Рассказы. Без имени

Эга Эспи

Рассказы. Без имени

1.

Он легко шёл по твёрдой сухой земле, чувствуя подошвами мягких кожаных сапог мелкую каменную крошку. Вокруг было серо и пустынно, редкие пожухлые кустарники с серыми, полу-завядшими листьями, с трудом кое-где выползали из сухой, покрытой трещинами, земли. Маленький домик, покрытый белой известью, выделялся на линии горизонта. Вокруг, насколько мог охватить взгляд, не было намека на другие строения. Его взгляд сверлил пристройку в виде теплицы с восточной стороны домика и видел силуэт. Он понимал, что на таком расстоянии невозможно даже с точностью сказать, что это силуэт человека, но он знал, что это ее дом, и воображение дорисовывало картину. Он видел в силуэте высокую женщину в черном костюме, склонившуюся над столом.

Когда он приблизился, солнце уже висело над горизонтом, готовясь к закату, серые низкие облака не пропускали последние лучи, поэтому сумерки быстро сгущались, а в теплице зажегся свет. Он остановился в нескольких шагах перед открытой дверью и взгляд его замер впитывая фигуру в простом черном длинном платье. Фигура действительно склонилась над столом, но все остальное оказалось плодом воображения. Женщина в теплице была высокой, но вопреки его ожиданиям казалась слишком худой. Белые волосы выглядели тусклыми и были затянуть в тугой узел на затылке. Чёрный обруч перетягивал голову, защищая лицо от выпавших из узла волос. Тонкие белые пальцы быстро перебирали что-то в горшке, но поза женщины закрывала обзор, и он не видел, что она делает. Его взгляд перешёл на скулу женщины, резкой линией уходившей в подбородок, когда она очень внезапно и резко развернулась к нему лицом.

Ещё в процессе разворота вокруг неё вскружился лазурный туман, поэтому, когда он увидел её лицо, оно было немного расплывчатым, а перед женщиной стоял щит из пористой лазури. Одновременно с этим сквозь щит из тумана стал просачиваться другой, металлического цвета, туман. Он был менее пористый и воздушный, чем лазуревый, более тягучий и определившийся в своей форме, напоминающий не то ленты, не то змей. Змеиные ленты расползались от груди женщины на которой она держала рукой какой-то знак, похожий на амулет вытянутой формы. Большего было не рассмотреть сквозь пелену закрывавшей ее лазури. И хотя ленты выглядели гораздо менее впечатляющими, чем щит, поразили его именно они. Он понимал, что лазуревый щит – это рефлекс её сути, желание защититься от смертельного урона, короткая, но действенная защита перед неясной ещё угрозой. Он бы не удивился кинжалу в её руке, она прошла ни одно сражение и метала их достаточно метко, хотя и не любила. Ленты от амулета говорили ему, что она продвинулась в чернокнижии достаточно, чтобы инстинкт включал её навыки. Это был факт, который он видел и именно этот факт был невозможен. Подходя к теплице, он выпустил перед собой тени, чтобы заглушить пусть и тихие шаги. Времени на реакцию у нее оставалось не больше, чем занял бы вдох. Она была стремительна, реакция ее была молниеносной, но он знал, что захоти он свернуть ей шею – он был бы быстрее.

Все эти мысли небольшими огоньками пронеслись в его голове, не особенно задерживаясь пока он делал выдох.

*

Мягкая влажная земля дышала ей в лицо. Грязные руки были по локоть перепачканы землёй, но она любила чувствовать кожей и эту землю, и завитки фиолетовых теней, расходившиеся от корней чахлых бурых саженцев. Они придавали ощущение жизни, словно она могла вести с растениями диалог. Мысли о привычных планах на вечер быстро сменялись в её голове, не сбивая с размеренного ритма её руки: заварить чай, позвать служанку почистить ногти, составить список дел на завтра, прочесть сегодняшнюю почту, написать нужные ответы, обдумать ещё раз план поездки. Выбившиеся из-за обруча локоны волос падали на шею и хотелось поправить их. Пустой желудок просил влить в него травяной настойки, но немного беспокоился если начать думать о еде, её слегка мутило. Она сделала очередной размеренный выход и замерла, когда холодная липкая лента страха прижалась к спине. Опасность. Она давно научилась чувствовать её кожей. На десятки миль она была тут одна, не считая служанки, но та почти время возилась в доме. А сейчас она почувствовала присутствие. Адреналин резким толчком сделал выброс в кровь и в ушах зашумело. Вдох. И пока он длился обе руки уже делали свое дело, а тело в молниеносном выпаде разворачивалось в сторону выхода.

Все происходило одновременно и настолько быстро, что увидеть сразу все детали было невозможно. Еще в момент разворота левая рука легла на амулет, висевший на груди. Он бы представлял собой ничем не примечательную палку с петлей на верхнем конце, если бы от него не отходило металлическое сияние и медленно клубясь не отделялся лентами серый пар. Пока одна рука летела к амулету в другой уже сформировался целый клуб яркой лазури, и пока тело двигалась по за данной траектории, туман щитом уже обволок её тело целиком. В проёме стоял человек. И она знала его.

В момент узнавания вся бездна времени, событий, и чувств разделявшие их, стала с угрожающей скоростью сжиматься, сворачиваться, растворяться вне времени.

Она не могла сделать выход. Ей казалось, что за её спиной рушатся горы, континенты поглощаются океанами, уходит вся магия из мира, в одночастье увядает и погибает все живое, а самое главное, и это ощущалось острее всего, взлетает и рассыпается на куски та жизнь, которую она строила последние годы. Это осознание упало на неё как гора на клопа, поэтому, не в силах сразу все это почувствовать, она стояла с широко распахнутыми глазами, ощущая себя оторванной, от земли, от чувств, от самой жизни, но испытывая лёгкость, ибо ни одна мысль в этот момент не в силах была завладеть ей, и ни одно чувство не могло бы разрушить её. В этот миг она была свободна.

*

Лазуревый туман стал быстро рассеиваться, она выглядела так, словно замерла и перестала воспроизводить в себе что-либо вообще, начиная с магии и заканчивая дыханием. Антрацитовые, цвета предгрозового неба, глаза были широко распахнуты и смотрели на него в упор.

Он сделал вдох. Люди, время, события и смерти, все, что связывало их и одновременно разделяло, стало неудержимо сжиматься, терять вес и значимость. Все с ужасающий скоростью переставало быть, кроме её глаз. Изумление, смешанное с отблеском ещё не ушедшего испуга, ничуть не обманули его. Он всегда видел в ней бездонность слоев, эти чувства были неподдельными, но поверхностными. Он всегда поражался тому, что она сама не способна осознать себя. Он продолжал смотреть в неё и его зачарование усиливалось: буйная энергия, её глубина, её способность спуститься на с моё дно преисподней и выйти оттуда ничуть невредимой. Она никогда не была для него загадкой, и, одновременно с тем, она всегда его удивляла. Он видел ее как другой человек видит солнце, но также, как другой человек не способен ощутить суть и мощь света, он не понимал её как явление. Он знал каждую тропинку её души, но всегда изумлялся узорам в который который она их складывала. Он знал, что она никогда не увидит себя его глазами, а даже если бы была способна, удивилась бы и не поверила, хотя нет, скорее сразу потеряла бы интерес. Она зачастую была жестокой, а порой и бессовестной и обладала неутомимой жаждой познания всего, до чего мог дотянуться её неуспокоенный изобретательный ум. Она была нуждающейся в признании кокеткой и самой целомудренной женщиной в империи. Она подчиняла себе людей властью своего очарования, и сама жаждала подчинения. Она с совершенством художника чувствовала формы, но всегда, как будто намеренно пренебрегая ими, искажала, меняла, создала иные. Она дотошно изучала все правила, чтобы потом высмеивать их. Она легко шутила над жизнью, но, в конце концов, именно она так остро чувствовала её трагедии. Она была одной из самых впечатляющих лекарей в империи, и она же была той, кто никогда не сможет поверить в это. Она была так тонко соткана из противоречий, как никогда ни одна мастерица не сможет повторить это на своём полотне. И в то же время, само противоречие и было её сутью. Совершенство в ней перекликалось с невежеством, утончённость с грубостью, сила со слабостью, дотошность с неопрятностью. И все это взрастало на почве неутолимой энергии жажды. Она как будто была способна постигнуть самую суть глубины, но не способна вынести эту суть внутри себя. Поэтому, когда выбор вставал между размышлением и делом, она без оглядки выбирала второе. Буйство её изобретательной жажды обрушивалось на него, как водопад летит на камни. Его неумолимо тянуло, но он всегда был на краю. И только его несгибаемая воля помогала выстоять на нем.

*

Выдох. Весь мир, разваливавшийся на куски еще мгновение назад, уже становился погребённым и словно утекал в прошлое. Вселенная сузилась до одной точки, которая находилась в его глазах напротив. Она смотрела в него и опять не могла не удивиться. Он всегда был для неё непонятным. Ей всегда двигала жажда узнать, разобраться, как он устроен. И каждый раз, когда она сталкивалась с чем-то особенно непонятным в нём – это придавало ей энергии, чтобы продолжать попытки. Именно в те минуты отчаяния, когда она даже себе признавалась, что никогда не сможет понять этого человека, зарождалась та буйная, неудержимая страсть, толкающая её жизнь. Во что бы то ни стало понять, во что бы то ни стало разобраться, во что бы то ни стало овладеть. Ей овладевала жажда. Но в те мгновения, когда ей казалось, что она подобралась уже достаточно близко, что осталось только протянуть кончики пальцев, и она сможет прикоснуться к этой сути его души, сама суть ускользала от неё так мгновенно, а зачастую жестоко и беспощадно, что она чувствовала лишь опустошение в своей душе. Но именно это опустошение и было топливом для ненасытной жажды.

Она чувствовала в нём какую-то законченность, целостность и полноту, он жил по понятным только ему правилам, неведомым целому миру, он действовал в соответствии со своими убеждениями, которые были столь противоречивы, что поставили в тупик даже бандита. Он был одним из самых опасных людей в империи и в то же время, порой, он был ранимее котёнка.

Он видел её насквозь, и это было, кстати, самым неприятным из всего, что он делал вне рамок ее понимания. Он был способен защитить её от целого мира и, одновременно с этим, он с легкостью мог уничтожить её. Она не знала этого, ибо ей, как и всем энергичным людям, зачастую, было свойственно бесстрашие, но именного этой легкости ей стоило опасаться. Она чувствовала в нём силу, которую сам он не мог в себе осознать, но эта сила была бесполой, она не имела ни полиса, ни вектора. Этой силой можно было создавать самое лучшее, и одновременно ей же можно было разрушить весь мир.

Она всегда будет искать тропинку по которой можно пройти для того, чтобы его разгадать, а значит и подчинить, и до самого своего смертного часа не сможет понять, что тропинки этой не существует лишь потому, что она уже подчинена им.

*

Это он знал, что такое долг, это он понимал этот мир и продолжал им восхищаться, это он не задаваясь вопросами доводил дело до совершенства, он, видевший не одну сотню битв и дюжину заговоров, продолжал верить в людей. Она была иной, она всегда пыталась понять зачем и каждый раз не получала удовлетворения, даже если узнавала ответ, это ее изобретательный ум пытался сложить невозможное и ее несгибаемая воля толкала действовать вопреки.

Их разделяли сотни душевных миль, но в это мгновение, одинаково почувствовав мощь разрушения выстроенных преград, они чувствовали ничтожность своих усилий отделиться друг от друга. Что ж, возможно, они и правда нуждались друг в друге. Он почувствовал привычную горечь от этого осознания, а она, всегда гораздо смелее принимавшая происходящее как данность, не утруждая себя тратить усилия на осознание предшествующего пути, чувствовала лишь умиротворение.

*

Спустя очень большое количество мгновений, в которые уложилось не менее десятка вдохов, он сделал три стремительных шага, и его щека оказалась в ее волосах.

2