В заложниках у родителей

О-о-ох… Мишель оковал ступор. Сердце рвется – тело стоит. Поступить, как хочется – нельзя, нужно подчиниться маме – так безопаснее. В маленьком сердце, как от выстрела, образовалась дыра. Это было похоже на грусть от предательства самой себя и на чувство одиночества – когда тебе кажется, что ты в этом мире один, и никто тебя не поймет.

Они уехали от папы. Он смотрел вслед ускользающему трамваю и, наверное, еще долго не возвращался в пустой дом.

Мишель обнаружила внутри себя лед.

Это событие стало для нее началом запрета на позволение себе разных желаний в жизни. Уже взрослая Мишель замечала за собой странное: когда кто-то говорил «поступай, как хочешь», она становилась неживой. Потому что «хочешь» – это было опасно и уже непонятно, как. Ей приходилось сознательно разрешать себе принимать решения после долгих диалогов с собой и обвинения себя в нерешительности – до тех пор, пока она не поняла, когда и где зародилось такое отношение к себе.

Спустя 32 года Мишель с Элен беседовали о своем детстве. И тогда она увидела, чему научила эта история. В тот холодный вечер мама, сама того не зная, научила ее уходить оттуда, где диалог больше не имеет смысла, не допускать недостойного отношения к себе и не поощрять своей теплотой и любовью за систематические обиды. И теперь Мишель понимает: тогда, в ту ночь, она не предала отца – она спасала себя.

Спустя годы она научилась определять: быть послушной – не значит быть верной себе. И сегодня, спустя десятилетия, она с тихой уверенностью говорит себе: «Я все делаю правильно!» – не подкрепляя поступки одобрением других. Но тогда четырехлетняя Мишель переживала свою трагедию – она бросила папу, чтобы ее не ругали.

В доме родственницы все было по-другому. Просторные прохладные комнаты, блестящий деревянный пол, окна затенены ветвями старых деревьев и тишина, которую монотонно нарушало тиканье часов. Мишель там не нравилось – все было слишком чужим: иные запахи, иная жизнь. Несколько дней прошли туманно.

Мишель увлеклась катанием на кресле-качалке, проверяя, сколько усилий нужно приложить, чтобы сильнее раскачаться.

– Хотите домой? – неожиданно спросила мама.

Мишель оживилась:

– А мы не навсегда уехали? – Она соскочила с кресла и одну ладошку обхватила другой. – Конечно хотим! Там же папа! – подпрыгивая, звонко ответила Мишель, и настроение вмиг улучшилось.

– Нет, – мотнула головой Элен и обиженно надула щеки. Скорее всего, она боялась испытать все то же самое, что было перед отъездом. Она была старше на два года и, вероятно, понимала больше.

– Я думаю, нам больше нельзя здесь оставаться. Нас же никто не приглашал… Поэтому…

Печальная мама начала медленно собирать вещи…

Семья вернулась к папе. Но это уже был для Мишель другой дом. Она не ожидала – но вернулась другой девочкой. Теперь ее сердце отгородилось. В нем что-то погасло. С тех пор она больше никогда папу не подпускала так близко к своему сердцу. Она его любила, но теперь уже другой любовью: сильной, но раненой и оттого робкой и глубоко скрытой… Больше не было объятий и беззаветных ожиданий у калитки его возвращения. А он перестал приносить дочкам сладкие подарки и играть с ними, как раньше.

Его пьянство укрепляло дистанцию. Лишь повзрослев, Мишель поняла его решения и поступки. Она увидела его самоотверженность для семьи в течение жизни, пусть и на уровне, как умел. Это сформировало в ее душе уважение к нему и благодарность.

Мама больше не покидала дом. Наверное, просто потому что уйти было некуда. Наступила уже какая-то другая жизнь, которую Мишель совсем не помнит. Помнит только ощущения – нужно как-то приспосабливаться, потому что все изменилось. Нужно быть готовой к печальным событиям – и от этого в детскую душу прокралась тихая грусть. Только заботясь о котятах, она по-настоящему согревалась.

Ярким проблеском в памяти отметилось наступление очень радостного и долгожданного для родителей дня. Папа вернулся с работы раньше – Мишель напряглась. Он был трезвым, глаза его горели, а усы стали пушистыми – это был яркий индикатор его отличного настроения. Он опустил руку в карман – послышался какой-то металлический звон. Папа, смеясь, достал ключи от новой квартиры. Вместо брелка – полосочка линолеума с синим номером квартиры. Мама радостно захлопала в ладони и обняла его. Мишель заметила, как в воздухе зазвенел трепет ожидания новой главы.

– Э-э-э! – звонко прокричала Мишель.

Эхо отразилось от голых стен и вернулось к ней тихим отзвуком «э-э-э-э».

– Мам, ты слышишь? Тут эхо! – Мишель, воображая из себя зайчика, радостно проскакала к большому окну.

– Только не прыгай громко, – засмеялась мама. – У нас теперь есть соседи снизу и над нами.

Пол под ногами был скользкий и пахнул новым линолеумом. Обои – нежно-розовые с тонкими зелеными веточками и цветами украшали стены. В новой квартире пахло клеем, свежей краской и пустотой только что построенного дома. Через открытые окна теплый весенний ветер заносил в комнаты сладкий аромат цветущей вишни и свежестриженной травы. В комнатах было много света – и Мишель это вдохновляло. Все было другим – как будто легче дышать. Как будто новое место обещало благополучную новую жизнь.

Девочки получили собственную комнату. Она была очень светлой и просторной. Мама повесила на окна розовые струящиеся шторы, розовые накидки с оборками украсили расставленные вдоль стен кровати, а стену – нарисованный ангел с зеленой веточкой в руке. Мишель понравилась мамина идея повесить именно эту картинку. Теперь комната казалась сказочной, еще более воздушной и словно гарантировала защитить их жизнь от трагедий.

Папина мать осталась в своем доме и никогда не приезжала навестить внуков. Поэтому, когда она умерла (спустя много лет), Мишель не плакала – будто это чужой человек.

Элен пошла в местную школу, а родители объединились обустраивать уют. Папа расставлял мебель и вешал на стены картины, мама почти художественно заселяла полки посудой – шкафы со стеклянными дверцами будто ожили. А ее любимая книжная коллекция заняла свое почетное место в гостиной.

Мишель нашла для себя особую радость – котят, оставленных кошками у подъездов. Она находила их под скамейкой, у подвальных спусков. Гладила, играла, кормила – мама никогда не отказывала в добром порыве дочки. А потом Мишель огромными глазами смотрела на нее и умоляла оставить котенка дома. Но мама мягко находила повод для отказа.

Однажды маленькая Мишель отправилась с мамой в новый магазин за покупками. Мама дожидалась своей очереди на обслуживание, а в это время внимание Мишель привлек котенок – серо-белый комок с взъерошенным хвостом играл со своей тенью. Лили – так его позже назвала Мишель. Она обнаружила его у витрины, незаметно проскользнула в его сторону и тут же схватила в свои объятия. Мама обернуться не успела – как ее дитя уже стоит рядом со счастливыми глазами и с полосатым котенком в руках. Так Лили обрела дом.

Мишель проводила с ней часы – кормила, играла, ходила с ней гулять, а после утомленная Лили, свернувшись в клубочек, засыпала на коленях Мишель. Она бережно ее поглаживала и не шевелилась до тех пор, пока Лили не выспится. Именно в такие моменты Мишель чувствовала себя счастливой и настоящей. Но дружбе суждено было стать короткой – неделю с хвостиком. Вечером некогда веселая Лили сжалась в комочек и дрожала.

– Вероятно, у котенка чумка, – заявили взрослые. – Мы не сможем ее лечить. Это дорого.

Мишель плакала.

На родительском совете было принято решение отдать Лили в частный дом, где она могла бы самостоятельно лечиться, получив доступ к целебным растениям. Мишель, обливаясь слезами, прощалась со своей маленькой подружкой, понимая, что они больше никогда не увидятся.

– Для Лили так лучше, – говорил папа.

Мишель с болью в сердце кивала. Потому что так нужно было. Но внутри не соглашалась. Никогда. Это несправедливо и безответственно!

Папа с девочками направились подбрасывать Лили в чей-то двор. Мишель горько плакала всю дорогу. Папа позволил ей горевать и ни разу не пристыдил дочку за слезы на людях.

– Выздоравливай, моя любимая, – всхлипывая, сказала она на прощанье. Полосатый хвост взъерошился по ту сторону забора, и Лили шаткой походкой направилась к порогу своего нового дома…

При маме Мишель больше не показала своих слез. Она выливала их безудержным потоком в ванной и ночью, заглушив всхлипывания подушкой – чтобы никто не слышал. А днем – рисовала Лили, охотящуюся на бабочку. Она винила себя в том, что бросила ее в такой тяжелый для нее момент. Мишель молилась, чтобы ее чудесная пушистая подружка нашла лечебную траву и смогла выздороветь. Мишель будет помнить ее всю жизнь и иногда проваливаться в диалог с собой, размышляя, что родителям можно было поступить иначе, если бы…

Дни сменялись днями, Мишель готовилась к поступлению в первый класс, мама учила ее чтению и письму. Элен отлично училась, а папа работал и продолжал задерживаться почти после каждого рабочего дня – шаткая походка и резкий перегар словно приросли к нему.

Дома становилось неуютно: расстроенная и напряженная мама, а оттого холодная к детям и чрезвычайно строгая, и испуганные и очень дисциплинированные дети – потому что боялись накликать на себя гнев.

Повторялись и драки…

После скандальных вечеров мама просила папу уйти с вещами из дома, развестись. Эти разговоры всегда звучали в присутствии детей. Когда Мишель слышала слово «развод», она внутри себя исчезала, и ей казалось, что ее сердце вот-вот лопнет от горя. Мишель переживала, что мама его уговорит, и он от них уйдет.

Как они выживут с мамой? Им придется переехать? Это придется объявить родственникам и подругам о разводе родителей? Как это, когда папа становится чужим? Как это, когда появляется новый папа… Как это, когда с родным папой видишься редко? А папа сможет без них? Мысли изводили Мишель, расплавляли рассудок, и уж точно ей очень не хотелось найти ответы на эти вопросы, оперевшись на собственный опыт.

Она не могла об этом спросить ни маму, ни папу – потому что в ответ от мамы получила бы почти истеричное «А кому нужен такой папа?!» – словно презирая любовь Мишель к нему, «ничего, переживете» и стандартное «подрастете – поймете». А на это детям нечего ответить… Когда мама не включается в тяжелые чувства и эмоции ребенка, тогда ребенок закрывается от нее и от себя. Он замораживает чувства, потому что такой спектр не легализован в семье. Именно это и произошло с Мишель.

Она стала бояться маму. Ее отстраненности. Строгости. Неодобрения. Раздражительности. Внимания – с целью контроля. Даже взгляда. Хотелось стать незаметной. И в то же время извернуться так, чтобы получить хоть немного нежности. Она стала прятать от мамы свой страх, волнение, переживания, злость и давить обиду – ведь родителей осуждать нельзя.

И вот снова вечер. Снова в теле зима. В детской – тишина. За стеной – глухая перепалка. Потом… пауза… Мишель спряталась за углом – чтобы слышать все, что происходит…

И вдруг:

– Господи, останови мое сердце, – услышала Мишель мамины слова сквозь слезы.

– Господи, забери у меня жизнь, – снова раздалось из кухни.

Мишель оцепенела. Тело укрыли ледяные мурашки. Ногти впились в ладони.

– Мама не хочет жить! – животный страх потери заставил тело дрожать. Вмиг в голове Мишель выстроились картинки, где она наполовину сирота. Папа все так же пьет. Дети никому не нужны – а соседи лишь сочувственно на них поглядывают и шепчутся. Мишель ощутила, как печать глубокого несчастья может слиться с ней навеки. Голова наполнилась жаром. Сердце стучало в ушах. Она тщетно пыталась избавиться от навязчивых сцен.

– Маме даже дети не важны, раз она молится о смерти? Она же всем говорила, что дети для нее – самое ценное в жизни…

В Мишель вцепился ступор. Она не была согласна с таким желанием. Она хотела ворваться в комнату и наброситься на маму с обвинениями. Она хотела упрекать ее в этих мыслях, в безответственности. Но уже знала, что любое действие, неугодное маме, обернется против нее. Тем более сейчас. Мишель прилипла к стене и принялась шептать молитву: «Господи, пожалуйста, не выполняй мамину просьбу. Пожалуйста, пусть она живет. Пожалуйста, Господи… Хочешь? Я тебе чем-нибудь заплачу? Сейчас все восхищаются моими ногтями – забери у меня ногти, мне они не нужны, и восхищение со стороны не нужно – только пусть мама живет… Умоляю.»

Ногти… Детское отчаяние… У Мишель чуть-чуть отрасли ногти – это было позволено только на каникулах. Подружки делали ей комплименты, какие они красивые. Мишель даже гордилась ими и, как любая девочка, часто любовалась. После того, как она услышала мамины молитвы о смерти, в детской душе возникла готовность отдать что-то значимое, лишь бы мама жила – она хотела по-детски выкупить мамину жизнь.

Позже Мишель увидит, что случилось самопрограммирование. Больше у нее не было крепких здоровых ногтей. Всю жизнь она пыталась укрепить их – а они тонкие, как бумага… Лишь однажды они выросли – когда ее семья была в смертельной опасности. Чтобы снова выменять жизнь?

После этого вечера Мишель приходила в себя несколько дней. Она бесконечно проигрывала в голове мамины слова и старалась найти решение – как маму отвлечь от этих мыслей. Мишель старалась порадовать ее своими хорошими оценками, веселыми историями с уроков – лишь бы мама снова улыбнулась и расслабилась. Мама то ли подыгрывала ей, то ли действительно отвлекалась – черты ее лица стали мягче и взгляд более спокойным.

До дня рождения Мишель оставалось два дня, но настроение праздновать, казалось, в этом году не посетит их дом.

Утром Мишель услышала мамин шепот:

– У ребенка завтра день рождения. Не пей эти два дня, ладно?

– Понял. Не буду.

– Посмотрим… – подумала Мишель.

Щелкнули дверные замки – папа уехал работать. Мишель не подала виду, что услышала их разговор. Она еще посидела в своей комнате, пытаясь принять маску хорошего настроения. И только потом, почувствовав, что может скрывать грусть, вышла.

Из кухни доносилась какая-то суета: звенела посуда, шуршала бумага – мама, повязав на талии красивый фартук, принялась печь праздничный торт. Мишель это очень обрадовало и удивило: как преобразилась эта, еще вчера печальная, женщина.

Мама накрутила локоны, включила любимую музыку и, подпевая, движение за движением перевоплощала кухню в мастерскую волшебства: яйца превратились в пышную пену, запах ванили невидимыми струйками расползался по кухне. Мама аккуратно всыпала сахар – он стремительно таял, как снег, под звон венчика, который напоминал музыку праздничного колокольчика. Тесто постепенно густело, становилось шелковистым. Мишель наблюдала, затаив дыхание и не моргая. Корж отправился в духовку – и дом наполнился теплым сладким ароматом, зарождая в Мишель предвкушение завтрашнего дня.

Мама продолжила колдовать, подготавливая воздушный крем разных оттенков для украшения торта. В эти минуты Мишель любовалась, насколько мама увлечена – глаза ее наполнились интересом и ожиданием, движения выверенные, а в руках, как по взмаху магической палочки, ингредиенты превращались в ароматные сладости. Мишель давно не видела ее в таком приподнятом настроении.

Следующим утром вся семья собралась у кровати Мишель – поздравлять именинницу. Как приятно видеть всех улыбающимися! Родители вручили Мишель подарок – волшебную доску для рисования, а вечером папа принес букет цветов. Он сдержал слово – и действительно вернулся домой трезвым. Мама накрыла праздничный стол, приготовила любимый Мишель салат и пригласила друзей семьи. Получился настоящий добрый праздник: со смехом, музыкой, танцами, подарками и тортом со свечами. Мишель долго не могла уснуть от впечатлений. Она вспоминала день в деталях, стараясь сохранить их в памяти, как яркие фотографии в фотоальбоме жизни.

Элен простудилась, и к вечеру у нее поднялась высокая температура. Мама боялась оставлять ее на ночь одну и решила спать рядом. Лишней кровати у них не было, поэтому она постелила для Мишель рядом с папой, а сама расположилась на ее кровати. К счастью, простуда оказалась несерьезной – к утру Элен уже ожила и выглядела бодрой.

Утром семья, как обычно, разошлась по своим делам. Однако Мишель испугала маму бледностью – и та предложила ей остаться дома. У нее внезапно началась сильная тошнота и рвота. Мама уложила ее на диван в гостиной, отпаивала травяными чаями и все время была рядом, отвлекаясь от бытовых хлопот.

Мишель закрыла глаза. Кто знает, сколько времени прошло. Мама зашла неслышно, на цыпочках, и присела на край постели. Мишель чуть приоткрыла глаза и увидела маму. В ней больше не было строгости – лишь усталое беспокойство. Ее рука с тонкими пальцами, теми самыми, что в юности выводили музыку из черно-белых клавиш, изящно скользнула ко лбу. Остыла? Или жар все еще держит? Мама погладила Мишель по волосам, как будто воспроизводила сонату Бетховена или завершала отголосок той музыки, которой мама когда-то жила. Она редко была такой нежной. А сегодня – какой-то особенной.

В гостиной был включен телевизор с каким-то фильмом. Мишель не вникала в сюжет, и даже не поворачивалась к экрану. Но ее внимание привлекло какое-то веселье и звон бокалов. По сюжету фильма компания мужчин что-то праздновала и выпивала спиртные напитки. Приторный концентрированный запах перегара, как хищный зверь, подкрался к Мишель – и у нее снова начался сильный приступ рвоты. Тогда стало понятно: когда девочка спала рядом с папой, она всю ночь дышала его перегаром и отравилась – как отравляются угарным газом.

Папа не планировал прекращать выпивать, а мама не собиралась проигрывать битву с алкоголем – и изводила его скандалами. Дети отвлекались от событий уроками и дневными играми с детьми на улице. Они собирались всем двором: устраивали конкурсы, концерты и многочисленные игры.