можно дальше. Видимо, у нее есть свои причины. Но, конечно, я не собираюсь делиться информацией с бассейновскими девушками.

– Жуть, – говорит Роза, тасуя карты.

– Трудно поверить, что он… ну типа мертв. Он был таким душкой, – произносит Кристал.

– И красавчиком, – добавляет Джеки, отправляя окурок в полет.

– Совершенно неуместно! – рявкает Кристал.

Окурок падает в бассейн, ребенок начинает завывать и поднимает брызги, словно сигарета на него напала.

– Да бога ради, Кевин. Просто выбрось его… Просто… Да хватит уже! – Кристал подходит к бассейну, вылавливает окурок из воды и кидает его на мокрый бетон. – Доволен?

Кевин прекращает рыдать, она возвращается к столу и берет карты, которые сдала ей Роза.

– Так на тебя раздавать? – спрашивает меня Джеки, пока сидящий у нее на коленях малыш сует ей в ухо растаявшую мятную конфету.

Она вытирает кожу салфеткой и ставит ребенка на пол. Постоянную сумятицу с непослушными и вопящими детьми женщины считают лишь мелким раздражителем, существующим в фоновом режиме, и время от времени им приходится отвлекаться, чтобы дети выжили, но это не требует никаких усилий, кроме главного материнского инстинкта – не дать им умереть с голоду или утонуть.

– Не-а, мне надо закрыть дыру в гипсокартонной стене сто второй.

– Откуда тебе знать, как заделывают гипсокартон? – спрашивает Роза.

– Это всего лишь маленькая дырочка. Немного шпаклевки и краски, – отвечаю я.

– Но все равно как-то странно, – добавляет Кристал. – Ты же нормальная девка. Даже симпатичная типа. Ты знаешь еще хоть одну девчонку, которая умеет чинить посудомойки и заделывать гипсокартон? Для этого нужен мужик.

– Ага, – соглашается Джеки. – Тебе надо в программу «Давай поженимся». Ты точно как одна из тех цыпочек.

– Как Эшли Б., – добавляет Кристал. – Та, с блестящими волосами.

– Не-а. Она похожа на Эшли К., дуреха. Эшли Б. там по другой причине. Не похожа она на Эшли Б.

– В общем, неважно, – продолжает Кристал. – Ты не подцепишь мужика, с такими-то грязными ногтями и в рабочем комбинезоне. Джеки могла бы сделать тебе маникюр.

– Откуда ты вообще знаешь, как чинить трубы и все такое? – тихо спрашивает Роза.

– Ходила вместе с папой на его работу. Собиралась подключиться к бизнесу после школы – услуги мастера на все руки, – говорю я, их лица смягчаются, они снова переводят взгляды на карты.

Однажды вечером я выпила у бассейна несколько порций джина и поделилась с девчонками, что у меня больше нет родителей. Бо`льшую часть жизни я росла с отцом. Мать умерла в моем детстве, поэтому, когда во время моей учебы в выпускном классе он потерял дом и перемещался от реабилитационных центров к приютам для бездомных, я осталась одна. Мечта о компании «Семейный ремонт Эбботов», созданной отцом и дочерью, умерла вместе с папиной трезвостью. Но он… На самом деле он не умер… по большей части. Официально. На меня смотрели с жалостью, когда я шутила о том, что он даже меня не узнает, в последнюю нашу встречу он развалился в кресле в пропитанных мочой штанах, называл меня Рокси и спрашивал, не хочу ли я блинчиков.

Они больше не задают мне вопросов о семье. Для них это немыслимо, ведь их жизнь вращается вокруг детей. Семья – это все, что у них есть, всегда говорит Кристал, поэтому я вызываю у них жалость, ведь у меня нет ни детей, ни родителей, о которых можно было бы рассказать. Я самый одинокий человек на свете.

Молчание становится неловким, поэтому я незаметно встаю и иду в офис за инструментами, в тысячный раз за сегодняшний день задаваясь вопросом, как здесь оказалась. Может, это и есть ответ – как странно, что я умею чинить гипсокартон. Рид всегда так говорил. Размышляя о том, как и когда жизнь пошла под откос, я мысленно составляю список того, что сделала не так.

Вместо колледжа я пошла в ремесленное училище. Хотела стать механиком, поскольку отец явно был не в том состоянии, чтобы начать совместный бизнес. Я подумала: кто когда-либо слышал об автосервисе для женщин? Никто. Я могла бы нанимать только женщин-механиков, и мы были бы лучшими. Каждая девушка в штате захотела бы починить машину у нас, потому что нам можно было бы доверять, у нас ее не обматерили бы и не обманули. Я решила, что это гениальная идея. Думала, что даже попаду на телевидение, но, встретив Рида, постепенно отказалась от своей задумки. Он считал ее странной. Слишком мужской и фантастической.

Тогда я подумала, что мы могли бы вместе обставлять дома для продажи, ведь он был агентом по недвижимости, а я умела чинить все что угодно. Мы сколотили бы целое состояние, даже сняли бы собственное шоу на телевидении, ведь так мало пар, в которых жена выступает в роли подрядчика. Но я не была его женой, верно? И я опозорила бы его или унизила. Как будто это я виновата, что он не умеет пользоваться циркулярной пилой.

Итак, это первый пункт в списке способов, которыми я испортила себе жизнь. Я позволила Риду решить, что мне следует заняться чем-то более привычным, чтобы меня не называли мужланкой, а он не выглядел неумехой. Рид пытался убедить меня, что мне отлично подходит профессия судебного репортера. Но я ненавижу печатать и бросила это занятие.

Пунктов в моем мысленном списке становится все больше. Какой же я была идиоткой, что начала жить с мужчиной вскоре после знакомства. Еще и вела себя так, будто меня вполне устраивает, что мы не женаты и все оформлено на него. В глубине души я знаю, что главным предметом разногласий послужило мое желание иметь детей, настоящую семью. Рид считал брак глупостью, но тоже хотел детей, и после двух выкидышей отношения между нами изменились. Думаю, мы оба просто сдались.

Но на самом деле главная моя вина – старение. Наверное, если бы мне было меньше тридцати, моя жизнь так и осталась бы прежней. Как жалко это звучит. Я не горжусь такими мыслями, но не могу их контролировать, когда они накатывают на меня волнами сожалений и обиды.

Но я точно знаю, что не могу оставаться в этой проклятой дыре. Тут я фактически получаю только дерьмовую квартиру бесплатно плюс гроши на самое необходимое. Мне нужна работа с частичной занятостью, тогда я скоплю немного денег и уеду из этой помойки. Уже несколько месяцев, живя здесь, я стараюсь найти хоть какое-то нормальное место. Попытки устроиться на работу в автомастерскую заканчивались одинаково. После того как я подавала заявку, мне никогда не перезванивали, поэтому я приходила туда сама и разговаривала с начальником. Это всегда был мужчина, который осматривал меня с ног до головы и иногда подавлял смех, но чаще не мог сдержаться и все время ухмылялся, пока я рассказывала о том, что умею.

Потом, когда он понимал, что я действительно знаю, о чем говорю, и достаточно квалифицирована, на его лице проступал румянец смущения. Тогда он отказывал мне по формальным основаниям – дескать, я так и не получила сертификат. Хотя гарантирую, что ни один из мужчин в комбинезоне, которые бросали на меня косые взгляды из-под днища седана «шевроле», не имели никаких сертификатов и не прошли официального обучения. Я девчонка. Вот и все.

Я подала заявку в пансион Милли в качестве консьержки и в пару баров, но мне никто не перезвонил. Поэтому мне кажется, что у меня нет выбора, придется снова на это пойти. На то, что я обещала не делать. Надо попытаться заманить сюда парня. Только еще разок… и, может быть, получить баксов пятьсот, чтобы продержаться, пока что-нибудь не подвернется. Я не буду жадничать. Просто немного деньжат на первое время.